— и крикнула кучеру, — Пшел! Пшел!!
Кучер снова хлестанул лошадей и те неохотно потащили карету дальше. Рошфор поехал рядом.
— Миледи, — Рошфор долго и неуверенно мычал, не решаясь спросить, — Миледи, а Аграфеной давно ли вас зовут?
— Ах, оставьте, Рошфор! Как мне надоели ваши ухаживания! Аграфеной меня зовут с самого детства!
— Вот бы никогда не подумал, — тихо проговорил Рошфор и удивленно пожал плечами, — Неужто и тут двоечники? Хуже лесных разбойников! Неужели и миледи подменили? Посмотрим…— и, пришпорив коня, Рошфор ускакал вперед.
* * *
Когда за Цеппелином закрылась дверь, Шалфей Горюныч радостно улыбнулся и нежно проворковал:
— Талантливейший мой ученик! Это ведь именно он придумал переодеть всех наших лаборанток в добреньких старушек. Да, вы же их сами видали! У котлована, не так ли? Хотя они в сущности совсем не то, что вы видели! — Шалфей Горюныч внимательно следил за выражением лица учителя, стараясь понять, пришел ли он в себя окончательно или же нет, — Так вот, переодеть в старушек, дать им в руки цветочки, чтобы они их раздали двоечникам-троечникам. А цветочки-то с секретом. Сорвешь листок, прочитаешь стих — и фьюить! Попал в ситуацию, связанную с этими стихами. Или где-нибудь в Мрачных Средних веках, или Угрюмом Древнем мире. А там — вы ведь как историк должны знать, Сергей Иванович — моря чистейшей глупости, океаны звериной злобы. А мракобесия сколько?! Гималаи мракобесия! Ни в чем не повинных людей сжигают на кострах, рубят мечами и топорами, бр-р-р-р-р какая прелесть! Бескрайние поля жестокости, которые не перейти и не переехать. Ах, какие времена! Двоечники поездят по этим временам и души их наполнятся тем, что так нам необходимо для экспериментов.
— Это чем же? — не понял его Сергей Иванович.
— Как это чем? — в свою очередь переспросил его Шалфей Горюныч, — Ах, простите, простите… Конечно же, злобой, недоверием, жестокостью и прочим. Душа двоечника и пространство вокруг него будто нарочно для этого приспособлены. И наполняются быстро и хранят долго. Чудесно! Нет, дорогой Сергей Иванович! Не надо думать, что если двоечник, так обязательно злее отличника! Совсем нет. Просто вокруг всех двоечников гораздо больше злобы, чем вокруг отличников. Двоечников и троечников ругают и в школе и дома. И ремня-то им, труженикам нашим, достается изрядно, и относятся-то к ним совсем не так, как к нормальным детям. Вот и получается, что хороший двоечник — это хороший источник злобы! Направь источник в накопитель реактора и проводи эксперименты на здоровье! Но чтобы источник не иссяк, двоечникам-трудягам и троечникам, этим потенциальным двоечникам, нужны новые, свежие впечатления. Как художникам. Помните, Сергей Иванович, раньше художников в Италию посылали за впечатлениями? А чем же наши двоечники хуже?
— А что вы дальше собираетесь делать с этой злобой? — Сергей Иванович тяжело дышал.
— А дальше, — Шалфей Горюныч мечтательно улыбнулся, — А дальше будет то, что называется цепной реакцией. Ведь злоба порождает только злобу, жестокость — жестокость, и всего этого становится все больше и больше. Часть мы забираем себе для опытов, чтобы отсеять все слабое и ненужное, выделить злобу самого высокого качества и приступить к ее изготовлению уже без двоечников и троечников. — Шалфей Горюныч замолчал и с минуту только хмыкал и качал головой. — Вам, Сергей Иванович, конечно же неизвестно, что результатов нашей работы уже давно ждут там, — Шалфей Горюныч показал пальцем вниз и многозначительно кивнул головой, — Спроектирован даже целый завод под Кряжском для производства злобы высшего качества. Потом мы затопим всю эту кряжскую котловину злобой, она начнет здесь пухнуть, расти, выливаться в окрестные леса и реки и все снова утонет во мраке злобы и страха! Как это было когда-то давно, когда пылали костры, когда свист пули обрывал стон, когда…у-у-у!!
— Зачем все это? — Сергей Иванович не столько осознал, сколько всем своим нутром почувствовал сильнейшую опасность. Не смотря на незатихающую боль в голове, он весь внутренне собрался. В голове нервно пульсировала только одна мысль:
— Надо что-то делать! Что-то делать!
