Однажды, под вечер, потемневшее за Птичью небо раскололось косой огненной трещиной. Всполыхнуло над лесом. Испуганно прижались к земле луговые цветы и травы, по их спинам пробежал не по времени холодный ветер. Через минуту ударило над крышей и по жести дружно рассыпались крупные, тугие горошины града. Зазвенев по стеклу, градины влетели в окно, покатились по крашеному полу. В комнату вбежала Колина тетка, на ходу вытирая передником мокрые руки, крикнула:
– Что стоишь, як слуп?.. Окна закрой!
Град барабанил по стеклу. Николай смотрел, как белые горошины отскакивали от наружного подоконника, падали в траву, еще хранившую дневное тепло, и уменьшались.
Вдруг о стекло ударилось несколько пчел. За ними еще и еще… Они бились о светлые квадраты окон, цеплялись мохнатыми лапками и падали на жестяной подоконник.
Пока Николай сообразил что это возвращались застигнутые внезапным градом рабочие пчелы, их налетело несколько десятков. Спасаясь от ледяного дождя, они защищали друг друга. Сбившись в кипящий клубок, перемещаясь по спинам, закрывая собой щели, пчелы сгрудились на узкой площадке. Теперь открыть окно, впустить их к улью нельзя было, не повредив многих.
Схватив с дивана какой-то журнал, Николай обежал дом и прикрыл пчел шалашиком. Придавил края журнала камнями, чтобы не сорвал ветер. Пчелы загудели ровней и спокойней.
Так бедняги и заночевали в двух шагах от своего дома. Утром Николай снял журнал и с радостью увидал, что все пчелы живы. Он открыл окна, пчелы полетели к улью и… тут случилось непонятное.
У летка шел бой. Уже упали на коричневый пол несколько обескрыленных, судорожно дергающих лапками пчел. Некоторые храбрецы, взяв разгон от дальнего угла комнаты, пулями пробивали заслон, врывались в улей. Там на них набрасывались десять на одного.
Николай метнулся из комнаты.
– Дядя! Дядя! Скорей… Пчелы с ума посходили!
Когда на его крик сбежалась вся семья и побледневший дядя медленно подошел к улью, бой был окончен. По комнате еще носилось несколько пчел, но они уже не рвались к летку, а выжидали момент, когда, избавившись от преследователей, можно будет юркнуть в открытое окно.
Дядя поднял с пола несколько мертвых пчел. Молча подержал их на темной, шершавой ладони, потом поднес к носу и втянул в себя воздух.
– Ясно, – сказал он с горькой улыбкой, – пахнут… Ты закрыл пчел новым журналом… Пахнут типографской краской. Чужим запахом. Они стали чужими…
Сидя на бревнах, Николай вспомнил слова, даже интонацию дяди. Может быть, он и не вспомнил бы так подробно, если бы забылись другие слова, сказанные штабным: «Проветриться тебе надо, дух ихний выветрить…» Он даже поднес к носу согнутую в локте руку и понюхал рукав куртки.
– Осиротили меня, товаришок, – заговорил наконец старик, опираясь на вилы и сокрушенно глядя на побитые колоды.
– Четыре семейки как ветром сдуло… Вон они, порожняком стынут. Осталось две маломощных.
– Когда ж это? – спросил Николай.
– Аккурат за день, как наши пришли… Им бы трошки поторопиться, и как раз уцелели бы мои пчелки… Ладно бы мед забрали, восчину повытаскали, а пчелу навошто губить? Ить она, кромя пользы, никому вреда не приносит… Холера его забери, того Гитлера…
– Значит, опоздали наши? – неизвестно зачем спросил Николай. – И медку партизанам не досталось?..
Старик, словно бы удивившись, посмотрел на Николая.
– Говорю, два семейства остались… Ну не той силы, конешно, а все ж… Даст бог, разживемся… Свои-то разве будут последнее из улья брать? Ить там только на прокорм оставлено… А вы сами за медком ко мне или по другой надобности?
– Насчет квартиры… Нельзя ли мне вот… с женой, мы с ней только сегодня прибыли… – трудно выговорил Николай, чувствуя, как щеки его стали жаркие-жаркие. Лучше бы сказал, что она скоро приедет, но сказанного не вернешь…
– Семейный, значит?
– Вроде бы так…
– Вроде, – насмешливо повторил старик, – все у вас вроди Володи. Стоял у нас командир с женкой, тоже вроди. Спросишь его: «Когда Гитлера выгоните?» – «Вроди скоро». – «То правда, что к нам в Земляны большая военная часть движется?» – «Вроди правда». А через три дня смылся тот вроди Володи, и остались мы ждать, ни живы ни мертвы. Вроди опять фашист вернется, вроди наши откуль подойдут… Вот как получилось. Слава богу, дождались. Вроди крепко пришли, так что зараз можешь располагаться. Иди договаривай с моей старухой. Вон она, парсюку понесла…
Старик ткнул вилами в сторону двора. Низкорослая, сгорбленная старушка с ведром быстро пересекала двор, помахивая оставленной для равновесия свободной рукой.
Николай побежал к ней, обрадовавшись, что так легко все складывается и сейчас он договорится о квартире.
VIII
Люба:
Я загадала: «Если узнает меня секретарь обкома, значит, сбудется мечта. Останусь в зоне. Либо в отряд пойду, либо в семейный лагерь. Сына к себе заберу… Гляжу и думаю: „Что ж вы не узнаете меня, Василий Иванович? Сколько раз и в районе бывали и к нам заходили“.
А он трясет мне руку:
– Спасибо, Семенова, большое спасибо, товарищ Люба, за людей, что к нам добрались, и за больничное оборудование. Оно нам очень кстати.
Отошел к столу, заговорил со штабными. Штаб размещался в сельсовете, в холодной, разделенной надвое хате.
– Думаю, товарищи, надо оборудование это в Налибокскую пущу направить, в семейный лагерь… Какие будут мнения?
Я обрадовалась и, может быть, немного поторопилась:
– Конечно, мы там стационар откроем.
Он улыбнулся, а незнакомый мне круглолицый мужчина в командирской фуражке сказал со смешком:
– Клизмы ставить – стационар не нужен.
– Ну все-таки, – возразил другой, аккуратно причесанный на пробор, с тонкими, обгоревшими бровями, – со временем остальное добудем. Сейчас, чем богаты, тем и рады. Все людям помощь… Детишки болеют…
– Верно, Наумыч, – поддержал его Василий Иванович и снова обратился ко мне: – Медикаментов не хватает, перевязочных средств тоже… Старух заставляем корпию щипать, рушники на бинты резать, горе одно. Из-за пустяка иной раз боец неделю мучается. Уж не говоря о семейных. Дети там, старики… И доктора у нас есть, да ведь голыми руками много не сделаешь. Надо бы какой-либо медицинский склад накрыть… Есть такая возможность?
– Есть, – ответила я машинально, не подумав, и спохватилась. Ведь это же опять задание для меня. Опять в Минск. – Василий Иванович, мне с вами поговорить надо.
Видно, голос мой дрогнул. Он пододвинул мне табурет.
– Вы не волнуйтесь, говорите. Здесь все свои.
Вокруг старого канцелярского стола, залитого чернилами, исписанного какими-то цифрами, сидели усталые мужчины. Знала я немногих, Василия Ивановича да еще начальника разведки штаба Алексея Григорьевича. Он сидел в углу, прислонившись к стене, вытянув по скамейке толстую, укутанную холстиной ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65