Лестница была освещена слабо, но широких ступенек не много, она поднималась, почти не глядя под ноги, из неплотно прикрытой двери спальни — полоса света, бликами отражаясь на натертом полу лестничной площадки. Уже столько дней она ела за маленьким столиком у окна, гостиная внизу уныло-торжественна без Хермана, на подносе все умещается, и Флора такая проворная, похоже, ей даже нравилось, что сеньора Матильда ест у себя наверху, когда сеньор в отъезде, она ненадолго оставалась с ней, и они разговаривали, Матильда хотела, чтобы Флора ела вместе с ней, но Карлитос все скажет Херману, а Херман — сразу лекцию о дистанции и уважении, да Флора и сама боится, ведь дело кончается именно тем, что Карлитос всегда все узнает и тут же докладывает Херману. А сейчас о чем говорить с Флорой, когда все, что осталось, — это найти бутылку, спрятанную за книгами, и выпить одним махом полбокала виски — перехватило дыхание, задохнулась, — потом снова налить и выпить, почти у окна, открытого в ночь, в ничто, где ничего не произойдет, где под деревом уже не появится тень, огонек сигареты не будет подниматься и опускаться в руке, будто неразгаданный знак, такой понятный.
Она выбросила грибы за окно, пока Флора готовила поднос с десертом, догадалась, что Флора приближается, по какому-то раздражающему позвякиванию, которое всегда сопровождало ее, когда она поднималась по лестнице, она похвалила грибы, сказала, что сладкое из тыквы, судя по внешнему виду, замечательное, попросила крепкий двойной кофе и пачку сигарет из гостиной. Жарко, сеньора Матильда, на ночь надо оставить все окна открытыми, перед сном я все опрыскаю от насекомых, у Карлитоса я это уже сделала, он моментально уснул, вы видели сегодня, как он упирался, он соскучился по отцу, бедняжка, Симон каждый вечер рассказывает ему сказки. Вам что-нибудь нужно, сеньора Матильда? Слушаю вас, я бы хотела пораньше лечь спать, если вы не возражаете. Она, разумеется, разрешила, прежде Флора никогда не спрашивала об этом, — заканчивала работу и закрывалась у себя в комнате, слушала радио или шила; с минуту она смотрела на нее, и Флора улыбнулась, довольная, взяла поднос с чашкой и пошла искать жидкость от насекомых: лучше я оставлю ее здесь на комоде, сеньора Матильда, вы сами опрыскаете перед сном, что уж говорить, пахнет противно, так что лучше вы сделаете это перед тем, как лечь спать. Она закрыла дверь, легкое позвякивание спустилось с лестницы, затем завершающий звон посуды; ночь началась как раз в тот момент, когда Матильда шла в библиотеку за бутылкой, чтобы поставить ее у кресла.
Свет низко опущенной лампы едва доходил до постели в глубине спальни, виднелся столик и диван с брошенной на нем книгой, но теперь ее там не было, Флора решила ее убрать на полку — она валяется так давно. За вторым бокалом виски Матильда услыхала, как где-то далеко часы бьют десять, подумала, что никогда раньше не слышала этих часов, сосчитала удары и взглянула на телефон, лучше всего позвонить Перле, хотя нет, сейчас Перле не надо — она может не так истолковать звонок или ее нет дома. Может, Альсире? Позвонить Альсире и сказать ей, сказать только ей, что она боится, глупо, конечно, но на всякий случай, пусть твой Марио не уезжает на машине, что-нибудь в этом роде. Она не слышала, как открылась входная дверь, но все равно можно быть абсолютно уверенной, что входная дверь открыта или вот-вот откроется, и ничего нельзя сделать, нельзя выйти на лестничную площадку с ночником в руке и пойти в гостиную, нельзя позвонить в колокольчик и позвать Флору, аэрозоль здесь, вода — запить таблетку или просто попить — тоже здесь, постель разобрана и ждет ее. Она подошла к окну и посмотрела на пустынную улицу; возможно, выгляни она раньше, она увидела бы, как идет Мило, как он переходит дорогу и исчезает под балконом; впрочем, могло быть еще хуже: она бы закричала, желая задержать Мило, не дать ему войти в тот момент, когда Флора открывала ему дверь, чтобы принять у себя в комнате, — в этом случае Флора еще опаснее, чем Мило, Флора все узнает, будет мстить за Мило, который сейчас мстит ей, Матильде, она вываляет ее в грязи, тут же Херман, разразится жуткий скандал. Но сделать уже ничего нельзя, нет ни малейшей возможности, нельзя даже прокричать правду, в этой полной безысходности оставалась одна нелепая надежда, что Мило придет только ради Флоры, что какое-то невероятное стечение обстоятельств сделало для него Флору превыше всего остального, что эта улица все равно что любая другая для него, для Мило, вернувшегося в Буэнос-Айрес, может, он и не знает, что это дом Хермана, не знает, что сам он умер в Мехико, и не ее он пришел искать здесь, ложась с Флорой в постель. Шатаясь от выпитого виски, она дошла до кровати, сдернула с себя одежду, прилипавшую к телу, голая бросилась на кровать и поискала капсулу с таблетками — последнее розово-зеленое убежище на расстоянии вытянутой руки. Таблетки вынимались с трудом, и Матильда не глядя высыпала их на ночной столик, мутными глазами обвела книжный шкаф, где была книга, она очень хорошо видела ее, лежа ничком, на единственной пустой полке, куда Флора положила ее, даже не закрыв, видела малайский нож, который Чоло подарил Херману, хрустальный шар на салфетке из красного бархата. Она была уверена, что дверь уже давно открыта, Мило вошел в дом, в комнату Флоры, наверное, он разговаривает с ней, а может, уже раздевает ее, для этой самой Флоры единственная причина его прихода — добиться своего, раздеть ее, ласкать, целовать: оставь меня, не надо, не трогай меня — Флора сопротивляется, — не сегодня, Симон, я боюсь, оставь меня; а Симон медленно, настойчиво подталкивает ее к постели, целует волосы, ласкает под кофтой ее груди, прижимается ногой к ее бедру и, будто играя, снимает туфли, что-то шепчет на ухо и целует все ближе к губам: я люблю тебя, моя дорогая, дай я тебя раздену, дай я посмотрю на тебя, какая ты красивая, — гасит лампу, окутывая ее темнотой и ласками; Флора в слезах отдается ему, страх, что услышат наверху, сеньора Матильда или Карлитос, — да нет же, мы говорим шепотом, — одежда, брошенная как попало, слившиеся губы, стоны: не надо так, Симон, пожалуйста, не надо, ведь это первый раз; Симон: я знаю, дорогая, лежи так, молчи, молчи, не надо кричать, любовь моя, не надо кричать.
Она вскрикнула, а потом заплакала в объятиях Симона, ласкавшего ее, все повторяя «мама», «мама», будто жаловалась, задыхаясь от беззвучных сладких слез, «любимый мой, любимый», блаженная истома соединившихся тел, горячее дыхание ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202