Его что-то беспокоило.
Кажак начал охотиться еще совсем мальчиком. Он остро чувствовал ту взаимосвязь, что существует между хищником и его добычей; и теперь у него было такое ощущение, будто за ним охотится какое-то хитрое, опасное существо. Не очень приятное ощущение. Он не мог определить, ни что это за существо, ни где оно прячется, только всем своим примитивным инстинктом чувствовал, что его кто-то преследует и что преследователь все ближе и ближе.
Прежде чем это существо, каково бы оно ни было, достигнет его, Кажак надеялся вернуться в свои родные края, в Море Травы.
Его нервное напряжение передалось и всем остальным. Эпона ощущала непонятное беспокойство. Может быть, подумала Эпона, все дело в том, что она так далеко от дома и с каждым шагом коня отдаляется от него все больше и больше. Тогда лучше не терзаться воспоминаниями о счастливой жизни в Голубых горах, о подругах, обо всем, что она знала и любила, но оставила с такой беззаботностью, точно понарошке играла в детскую игру, которую при желании можно переиграть хоть завтра.
Но ту игру, что она затеяла, бежав из родного дома, переиграть завтра нельзя. Завтра она будет в пути вместе со скифами и их лошадьми, не имея никакого понятия о том, что ее ожидает в Море Травы.
В этот вечер небо было ясное, ярко сверкали низко висящие звезды. Скифы ехали вплоть до самой тьмы, затем остановились на ночлег с подветренной стороны холма, увенчанного искривленными от постоянных ветров деревьями.
Никому из них почему-то не спалось. Эпона слышала, как мужчины переговариваются тихими голосами. Ночь постепенно сгущалась, приобретая темно-лиловый оттенок; ее наполнял характерный для этих мест сладостный запах пыли. Эпона всегда думала, что только горы прекрасны, но теперь она стала находить своеобразную красоту и во всхолмленных равнинах. Это новый лик Матери-Земли, который следует любить и почитать, она должна научиться его ценить.
Скифы, однако, не замечали красоты ночи.
– Ты не видел эту тварь, с тех пор как мы остановились? – допытывался Кажак у Дасадаса.
Дасадас кивнул головой в знак отрицания.
– Нет. Но вон за той лощиной слышится приближающийся вой.
– Возьми свой лук, выследи ее и убей, пока она не убила нас, – велел Кажак. – В такую ясную ночь ты можешь видеть далеко, тем более что ты вырос в Море Травы и у тебя должен быть взгляд как у орла. Возьми с собой Басла.
Кажак и Аксинья остались с Эпоной, которая пыталась уснуть, к досаде серого, ворочаясь с боку на бок. Она не понимала, почему скифы разговаривают так тихо.
Кажак вдруг хлопнул в ладоши.
– Слышишь? Это поют стрелы Дасадаса.
Через некоторое время ушедшие вернулись с пустыми руками.
– Вы видели эту тварь? – нетерпеливо спросил Кажак.
– Мы видели какое-то животное, серебристое, похожее на волка. Самого большого, какого нам доводилось встречать. Мы выстрелили в него с близкого расстояния.
– Значит, вы убили его?
Они повесили головы, пристыженные.
– Нет, не убили. Мы выстрелили, но волк не упал. Он убежал. Наши стрелы, кажется, попали прямо в него, но он убежал и унес с собой наши стрелы.
Кажак удивленно уставился на них.
– Вы упустили волка? Да еще вместе со стрелами?
– Я думаю, что мы тяжело его ранили, – предположил Басл.
Кажак призадумался.
– Если вы его ранили, то он больше не будет беспокоить нас этой ночью. Давайте отдыхать. Завтра мы уедем отсюда, а этот раненый волк пусть околевает.
Он говорил с напускной уверенностью. Волк – или какое-то другое существо – преследует их уже много дней, при этом он ведет себя совсем не так, как животное, повадки которого он знает: все время прячется, но с каждым днем подбирается к ним все ближе и ближе. Все они видели его мельком, но никто не смог рассмотреть как следует.
И они не могли его убить.
Кажак лег рядом с Эпоной и обнял ее.
– Около нашего лагеря бродило дикое животное? – спросила она. – Твои люди его убили?
– Скифы очень хорошие охотники, никогда не промахиваются, – ответил он. Прикосновение к ее телу успокаивало его; она так доверчиво и покорно льнула к нему. Он настоящий мужчина, который позаботится о ней. Он Князь Всадников, сын Повелителя Лошадей, он позаботится о них всех.
Теперь уже более уверенный в себе, он начал все теснее прижиматься к ней, нежно лаская. На этот раз она с готовностью откликнулась на его ласки, всем своим пробужденным существом отдаваясь трепету новых, еще не изведанных чувств. И когда он вошел в нее, то нашел уже увлажненной, готовой к его приходу; она жадно пила из источника его страсти, почти не требуя от него максимальной отдачи.