— Зачем? — Шалфей Горюныч задумался, — Зачем? Мы просто хотим, чтобы снова на земле появился океан злобы, чтобы каждый желающий мог зачерпнуть в этом океане злобы полное ведро и нести его, не боясь пролить или расплескать. Чтобы теплый летний дождичек вызывал раздражение, чтобы веселый смех всегда обрывался злобным окриком, короче, чтобы все стало как раньше. Как при злых и свирепых царях. Чтобы стреляли в безоружных людей, чтобы по городам и селам бродили толпы нищих и голодных людей и сотнями, нет, тысячами умирали от голода и холода! Чтобы люди боялись животным страхом протянуть умирающим руку с куском хлеба! Нет, вы только представьте себе, — Шалфей Горюныч отчаянно замахал руками, — Злоба в чистом виде напоминает самую обычную воду с голубоватым отливом. Вышел человек из дома в прекраснейшем настроении, ты незаметно плеснул на него этой водичкой — и готово! Настроение у него испортилось, злоба душит, кулаки чешутся! Улыбка встречного человека вызывает у него чувство отвращения, бешеной ненависти! И как маленький горный ручей, который, сбегая с гор, превращается в могучий водопад, так и злоба от нескольких капель становится бурным мутным потоком, который все смывает на своем пути, — Шалфей Горюныч уже не замечал сидевшего перед ним учителя. Глаза его горели, руки тряслись, щеки покрылись яркими пунцовыми пятнами. Он вытянул дрожжащие руки вперед:
— Вы, вы, вы… видели океан?! Сергей Иванович, океан? Настоящий океан с его безбрежной ширью, с его волнами-горами, багровыми закатами и жуткой черной глубиной? Нет? Жаль…Но все это не идет ни в какое сравнение с океаном злобы, когда тот катит свои волны из края в край, от человека к человеку и так по всему свету! По всему свету!!
Сергей Иванович устало мотал головой. Все ему стало казаться каким-то кошмарным бредом, наваждением, которое должно вот-вот кончиться, но неизвестно почему все не кончается. Потом это стало казаться ему палатой в сумасшедшем доме, хотя Сергей Иванович твердо знал, что в таких домах только врачи ходят в белых халатах, а не больные. А тут — все наоборот.
— Да, — продолжал Шалфей Горюныч, — Вот, я вижу, поднялась крутая океанская волна и католики темной Варфоломеевской ночью режут гугенотов. Мелкая рябь на воде — это сжигают на кострах ведьм и обезумевшая толпа ревет и беснуется при виде яркого пламени! А вот и черные глубины океана — это лагеря смерти. — Шалфей Горюныч замолчал. Глаза его расширились и остекленели, нижняя губа тряслась и с нее на пол стекала желтая тягучая слюна.
Он несколько секунд стоял неподвижно, будто оцепенел от ужаса черных глубин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Кучер снова хлестанул лошадей и те неохотно потащили карету дальше. Рошфор поехал рядом.
— Миледи, — Рошфор долго и неуверенно мычал, не решаясь спросить, — Миледи, а Аграфеной давно ли вас зовут?
— Ах, оставьте, Рошфор! Как мне надоели ваши ухаживания! Аграфеной меня зовут с самого детства!
— Вот бы никогда не подумал, — тихо проговорил Рошфор и удивленно пожал плечами, — Неужто и тут двоечники? Хуже лесных разбойников! Неужели и миледи подменили? Посмотрим…— и, пришпорив коня, Рошфор ускакал вперед.
* * *
Когда за Цеппелином закрылась дверь, Шалфей Горюныч радостно улыбнулся и нежно проворковал:
— Талантливейший мой ученик! Это ведь именно он придумал переодеть всех наших лаборанток в добреньких старушек. Да, вы же их сами видали! У котлована, не так ли? Хотя они в сущности совсем не то, что вы видели! — Шалфей Горюныч внимательно следил за выражением лица учителя, стараясь понять, пришел ли он в себя окончательно или же нет, — Так вот, переодеть в старушек, дать им в руки цветочки, чтобы они их раздали двоечникам-троечникам. А цветочки-то с секретом. Сорвешь листок, прочитаешь стих — и фьюить! Попал в ситуацию, связанную с этими стихами. Или где-нибудь в Мрачных Средних веках, или Угрюмом Древнем мире. А там — вы ведь как историк должны знать, Сергей Иванович — моря чистейшей глупости, океаны звериной злобы. А мракобесия сколько?! Гималаи мракобесия! Ни в чем не повинных людей сжигают на кострах, рубят мечами и топорами, бр-р-р-р-р какая прелесть! Бескрайние поля жестокости, которые не перейти и не переехать. Ах, какие времена! Двоечники поездят по этим временам и души их наполнятся тем, что так нам необходимо для экспериментов.
— Это чем же? — не понял его Сергей Иванович.
