- Смолку сосновую. Я насквозь просмолённый, как птица клёст. Руки мои ни за что не отмоешь, вон и в бороду смола накапала.
Тут мне всё стало ясно. Часто в лесу я видел сосны с насечками на стволах. Эти насечки делаются уголками, одна над другой. Смола перетекает из насечки в насечку, а потом капает в баночку. Смола эта и называется "живица", потому что она рану на стволе дерева заживляет.
Я даже огорчился, что лесовик смоловиком оказался, спрашиваю дальше:
- А это что за палка у вас страшная?
- Это палка-хак. Этой палкой-хаком я делаю насечки на сосне, чтобы живица выступила.
- А сосна не мрёт ли от вашей работы? - спрашивает дядя Зуй.
- Не, - говорит смоловик, - пока не мрёт.
Дали мы смоловику ещё махорки и пошли дальше. А когда уже разошлись, я вспомнил: надо было спросить, не он ли окликал меня, когда я в лодке плыл...
Вечером всю эту историю я рассказал Пантелевне. Так, мол, и так, видел лесовика.
- Э, батюшка, - сказала Пантелевна, - да разве ж это лесовик? Настоящий лесовик в лесу сидит, бельмищи свои пучит да деньги делает.
ЖЕЛЕЗЯКА
Безоблачной ночью плавает над Чистым Дором луна, отражается в лужах, серебрит крытые щепой крыши. Тихо в деревне.
С рассветом от берега Ялмы раздаются глухие удары, будто колотит кто-то в заросший мохом колокол. За вербами темнеет на берегу кузница - дощатый сарай, древний, закопчённый, обшитый по углам ржавыми листами жести. Отсюда слышны удары.
Рано я выхожу на рыбалку. Темно ещё, темно, и странно выглядит этот сарай в пасмурном ольховнике.
Вдруг открывается дверь, а там - огонь, но не яркий, как пламя костра, а приглушённый. Такого цвета бывает калина, когда её ударит мороз. Огненная дверь кажется пещерой, которая ведёт, может быть, и внутрь земли.
Из неё выскакивает на берег маленький человек. В руках - длинные клещи, а в них зажата раскалённая драконья кость. Он суёт её в воду - раздаётся шипение похлеще кошачьего или гадючьего. Облако пара вырывается из воды.
- Здравствуй, Волошин, - говорю я.
В полдень, возвращаясь домой, я снова прохожу мимо. Вокруг кузницы теперь полно народу: кто пришёл за гвоздями, кто лошадь подковать.
Внутри пылает горн. Шурка Клеткин, молотобоец, раздувает мехи выдыхает воздух в горн, на уголья. В самом пекле лежит железная болванка. Она так раскалилась, что не отличишь её от огня.
Длинными клещами Волошин выхватывает её, ставит на наковальню. Шурка бьёт по ней молотом, и болванка сплющивается, а Волошин только поворачивает её под ударами. Шурка Клеткин крепкий малый; плечи у него тяжёлые, как гири. Он - силач, а Волошин - мастер.
- Ну что, парень? - говорит мне Волошин. - На уху наловил ли?
Я вываливаю из сетки язей.
- Будет навар, - хрипло говорит Шурка Клеткин, разглядывая язей. - Во, блестят, ну прямо железяки!
У Шурки всё железяки. Трактор - железяка, ружьё - железяка, котелок тоже железяка.
Шурка парень молодой, а голос у него хриплый, как у старого чугунного человека.
На берегу мы чистим язей. Чешуя брызгами разлетается под ножом, блестит в прибрежной траве. Потом Волошин берёт клещами котелок и ставит его в середину горна, на самый жар.
К ухе дядя Зуй подоспел. Прикатил в кузницу колесо, старое да ржавое. Где он такое выкопал? Дядя Зуй любит Волошина, таскает ему разные железки. Шурка подошёл, пнул колесо сапогом.
- Барахло, - говорит. - Гнилая железяка.