Пожилые женщины, собирающиеся вокруг домашнего очага, оказались правы. Второй раз было гораздо лучше.
После этого они еще долго лежали, уютно прижавшись друг к другу. Она – спиной к нему, а он сжимал ее в своих объятиях. Трудно было даже вообразить, что они опять станут отдельными существами.
«Вот так, должно быть, чувствуют себя в других мирах, – размышляла Эпона, – там, где время останавливается, и на тебе уже нет телесной оболочки. Кажется, будто ты плывешь в ласковом теплом потоке, испытывая чувство необыкновенной полноты, удовлетворения».
В небе над ними кружились сверкающие звезды.
В самое темное время ночи Кажак шепнул ее имя, всего один раз. И на ее собственном языке, не на своем, назвал ее очень красивой.
С первыми проблесками зари они вновь двинулись в путь. Судя по внешнему виду, все спали крепче, чем в предыдущие ночи, и хорошо отдохнули – может быть, потому, что отогнали таинственного хищника прочь от лагеря. Выдавая молодой женщине ее утреннюю порцию сушенины, Басл заговорил с ней, и Эпона улыбнулась в ответ: смешно было ви– деть, с какой быстротой он уклонился от ее взгляда.
Даже серый, казалось, повеселел. Он громко ржал и рыл землю копытами, его грациозно выгнутая шея казалась воплощением сдерживаемой энергии, он словно призывал их: «Садитесь и скачите. Скачите!»
В спину им дул прохладный попутный северный ветер. Впервые, усаживаясь на серого, Эпона не чувствовала ни скованности в суставах, ни боли в мускулах. Лошади бежали рысью по пружинистой земле. В верховой езде есть нечто неотразимо привлекательное. Человек как бы незримыми нитями скрепляется с животным, мускул с мускулом, кость с костью. Эпона чувствовала, как в нее переливается сила скакуна; она как бы заимствовала у него быстроту и изящество. Она сидела на его мощно напрягающихся бедрах с запрокинутой назад головой и закрытыми глазами, ни о чем не думая, чувствуя себя легкой и свободной.
Свободной. Быть свободной – это и означает быть всадницей.
День начинался как праздничный день. Кажак вновь разговорился; он называл растения, которые они видели, учил ее скифским словам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Кажак начал охотиться еще совсем мальчиком. Он остро чувствовал ту взаимосвязь, что существует между хищником и его добычей; и теперь у него было такое ощущение, будто за ним охотится какое-то хитрое, опасное существо. Не очень приятное ощущение. Он не мог определить, ни что это за существо, ни где оно прячется, только всем своим примитивным инстинктом чувствовал, что его кто-то преследует и что преследователь все ближе и ближе.
Прежде чем это существо, каково бы оно ни было, достигнет его, Кажак надеялся вернуться в свои родные края, в Море Травы.
Его нервное напряжение передалось и всем остальным. Эпона ощущала непонятное беспокойство. Может быть, подумала Эпона, все дело в том, что она так далеко от дома и с каждым шагом коня отдаляется от него все больше и больше. Тогда лучше не терзаться воспоминаниями о счастливой жизни в Голубых горах, о подругах, обо всем, что она знала и любила, но оставила с такой беззаботностью, точно понарошке играла в детскую игру, которую при желании можно переиграть хоть завтра.
Но ту игру, что она затеяла, бежав из родного дома, переиграть завтра нельзя. Завтра она будет в пути вместе со скифами и их лошадьми, не имея никакого понятия о том, что ее ожидает в Море Травы.
В этот вечер небо было ясное, ярко сверкали низко висящие звезды. Скифы ехали вплоть до самой тьмы, затем остановились на ночлег с подветренной стороны холма, увенчанного искривленными от постоянных ветров деревьями.
Никому из них почему-то не спалось. Эпона слышала, как мужчины переговариваются тихими голосами. Ночь постепенно сгущалась, приобретая темно-лиловый оттенок; ее наполнял характерный для этих мест сладостный запах пыли. Эпона всегда думала, что только горы прекрасны, но теперь она стала находить своеобразную красоту и во всхолмленных равнинах. Это новый лик Матери-Земли, который следует любить и почитать, она должна научиться его ценить.
Скифы, однако, не замечали красоты ночи.
– Ты не видел эту тварь, с тех пор как мы остановились? – допытывался Кажак у Дасадаса.
Дасадас кивнул головой в знак отрицания.
– Нет. Но вон за той лощиной слышится приближающийся вой.
– Возьми свой лук, выследи ее и убей, пока она не убила нас, – велел Кажак. – В такую ясную ночь ты можешь видеть далеко, тем более что ты вырос в Море Травы и у тебя должен быть взгляд как у орла. Возьми с собой Басла.
