Последовавшие за этим несколько спонтанных нападений на квартал киндатов префект счел вполне оправданным средством разрядить напряжение в Городе.
Всем имеющим лицензию на торговлю иностранным купцам в Сарантии посоветовали не покидать отведенные им кварталы Города вплоть до дальнейших распоряжений. Кое-кто из них по безрассудству не последовал этому совету – возможно, им было любопытно проследить за течением событий того дня – и пострадал, что было вполне предсказуемо.
Убийц Флавия Далейна так и не нашли.
В то тяжелое время, когда служба городского префекта по приказу начальника канцелярии вела тщательный подсчет всех погибших, появился доклад о трех телах, вынесенных на берег моря через четыре дня. Их обнаружили солдаты, патрулирующие побережье к востоку от тройных стен Города. Покойники были голыми, их кожа стала серо-белой от морской воды, а морские животные объели их лица и конечности.
Никто не связал эту находку с событиями той ужасной ночи, когда император Апий ушел к богу, а утром за ним последовал почтенный Флавий Далейн. Да и какую связь можно было установить? Рыбаки все время находят трупы в воде, вдоль восточных каменистых пляжей.
* * *
Плавт Бонос, как это свойственно интеллигентному человеку, не обладающему реальной властью, втайне злорадствовал при виде выражения на лице канцлера, когда начальник канцелярии появился в то утро в палате Сената вскоре после прибытия туда Гезия.
Высокий худой евнух сложил ладони вместе и торжественно наклонил голову, словно появление Адраста было для него поддержкой и утешением. Но Бонос следил за его лицом, когда стражники распахнули изукрашенные двери, пострадавшие от утреннего налета толпы.
Гезий ожидал кого-то другого.
Бонос догадывался, кто это мог быть. «Будет интересно, – подумал он, – когда все актеры этой утренней пантомимы соберутся вместе». Адраст явно прибыл по собственному почину. В отсутствие двух самых сильных – и опасных – стратигов, находящихся со своими войсками на расстоянии более двух недель быстрого марша от Сарантия, перед начальником канцелярии открывался прямой и законный доступ к Золотому Трону, если он будет действовать решительно. Его происхождение в числе других «фамилий» было безупречным, никто не мог сравняться с ним по опыту и положению, и он имел обычное количество друзей. И врагов.
Гезий, разумеется, не мог даже помышлять о троне императора для себя самого, но канцлер мог посадить, или попытаться посадить на трон того человека, который обеспечил бы ему дальнейшее пребывание в самом центре власти в Империи. Он был бы далеко не первым евнухом, который организовал передачу власти в нужные руки.
Бонос, слушая череду изворотливых речей своих коллег – вариации на тему горестной утраты и важности предстоящего решения, – подал знак рабу принести ему чашу охлажденного вина. «Интересно, – подумал он, – кто согласится заключить с ним пари».
Очаровательный белокурый мальчик – из Карша на далеком севере, судя по его коже, – принес вино. Бонос улыбнулся ему и лениво смотрел вслед, пока юноша шел назад к ближней стене. Он еще раз перебрал в памяти свои отношения с семейством Далейнов. Никаких конфликтов, насколько он знал. Несколько лет назад он вместе с ними вложил деньги в морскую экспедицию за пряностями в Афганистан, которая принесла прибыль. Это было еще до его назначения в Сенат. Жена сказала ему, что здоровается с супругой Флавия Далейна, когда встречается с ней в банях, которые они обе предпочитают, и что та всегда отвечает ей вежливо и называет по имени. Это хорошо.
Бонос считал, что Гезий сегодня победит. Что его кандидат из патрициев станет императором, а сам евнух сохранит должность канцлера. Объединенные силы канцлера и самого богатого семейства в Городе вполне могли потягаться с честолюбием Адраста, какими бы шелковыми ни были его манеры, и какую бы сложную шпионскую сеть ни сплел начальник канцелярии. Бонос готов был рискнуть приличной суммой денег, если бы нашелся человек, который согласится побиться с ним об заклад.
Позже, посреди хаоса, он испытал чувство облегчения по поводу того, что это пари так и не состоялось. Бонос пил маленькими глотками вино и наблюдал. Он заметил, как Гезий едва заметным движением длинных пальцев попросил у Орадия слова. Он увидел, как распорядитель Сената тут же закивал головой, словно уличная марионетка, в знак согласия. «Его купили», – решил он. У Адраста здесь должны быть свои сторонники. И он, несомненно, скоро тоже произнесет речь. Это будет интересно. Кто сильнее нажмет на этот беспомощный Сенат? Никто пока не пытался подкупить Боноса. Интересно, польщенным или оскорбленным он должен себя чувствовать?