- Гнилая? - обижается дядя Зуй. - Смотри, какие гаечки. Тут одних гаечек на паровоз хватит.
Волошин помалкивает, прикидывает, сгодится ли на что-нибудь это колесо.
Вот странное дело, никому не была нужна ржавая железяка, а теперь стоит в кузнице и с каждой минутой становится всё более ценной. Теперь это материал для мастера. Неизвестно, что сделает из неё Волошин, но что-нибудь обязательно сделает. И может быть, такую вещь, про которую и Шурка скажет: "Вроде ничего получилась железяка".
- А то сказал: гнилая! - горячится дядя Зуй. - Сам ты, Шурка, вроде железяки! Вон нос какой кривой.
Шурка обиделся, трогает нос пальцами - кривой ли?
Уха готова - кипит, клокочет. Пена выплёскивается из котелка на уголья, и пар от язёвой ухи смешивается с кислым запахом кованого железа.
Волошин достаёт из шкафчика ложки. Всем - деревянные, Шурке - железяку.
Уху все едят внимательно. Задумываются - хороша ли?
Хороша!
ВИШНЯ
Во дворе зоотехника Николая стояла лошадь, привязанная к забору. Здесь же, на заборе, висело снятое с неё седло. Николай и бригадир Фролов стояли рядом.
- Что случилось? - спросил я.
- Да вот, - кивнул Николай, - погляди.
На боку лошади была рваная рана. Сильно текла кровь, капала в крапиву.
- Понимаешь, - стал объяснять мне Фролов, - кто-то проволоку натянул между столбами, колючую. А я на ферму гнал, спешил, не заметил и вот зацепился...
- Надо замечать, - сказал Николай и подобрал ватой стекающую кровь, залил рану йодом.
- Да как же, Коля, - сказал Фролов, - ведь я спешил, не видел проволоки этой.
- Надо было видеть, - сказал Николай.
Я стал шарить по карманам. Мне казалось, что где-то у меня должен был заваляться кусок сахару. И верно, нашёлся кусок сахару, облепленный табаком.
Николай приготовил уже иглу, шёлковую нитку и стал зашивать рану.
- Не могу! - сказал Фролов и отошёл в сторону. - Как по мне шьёт!
- Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а проволоку замечать он не может!
Лошадь, казалось, не чувствовала боли. Она стояла спокойно, но сахар брать с руки не стала.
- Терпи, терпи, - сказал ей Николай. - Сейчас кончу.
Лошадь наклонила голову к крапиве. Она прикрывала глаза и чуть вздрагивала.
- Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а поберечь её он не может!
Бригадир Фролов стоял в стороне и курил, отвернувшись.
- Всё, - сказал Николай.
Лошадь поняла это. Она обернулась поглядеть, что там у неё на боку. Тут я всучил ей кусок сахару. Она разгрызла его и стала обнюхивать моё плечо.
Фролов взял под мышку седло, отвязал лошадь и повёл её на конюшню.
Она шла в поводу спокойно, раскачиваясь с каждым шагом. Очень крепкая на вид и даже чуть округлая лошадь. Её звали Вишня.
КОЛОБОК
Я пошёл на рыбалку, а за мною увязался дядя Зуй.
- Ушицы похлебаю с тобой, и ладно, - сказал он.
У ивы, склонившейся над омутом, я закинул удочки, а дядя Зуй сел у меня за спиной - глядеть.
Дело шло к вечеру, и солнце спокойно плыло над лесом. Но потом из-за бугра выкатилась туча, пушистая и разлапистая. Солнце нырнуло в неё, как в чёрное дупло, и небо потемнело.
- Гроза идёт, - сказал дядя Зуй. - Домой надо бы бечь.
Тут у меня клюнуло. Я подсек, и леска запела, натянувшись. Медный язь засиял в глубине, упираясь, вышел на поверхность, плеснул-затрепыхался. Я подвёл его к берегу и выбросил в траву.
