– Ты умрешь, Трэвен, умрешь медленной и мучительной смертью. Ты всего лишь коп, парень, и твоему везению вот-вот придет конец. Скоро они уложат твою голову в одну из таких сумок. Ты не понимаешь, с кем связался.
– А ты просвети меня.
Кревич засмеялся. Это был хриплый, лающий смех, и в нем ощущалось приближающееся безумие.
– Только не я, парень. Надеюсь посмотреть из партера, как ты будешь умирать. – Он подергал скованными руками, стоя у борта разбитого минивэна.
Не сказав ни слова в ответ, Трэвен схватил Кревича за рубашку и оттащил за машину, где камеры репортеров не могли их увидеть. Короткий удар в живот заставил Кревича согнуться в мучительной судороге. И тут же Трэвен схватил его за шею и ткнул лицом в кучу рассыпанного кокаина.
Кревич в ужасе застонал и попытался вырваться.
– Теперь ты хочешь рассказать мне что-нибудь, Билли? – спросил Трэвен, крепко держа его за волосы.
– Ты не имеешь права так поступать, Трэвен. Ты нарушаешь закон.
Ковальски подошел, присел на корточки, и его широкое лицо оказалось на одном уровне с лицом Кревича.
– Брось, Билли, все знают, что ты любишь засовывать это дерьмо в нос лопатой. Мик просто оказывает тебе услугу.
Наркоман предпринял новую попытку вырваться, но всего лишь рассыпал кучу белого порошка.
– Подумай о моем предложении, Билли, – тихо и настойчиво произнес Трэвен. – Если я еще раз суну тебя лицом в кокаин и подержу некоторое время, рано или поздно тебе придется сделать вдох. А поскольку все знают, что ты – наркоман, смерть от передозировки никого не удивит.
– Несчастный случай, – подтвердил Ковальски с радостной улыбкой. – Ты не беспокойся, я приму меры, чтобы твое имя на кладбище написали без ошибок. Может быть, даже сообщу твоей матери – если, конечно, нам удастся отыскать ее сутенера.
– В это дело вложена куча денег, – сказал Трэвен, снова тыкая Кревича лицом в кокаин. – Я повсюду встречаю яков, стремящихся продать в этом районе города товар, принадлежащий, по-видимому, Донни Куортерсу. Поймал курьера, который нес в голове столько компьютерных программ, что яки попытались унести ее с собой, невзирая на риск. Так ты хочешь что-нибудь рассказать мне, Билли? – Он поднял голову Кревича, прислушиваясь к хрипу, доносящемуся из тощей груди.
– Не могу, – задыхаясь, прохрипел Кревич. – Мне сделана операция – нейронная вставка. Не могу ничего тебе рассказать.
Трэвен поднял длинные волосы, спадающие на спину Кревича, и увидел на шее розовый шрам.
– Кто это сделал?
– Не могу сказать. Запрет нейронной вставки. Ковальски злорадно улыбнулся.
– Тяжелая у тебя жизнь, Билли. Как ты считаешь, Мик? Может быть, следует заняться им вплотную и допрашивать до тех пор, пока у него не сгорит мозг?
Лицо Кревича под слоем белой кокаиновой пыли побледнело.
– Вы не осмелитесь. У меня права гражданина США.
Отведя Кревича к остальным арестованным, Трэвен попытался понять, почему такому относительно мелкому торговцу наркотиками, как Донни Куортерс, вдруг удалось заручиться поддержкой якудзи. Наконец он пришел к выводу, что от постоянного недосыпа не способен ясно мыслить и потому ничего разумного не приходит ему в голову. Нейронные вставки у каждого из арестованных не позволят им обменять информацию, в которой нуждается полиция, на более мягкие приговоры и дать показания против Куортерса.и партнеров. Расследование на этом заглохнет, если только не появится что-то новое.
– И все-таки операция прошла успешно, – заметил Ковальски. – Ты здорово все организовал.
Трэвен, морщась, потер затылок, думая о нейронных вставках и отрубленной голове курьера.
– А вот Чеймберса едва не убили.
– Он сам себя едва не убил, и ты знаешь это. – Ковальски хлопнул его по плечу. – Мы не в силах решить полностью проблему борьбы с преступностью в городе. Для этого нам пришлось бы летать в плащах суперменов с большими красными буквами «S» на груди.
– Эй, сержант, – обратился к Трэвену патрульный полицейский, который приволок из переулка мертвого яка. – Там я наткнулся на парня, занимающегося извлечением человеческих органов из только что погибших людей. Он утверждает, что готов заплатить самую высокую цену за тела всех, у кого нет родственников, вот только сделать это нужно побыстрее, пока не наступило трупное окоченение.
– Передай ему, пусть запишется в очередь вместе с остальными, – проворчал Ковальски.
Сунув руки в карманы плаща и ежась от декабрьского холода – ледяной ветер прогнал из крови остатки адреналина, вызванного возбуждением во время проведения операции, – Трэвен, вспоминая смерть и разрушения, причиненные его действиями, решил, что они будут расценены как успешные.
– Давай заканчивать, и поехали отсюда к чертовой матери, – обратился он к Ковальски.
5
– Сколько лет ты служишь в полиции, Мик?
Трэвен смотрел на женщину, стоя на кухне и держа ложку над омлетом, жарящимся на сковородке. Он поднес руку к губам и слизнул приставший к большому пальцу кусочек маргарина, разглядывая Шерил, задавшую этот вопрос.
Шерил Бишоп – его любимая женщина, одна из тех немногих, кого он приглашал к себе домой вместо того, чтобы снять комнату в ближайшем мотеле. У нее коротко остриженные каштановые волосы, едва касающиеся плеч, нежные карие глаза, в которые он любил погружаться, когда они оставались наедине, и белые, чуть неровные зубы, придававшие Шерил вид молоденькой девушки, особенно когда она улыбалась. Маленькие твердые груди, плоский живот и ягодицы, так и просящиеся в ладони мужчины. Ему нравилось, как она одевалась: иногда появлялась в модном платье, а то приходила в синих джинсах и блузке. Сейчас на ней был только красный свитер, доходящий до середины голых ягодиц. Стряпая в кухне, Трэвен наслаждался этой картиной, наблюдая за Шерил, разгуливающей по гостиной.
– Неужели это так важно знать сегодня ночью?
– Сейчас уже не ночь, милый. На улице сияет утреннее солнце, и только твои шторы создают иллюзию ночи.
– Тогда пусть эта иллюзия сохранится подольше. – Трэвен выложил на тарелку готовый омлет, вылил на сковородку пару яиц, добавил ветчину, сыр, перец, лук и начал процесс заново.
– Так сколько лет?
– Семь. – Он сложил руки на груди, чувствуя легкий озноб. Возможно, это объяснялось тем, что на нем были одни лишь серые фланелевые шорты, но скорее причина заключалась в событиях предыдущей ночи. Воспоминание об отрубленной руке Чеймберса преследовало его всякий раз, когда Трэвен приходил в себя после страстной любви. Даже напряженная тренировка в гимнастическом зале перед тем, как пришла Шерил, не принесла ему желанного облегчения.
Шерил наклонилась над диваном, разглядывая черно-белую фотографию, сделанную во время учебы Трэвена в полицейской академии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103