Когда очередной заученный панегирик покойному, трижды возвышенному, великолепному, непревзойденному императору завершился банальной концовкой, Орадий сделал канцлеру почтительный приглашающий жест рукой. Гезий грациозно поклонился и двинулся к белому мраморному кругу в центре мозаичного узорчатого пола.
Однако не успел канцлер начать, как снова раздался стук в дверь. Бонос в ожидании повернулся. «Время выбрано чрезвычайно удачно, – с восхищением отметил он. – Поистине безошибочно. Интересно, как Гезию это удалось».
Но в зал вошел не Флавий Далейн.
Вместо него вбежал возбужденный чиновник из городской префектуры и сообщил Сенату о применении в Городе сарантийского огня и о гибели аристократа.
Вскоре после этого, пока побледневший, на глазах постаревший канцлер сидел на скамье в окружении сенаторов и рабов, предлагающих ему помощь, а начальник канцелярии либо пребывал в ошеломленном изумлении, либо проявил блестящие актерские способности, августейший Сенат Империи во второй раз за этот день услышал за сильно пострадавшими дверьми шум толпы.
На этот раз он был другим. На этот раз выкрикивали только одно имя, и голоса звучали яростно, вызывающе уверенно. Двери с грохотом распахнулись, и жизнь городских улиц ворвалась в зал. Бонос снова увидел цвета разных факций, несчетное количество членов гильдий, лавочников, уличных торговцев, трактирщиков, банщиков, скотников, нищих, проституток, ремесленников, рабов. И солдат. На этот раз с ними были солдаты.
И на устах у всех было одно и то же имя. Народ Сарантия выражал свою волю. Бонос инстинктивно обернулся и успел увидеть, как канцлер внезапно осушил свою чашу вина. Гезий сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Он встал без посторонней помощи и снова двинулся к мраморному кругу для ораторов. На его щеки вернулся румянец.
«Святой Джад, – подумал Бонос, и мысли его завертелись, как колесо опрокинутой колесницы, – неужели он соображает так быстро?»
– Благородные члены имперского Сената, – произнес канцлер, повышая свой тонкий, искусно модулированный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Всем имеющим лицензию на торговлю иностранным купцам в Сарантии посоветовали не покидать отведенные им кварталы Города вплоть до дальнейших распоряжений. Кое-кто из них по безрассудству не последовал этому совету – возможно, им было любопытно проследить за течением событий того дня – и пострадал, что было вполне предсказуемо.
Убийц Флавия Далейна так и не нашли.
В то тяжелое время, когда служба городского префекта по приказу начальника канцелярии вела тщательный подсчет всех погибших, появился доклад о трех телах, вынесенных на берег моря через четыре дня. Их обнаружили солдаты, патрулирующие побережье к востоку от тройных стен Города. Покойники были голыми, их кожа стала серо-белой от морской воды, а морские животные объели их лица и конечности.
Никто не связал эту находку с событиями той ужасной ночи, когда император Апий ушел к богу, а утром за ним последовал почтенный Флавий Далейн. Да и какую связь можно было установить? Рыбаки все время находят трупы в воде, вдоль восточных каменистых пляжей.
* * *
Плавт Бонос, как это свойственно интеллигентному человеку, не обладающему реальной властью, втайне злорадствовал при виде выражения на лице канцлера, когда начальник канцелярии появился в то утро в палате Сената вскоре после прибытия туда Гезия.
Высокий худой евнух сложил ладони вместе и торжественно наклонил голову, словно появление Адраста было для него поддержкой и утешением. Но Бонос следил за его лицом, когда стражники распахнули изукрашенные двери, пострадавшие от утреннего налета толпы.
Гезий ожидал кого-то другого.
Бонос догадывался, кто это мог быть. «Будет интересно, – подумал он, – когда все актеры этой утренней пантомимы соберутся вместе». Адраст явно прибыл по собственному почину. В отсутствие двух самых сильных – и опасных – стратигов, находящихся со своими войсками на расстоянии более двух недель быстрого марша от Сарантия, перед начальником канцелярии открывался прямой и законный доступ к Золотому Трону, если он будет действовать решительно. Его происхождение в числе других «фамилий» было безупречным, никто не мог сравняться с ним по опыту и положению, и он имел обычное количество друзей. И врагов.