Зарница пронеслась по небу, грохнуло над головой, а язь подпрыгнул в траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Тут мне всё стало ясно. Часто в лесу я видел сосны с насечками на стволах. Эти насечки делаются уголками, одна над другой. Смола перетекает из насечки в насечку, а потом капает в баночку. Смола эта и называется "живица", потому что она рану на стволе дерева заживляет.
Я даже огорчился, что лесовик смоловиком оказался, спрашиваю дальше:
- А это что за палка у вас страшная?
- Это палка-хак. Этой палкой-хаком я делаю насечки на сосне, чтобы живица выступила.
- А сосна не мрёт ли от вашей работы? - спрашивает дядя Зуй.
- Не, - говорит смоловик, - пока не мрёт.
Дали мы смоловику ещё махорки и пошли дальше. А когда уже разошлись, я вспомнил: надо было спросить, не он ли окликал меня, когда я в лодке плыл...
Вечером всю эту историю я рассказал Пантелевне. Так, мол, и так, видел лесовика.
- Э, батюшка, - сказала Пантелевна, - да разве ж это лесовик? Настоящий лесовик в лесу сидит, бельмищи свои пучит да деньги делает.
ЖЕЛЕЗЯКА
Безоблачной ночью плавает над Чистым Дором луна, отражается в лужах, серебрит крытые щепой крыши. Тихо в деревне.
С рассветом от берега Ялмы раздаются глухие удары, будто колотит кто-то в заросший мохом колокол. За вербами темнеет на берегу кузница - дощатый сарай, древний, закопчённый, обшитый по углам ржавыми листами жести. Отсюда слышны удары.
Рано я выхожу на рыбалку. Темно ещё, темно, и странно выглядит этот сарай в пасмурном ольховнике.
Вдруг открывается дверь, а там - огонь, но не яркий, как пламя костра, а приглушённый. Такого цвета бывает калина, когда её ударит мороз. Огненная дверь кажется пещерой, которая ведёт, может быть, и внутрь земли.
Из неё выскакивает на берег маленький человек. В руках - длинные клещи, а в них зажата раскалённая драконья кость. Он суёт её в воду - раздаётся шипение похлеще кошачьего или гадючьего. Облако пара вырывается из воды.
- Здравствуй, Волошин, - говорю я.
В полдень, возвращаясь домой, я снова прохожу мимо. Вокруг кузницы теперь полно народу: кто пришёл за гвоздями, кто лошадь подковать.
Внутри пылает горн. Шурка Клеткин, молотобоец, раздувает мехи выдыхает воздух в горн, на уголья. В самом пекле лежит железная болванка. Она так раскалилась, что не отличишь её от огня.
Длинными клещами Волошин выхватывает её, ставит на наковальню. Шурка бьёт по ней молотом, и болванка сплющивается, а Волошин только поворачивает её под ударами. Шурка Клеткин крепкий малый; плечи у него тяжёлые, как гири. Он - силач, а Волошин - мастер.
- Ну что, парень? - говорит мне Волошин. - На уху наловил ли?
Я вываливаю из сетки язей.
- Будет навар, - хрипло говорит Шурка Клеткин, разглядывая язей. - Во, блестят, ну прямо железяки!
У Шурки всё железяки. Трактор - железяка, ружьё - железяка, котелок тоже железяка.
Шурка парень молодой, а голос у него хриплый, как у старого чугунного человека.
На берегу мы чистим язей. Чешуя брызгами разлетается под ножом, блестит в прибрежной траве. Потом Волошин берёт клещами котелок и ставит его в середину горна, на самый жар.
К ухе дядя Зуй подоспел. Прикатил в кузницу колесо, старое да ржавое. Где он такое выкопал? Дядя Зуй любит Волошина, таскает ему разные железки. Шурка подошёл, пнул колесо сапогом.
- Барахло, - говорит. - Гнилая железяка.
- Гнилая? - обижается дядя Зуй. - Смотри, какие гаечки. Тут одних гаечек на паровоз хватит.