Кажак и Аксинья остались с Эпоной, которая пыталась уснуть, к досаде серого, ворочаясь с боку на бок. Она не понимала, почему скифы разговаривают так тихо.
Кажак вдруг хлопнул в ладоши.
– Слышишь? Это поют стрелы Дасадаса.
Через некоторое время ушедшие вернулись с пустыми руками.
– Вы видели эту тварь? – нетерпеливо спросил Кажак.
– Мы видели какое-то животное, серебристое, похожее на волка. Самого большого, какого нам доводилось встречать. Мы выстрелили в него с близкого расстояния.
– Значит, вы убили его?
Они повесили головы, пристыженные.
– Нет, не убили. Мы выстрелили, но волк не упал. Он убежал. Наши стрелы, кажется, попали прямо в него, но он убежал и унес с собой наши стрелы.
Кажак удивленно уставился на них.
– Вы упустили волка? Да еще вместе со стрелами?
– Я думаю, что мы тяжело его ранили, – предположил Басл.
Кажак призадумался.
– Если вы его ранили, то он больше не будет беспокоить нас этой ночью. Давайте отдыхать. Завтра мы уедем отсюда, а этот раненый волк пусть околевает.
Он говорил с напускной уверенностью. Волк – или какое-то другое существо – преследует их уже много дней, при этом он ведет себя совсем не так, как животное, повадки которого он знает: все время прячется, но с каждым днем подбирается к ним все ближе и ближе. Все они видели его мельком, но никто не смог рассмотреть как следует.
И они не могли его убить.
Кажак лег рядом с Эпоной и обнял ее.
– Около нашего лагеря бродило дикое животное? – спросила она. – Твои люди его убили?
– Скифы очень хорошие охотники, никогда не промахиваются, – ответил он. Прикосновение к ее телу успокаивало его; она так доверчиво и покорно льнула к нему. Он настоящий мужчина, который позаботится о ней. Он Князь Всадников, сын Повелителя Лошадей, он позаботится о них всех.
Теперь уже более уверенный в себе, он начал все теснее прижиматься к ней, нежно лаская. На этот раз она с готовностью откликнулась на его ласки, всем своим пробужденным существом отдаваясь трепету новых, еще не изведанных чувств. И когда он вошел в нее, то нашел уже увлажненной, готовой к его приходу; она жадно пила из источника его страсти, почти не требуя от него максимальной отдачи.
Пожилые женщины, собирающиеся вокруг домашнего очага, оказались правы. Второй раз было гораздо лучше.
После этого они еще долго лежали, уютно прижавшись друг к другу. Она – спиной к нему, а он сжимал ее в своих объятиях. Трудно было даже вообразить, что они опять станут отдельными существами.
«Вот так, должно быть, чувствуют себя в других мирах, – размышляла Эпона, – там, где время останавливается, и на тебе уже нет телесной оболочки. Кажется, будто ты плывешь в ласковом теплом потоке, испытывая чувство необыкновенной полноты, удовлетворения».
В небе над ними кружились сверкающие звезды.
В самое темное время ночи Кажак шепнул ее имя, всего один раз. И на ее собственном языке, не на своем, назвал ее очень красивой.
С первыми проблесками зари они вновь двинулись в путь. Судя по внешнему виду, все спали крепче, чем в предыдущие ночи, и хорошо отдохнули – может быть, потому, что отогнали таинственного хищника прочь от лагеря. Выдавая молодой женщине ее утреннюю порцию сушенины, Басл заговорил с ней, и Эпона улыбнулась в ответ: смешно было ви– деть, с какой быстротой он уклонился от ее взгляда.
Даже серый, казалось, повеселел. Он громко ржал и рыл землю копытами, его грациозно выгнутая шея казалась воплощением сдерживаемой энергии, он словно призывал их: «Садитесь и скачите. Скачите!»
В спину им дул прохладный попутный северный ветер. Впервые, усаживаясь на серого, Эпона не чувствовала ни скованности в суставах, ни боли в мускулах. Лошади бежали рысью по пружинистой земле. В верховой езде есть нечто неотразимо привлекательное. Человек как бы незримыми нитями скрепляется с животным, мускул с мускулом, кость с костью. Эпона чувствовала, как в нее переливается сила скакуна; она как бы заимствовала у него быстроту и изящество. Она сидела на его мощно напрягающихся бедрах с запрокинутой назад головой и закрытыми глазами, ни о чем не думая, чувствуя себя легкой и свободной.
Свободной. Быть свободной – это и означает быть всадницей.
День начинался как праздничный день. Кажак вновь разговорился; он называл растения, которые они видели, учил ее скифским словам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121