Гезий, разумеется, не мог даже помышлять о троне императора для себя самого, но канцлер мог посадить, или попытаться посадить на трон того человека, который обеспечил бы ему дальнейшее пребывание в самом центре власти в Империи. Он был бы далеко не первым евнухом, который организовал передачу власти в нужные руки.
Бонос, слушая череду изворотливых речей своих коллег – вариации на тему горестной утраты и важности предстоящего решения, – подал знак рабу принести ему чашу охлажденного вина. «Интересно, – подумал он, – кто согласится заключить с ним пари».
Очаровательный белокурый мальчик – из Карша на далеком севере, судя по его коже, – принес вино. Бонос улыбнулся ему и лениво смотрел вслед, пока юноша шел назад к ближней стене. Он еще раз перебрал в памяти свои отношения с семейством Далейнов. Никаких конфликтов, насколько он знал. Несколько лет назад он вместе с ними вложил деньги в морскую экспедицию за пряностями в Афганистан, которая принесла прибыль. Это было еще до его назначения в Сенат. Жена сказала ему, что здоровается с супругой Флавия Далейна, когда встречается с ней в банях, которые они обе предпочитают, и что та всегда отвечает ей вежливо и называет по имени. Это хорошо.
Бонос считал, что Гезий сегодня победит. Что его кандидат из патрициев станет императором, а сам евнух сохранит должность канцлера. Объединенные силы канцлера и самого богатого семейства в Городе вполне могли потягаться с честолюбием Адраста, какими бы шелковыми ни были его манеры, и какую бы сложную шпионскую сеть ни сплел начальник канцелярии. Бонос готов был рискнуть приличной суммой денег, если бы нашелся человек, который согласится побиться с ним об заклад.
Позже, посреди хаоса, он испытал чувство облегчения по поводу того, что это пари так и не состоялось. Бонос пил маленькими глотками вино и наблюдал. Он заметил, как Гезий едва заметным движением длинных пальцев попросил у Орадия слова. Он увидел, как распорядитель Сената тут же закивал головой, словно уличная марионетка, в знак согласия. «Его купили», – решил он. У Адраста здесь должны быть свои сторонники. И он, несомненно, скоро тоже произнесет речь. Это будет интересно. Кто сильнее нажмет на этот беспомощный Сенат? Никто пока не пытался подкупить Боноса. Интересно, польщенным или оскорбленным он должен себя чувствовать?
Когда очередной заученный панегирик покойному, трижды возвышенному, великолепному, непревзойденному императору завершился банальной концовкой, Орадий сделал канцлеру почтительный приглашающий жест рукой. Гезий грациозно поклонился и двинулся к белому мраморному кругу в центре мозаичного узорчатого пола.
Однако не успел канцлер начать, как снова раздался стук в дверь. Бонос в ожидании повернулся. «Время выбрано чрезвычайно удачно, – с восхищением отметил он. – Поистине безошибочно. Интересно, как Гезию это удалось».
Но в зал вошел не Флавий Далейн.
Вместо него вбежал возбужденный чиновник из городской префектуры и сообщил Сенату о применении в Городе сарантийского огня и о гибели аристократа.
Вскоре после этого, пока побледневший, на глазах постаревший канцлер сидел на скамье в окружении сенаторов и рабов, предлагающих ему помощь, а начальник канцелярии либо пребывал в ошеломленном изумлении, либо проявил блестящие актерские способности, августейший Сенат Империи во второй раз за этот день услышал за сильно пострадавшими дверьми шум толпы.
На этот раз он был другим. На этот раз выкрикивали только одно имя, и голоса звучали яростно, вызывающе уверенно. Двери с грохотом распахнулись, и жизнь городских улиц ворвалась в зал. Бонос снова увидел цвета разных факций, несчетное количество членов гильдий, лавочников, уличных торговцев, трактирщиков, банщиков, скотников, нищих, проституток, ремесленников, рабов. И солдат. На этот раз с ними были солдаты.
И на устах у всех было одно и то же имя. Народ Сарантия выражал свою волю. Бонос инстинктивно обернулся и успел увидеть, как канцлер внезапно осушил свою чашу вина. Гезий сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Он встал без посторонней помощи и снова двинулся к мраморному кругу для ораторов. На его щеки вернулся румянец.
«Святой Джад, – подумал Бонос, и мысли его завертелись, как колесо опрокинутой колесницы, – неужели он соображает так быстро?»
– Благородные члены имперского Сената, – произнес канцлер, повышая свой тонкий, искусно модулированный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137