Волошин помалкивает, прикидывает, сгодится ли на что-нибудь это колесо.
Вот странное дело, никому не была нужна ржавая железяка, а теперь стоит в кузнице и с каждой минутой становится всё более ценной. Теперь это материал для мастера. Неизвестно, что сделает из неё Волошин, но что-нибудь обязательно сделает. И может быть, такую вещь, про которую и Шурка скажет: "Вроде ничего получилась железяка".
- А то сказал: гнилая! - горячится дядя Зуй. - Сам ты, Шурка, вроде железяки! Вон нос какой кривой.
Шурка обиделся, трогает нос пальцами - кривой ли?
Уха готова - кипит, клокочет. Пена выплёскивается из котелка на уголья, и пар от язёвой ухи смешивается с кислым запахом кованого железа.
Волошин достаёт из шкафчика ложки. Всем - деревянные, Шурке - железяку.
Уху все едят внимательно. Задумываются - хороша ли?
Хороша!
ВИШНЯ
Во дворе зоотехника Николая стояла лошадь, привязанная к забору. Здесь же, на заборе, висело снятое с неё седло. Николай и бригадир Фролов стояли рядом.
- Что случилось? - спросил я.
- Да вот, - кивнул Николай, - погляди.
На боку лошади была рваная рана. Сильно текла кровь, капала в крапиву.
- Понимаешь, - стал объяснять мне Фролов, - кто-то проволоку натянул между столбами, колючую. А я на ферму гнал, спешил, не заметил и вот зацепился...
- Надо замечать, - сказал Николай и подобрал ватой стекающую кровь, залил рану йодом.
- Да как же, Коля, - сказал Фролов, - ведь я спешил, не видел проволоки этой.
- Надо было видеть, - сказал Николай.
Я стал шарить по карманам. Мне казалось, что где-то у меня должен был заваляться кусок сахару. И верно, нашёлся кусок сахару, облепленный табаком.
Николай приготовил уже иглу, шёлковую нитку и стал зашивать рану.
- Не могу! - сказал Фролов и отошёл в сторону. - Как по мне шьёт!
- Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а проволоку замечать он не может!
Лошадь, казалось, не чувствовала боли. Она стояла спокойно, но сахар брать с руки не стала.
- Терпи, терпи, - сказал ей Николай. - Сейчас кончу.
Лошадь наклонила голову к крапиве. Она прикрывала глаза и чуть вздрагивала.
- Гонять лошадь он может, - сказал Николай, - а поберечь её он не может!
Бригадир Фролов стоял в стороне и курил, отвернувшись.
- Всё, - сказал Николай.
Лошадь поняла это. Она обернулась поглядеть, что там у неё на боку. Тут я всучил ей кусок сахару. Она разгрызла его и стала обнюхивать моё плечо.
Фролов взял под мышку седло, отвязал лошадь и повёл её на конюшню.
Она шла в поводу спокойно, раскачиваясь с каждым шагом. Очень крепкая на вид и даже чуть округлая лошадь. Её звали Вишня.
КОЛОБОК
Я пошёл на рыбалку, а за мною увязался дядя Зуй.
- Ушицы похлебаю с тобой, и ладно, - сказал он.
У ивы, склонившейся над омутом, я закинул удочки, а дядя Зуй сел у меня за спиной - глядеть.
Дело шло к вечеру, и солнце спокойно плыло над лесом. Но потом из-за бугра выкатилась туча, пушистая и разлапистая. Солнце нырнуло в неё, как в чёрное дупло, и небо потемнело.
- Гроза идёт, - сказал дядя Зуй. - Домой надо бы бечь.
Тут у меня клюнуло. Я подсек, и леска запела, натянувшись. Медный язь засиял в глубине, упираясь, вышел на поверхность, плеснул-затрепыхался. Я подвёл его к берегу и выбросил в траву.
Зарница пронеслась по небу, грохнуло над головой, а язь подпрыгнул в траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13