— Как это чем? — в свою очередь переспросил его Шалфей Горюныч, — Ах, простите, простите… Конечно же, злобой, недоверием, жестокостью и прочим. Душа двоечника и пространство вокруг него будто нарочно для этого приспособлены. И наполняются быстро и хранят долго. Чудесно! Нет, дорогой Сергей Иванович! Не надо думать, что если двоечник, так обязательно злее отличника! Совсем нет. Просто вокруг всех двоечников гораздо больше злобы, чем вокруг отличников. Двоечников и троечников ругают и в школе и дома. И ремня-то им, труженикам нашим, достается изрядно, и относятся-то к ним совсем не так, как к нормальным детям. Вот и получается, что хороший двоечник — это хороший источник злобы! Направь источник в накопитель реактора и проводи эксперименты на здоровье! Но чтобы источник не иссяк, двоечникам-трудягам и троечникам, этим потенциальным двоечникам, нужны новые, свежие впечатления. Как художникам. Помните, Сергей Иванович, раньше художников в Италию посылали за впечатлениями? А чем же наши двоечники хуже?
— А что вы дальше собираетесь делать с этой злобой? — Сергей Иванович тяжело дышал.
— А дальше, — Шалфей Горюныч мечтательно улыбнулся, — А дальше будет то, что называется цепной реакцией. Ведь злоба порождает только злобу, жестокость — жестокость, и всего этого становится все больше и больше. Часть мы забираем себе для опытов, чтобы отсеять все слабое и ненужное, выделить злобу самого высокого качества и приступить к ее изготовлению уже без двоечников и троечников. — Шалфей Горюныч замолчал и с минуту только хмыкал и качал головой. — Вам, Сергей Иванович, конечно же неизвестно, что результатов нашей работы уже давно ждут там, — Шалфей Горюныч показал пальцем вниз и многозначительно кивнул головой, — Спроектирован даже целый завод под Кряжском для производства злобы высшего качества. Потом мы затопим всю эту кряжскую котловину злобой, она начнет здесь пухнуть, расти, выливаться в окрестные леса и реки и все снова утонет во мраке злобы и страха! Как это было когда-то давно, когда пылали костры, когда свист пули обрывал стон, когда…у-у-у!!
— Зачем все это? — Сергей Иванович не столько осознал, сколько всем своим нутром почувствовал сильнейшую опасность. Не смотря на незатихающую боль в голове, он весь внутренне собрался. В голове нервно пульсировала только одна мысль:
— Надо что-то делать! Что-то делать!
— Зачем? — Шалфей Горюныч задумался, — Зачем? Мы просто хотим, чтобы снова на земле появился океан злобы, чтобы каждый желающий мог зачерпнуть в этом океане злобы полное ведро и нести его, не боясь пролить или расплескать. Чтобы теплый летний дождичек вызывал раздражение, чтобы веселый смех всегда обрывался злобным окриком, короче, чтобы все стало как раньше. Как при злых и свирепых царях. Чтобы стреляли в безоружных людей, чтобы по городам и селам бродили толпы нищих и голодных людей и сотнями, нет, тысячами умирали от голода и холода! Чтобы люди боялись животным страхом протянуть умирающим руку с куском хлеба! Нет, вы только представьте себе, — Шалфей Горюныч отчаянно замахал руками, — Злоба в чистом виде напоминает самую обычную воду с голубоватым отливом. Вышел человек из дома в прекраснейшем настроении, ты незаметно плеснул на него этой водичкой — и готово! Настроение у него испортилось, злоба душит, кулаки чешутся! Улыбка встречного человека вызывает у него чувство отвращения, бешеной ненависти! И как маленький горный ручей, который, сбегая с гор, превращается в могучий водопад, так и злоба от нескольких капель становится бурным мутным потоком, который все смывает на своем пути, — Шалфей Горюныч уже не замечал сидевшего перед ним учителя. Глаза его горели, руки тряслись, щеки покрылись яркими пунцовыми пятнами. Он вытянул дрожжащие руки вперед:
— Вы, вы, вы… видели океан?! Сергей Иванович, океан? Настоящий океан с его безбрежной ширью, с его волнами-горами, багровыми закатами и жуткой черной глубиной? Нет? Жаль…Но все это не идет ни в какое сравнение с океаном злобы, когда тот катит свои волны из края в край, от человека к человеку и так по всему свету! По всему свету!!
Сергей Иванович устало мотал головой. Все ему стало казаться каким-то кошмарным бредом, наваждением, которое должно вот-вот кончиться, но неизвестно почему все не кончается. Потом это стало казаться ему палатой в сумасшедшем доме, хотя Сергей Иванович твердо знал, что в таких домах только врачи ходят в белых халатах, а не больные. А тут — все наоборот.
— Да, — продолжал Шалфей Горюныч, — Вот, я вижу, поднялась крутая океанская волна и католики темной Варфоломеевской ночью режут гугенотов. Мелкая рябь на воде — это сжигают на кострах ведьм и обезумевшая толпа ревет и беснуется при виде яркого пламени! А вот и черные глубины океана — это лагеря смерти. — Шалфей Горюныч замолчал. Глаза его расширились и остекленели, нижняя губа тряслась и с нее на пол стекала желтая тягучая слюна.
Он несколько секунд стоял неподвижно, будто оцепенел от ужаса черных глубин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19