Так или иначе – я все равно числюсь в резерве Генштаба.
Исходя из этих соображений, я переговорил с подполковником Таубе.
Подполковник, профессор и барон фон Таубе – один из заместителей полковника Горохова по учебной части. В Академии он является своего рода музейным экземпляром, но одновременно незаменим, благодаря его исключительным знаниям и способностям.
Несмотря на компрометирующее «фон», имя подполковника Таубе имеет вес, а его слово нередко является решающим. Среди слушателей он известен как исключительно культурный, деловой и внимательный офицер-воспитатель, с которым можно поговорить по душам.
Кроме подполковника Таубе в Академии известен генерал-майор Игнатьев. В дни своей юности паж последнего царя, воспитанник царской Академии Генштаба, долгие годы царский военный атташе в Париже. После революции он довольно долго жил в эмиграции, но в тридцатых годах по каким-то причинам пошёл в Каноссу.
В среде студенческой молодёжи пользуются большим успехом две книги его мемуаров «Пятьдесят лет в строю». Сегодня бывший кавалергард и граф Игнатьев снова получил генеральский мундир и даже опереточную должность историографа Красной Армии.
Конечно, ему не доверяют и его основная задача – это показать терпимость советской власти к раскаявшимся. В своих мемуарах он подводит довольно смутную базу причин, побудивших его к возвращению. В Москве открыто говорят, что ему просто надоело мыть посуду в парижских ресторанах.
В последний год войны было несколько случаев возвращения в СССР нескольких более или менее именитых эмигрантов. Не так давно в Москву прибыл когда-то известный писатель Куприн. Москвичи так описывают его прибытие.
Сойдя на московском вокзале, Куприн поставил свои чемоданы и, опустившись на колени, всенародно облобызал родимую землю. Когда он поднялся на ноги и потянулся к чемоданам – чемоданов уже и след простыл.
Недавно мы с Белявским слушали концерт Александра Вертинского. Факт его публичного выступления был для нас неожиданностью и для большинства людей доставлял удовлетворение как подтверждение либерализации новой линии правительства.
Выступать ему разрешили, правда, только по мелким клубам на окраинах Москвы. Факт был действительно, существеннее и приятнее самого Вертинского и его искусства. Старая развалина в сопровождении молоденькой жены-певички, со сцены доносится запах морфия и вся фигура жалобно и нудно напоминает: «Подайте бывшему человеку!» Дым прошлого приятнее, чем воскресший из гроба труп.
Что прошло, то прошло. «Guta cavat lapidem» говорили римляне. Капля точит камень, а время человека. Напрасно некоторые забывают о том, замыкаются в иллюзорном мире прошлого, не хотят согласиться с тем местом и положением, которое уготовано им историей, ими самими созданной.
Конечно, Вертинский не духовный идеал или образец прошлого. Но мы имели и другие возможности проверить историческое время.
Советская власть, может быть бессознательно, сделала умный жест, показав старый мир новому поколению. Собственными глазами безо всякой пропаганды, мы ясно поняли, как далеко ушло вперед время и наши интересы.
Подполковник Таубе внимательно выслушал мои внешние доводы – конечно, я ни слова не заикнулся о моих внутренних побуждениях, – и обещал, не снимая моей кандидатуры в Академии, ходатайствовать перед высшими инстанциями о моём откомандировании заграницу.
Помимо подполковника, я нажал ещё на некоторые кнопки, имеющие влияние при назначении выпускников на работу. Действовать в данном вопросе нужно осторожно и знать, что кому говорить.
В некоторых случаях, чтобы добиться желаемого результата, нужно создавать видимость диаметрально противоположного желания. Те, кто прямо высказывают интерес к загранице, заграницу никогда не попадают.
Через некоторое время я был вызван в кабинет полковника Горохова. Полковник встретил меня, как старого знакомого.
«А, майор Климов! Рад Вас видеть», – начал он так ласково, как будто только и мечтал о встрече со мной.
Я внутренне насторожился. Чем ласковее у полковника обращение, тем неожиданнее может быть результат беседы.
«Вы всё-таки меня не послушались. Сбежали с Восточного», – качает головой полковник, как будто журя непослушного мальчика «Я бы Вам это никогда не простил, если бы не хорошие отзывы о Вас».
Я молчу, ожидая, когда полковник перейдет к делу. Он вызвал меня, конечно, не для того, чтобы говорить комплименты.
«Так Вам, значит, хочется поработать на воле?» – звучит дружелюбный вопрос.
Я недоумённо поднял брови.
«Сначала мы хотели оставить Вас здесь», – говорит полковник, – «Теперь же есть предложения дать Вам возможность поработать и оправдать себя в другом месте. Я думаю, что здесь не обошлось без Вашего личного воздействия…» Он смотрит на меня полу вопросительно, полу иронически. Без сомнения, он в свое время догадался о моей роли в деле моего перевода с Восточного Факультета на Западный.
«Я не возражаю против Вашего откомандирования», – говорит полковник после некоторого молчания. – «Я думаю, что Вы тоже не возражаете».
Я сижу с бесстрастным выражением на лице. Излишнее любопытство и вопросы противопоказаны для офицеров Генштаба. Здесь, больше чем где-либо, имеет место старое правило: слово – серебро, а молчание – золото.
Немногие подозревают, что искусство молчать и слушать – это довольно редкое качество среди людей. Большинство стараются показать себя, а не узнать собеседника.
«У Вас единственный недостаток», – продолжает полковник. – «Почему Вы до сих пор не член партии?» «Я только год в этой Академии, товарищ полковник, – отвечаю я. – „Для поступления в партию требуются рекомендации трех членов партии, которые должны знать меня по совместной службе не менее двух лет“ „Ну, а раньше?“
«Я не имел ещё возможности оставаться где-либо на одном месте дольше двух лет».
У меня вертится на языке сказать полковнику откровенно: «Я считаю, что человек должен приходить в партию, уже будучи передовым членом общества, а не использовать партию в качестве трамплина для своей карьеры».
Ведь большинство «настоящих» коммунистов сегодняшнего дня поступают именно так. Именно они делают больше всего шуму, стараясь показать свою преданность линии партии.
Те же, кто вырос своими собственными силами и затем в силу необходимости поступили в партию, как правило, являются только пассивными и безмолвными попутчиками.
Но разве можно сказать такую вещь? Ведь это означает какое-то колебание, неуверенность. А советский человек, если он хочет жить, уже со дня рождения должен безусловно верить в беспорочность линии партии.
Плохим был бы я воспитанником дипакадемии, если бы вздумал говорить с полковником откровенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Исходя из этих соображений, я переговорил с подполковником Таубе.
Подполковник, профессор и барон фон Таубе – один из заместителей полковника Горохова по учебной части. В Академии он является своего рода музейным экземпляром, но одновременно незаменим, благодаря его исключительным знаниям и способностям.
Несмотря на компрометирующее «фон», имя подполковника Таубе имеет вес, а его слово нередко является решающим. Среди слушателей он известен как исключительно культурный, деловой и внимательный офицер-воспитатель, с которым можно поговорить по душам.
Кроме подполковника Таубе в Академии известен генерал-майор Игнатьев. В дни своей юности паж последнего царя, воспитанник царской Академии Генштаба, долгие годы царский военный атташе в Париже. После революции он довольно долго жил в эмиграции, но в тридцатых годах по каким-то причинам пошёл в Каноссу.
В среде студенческой молодёжи пользуются большим успехом две книги его мемуаров «Пятьдесят лет в строю». Сегодня бывший кавалергард и граф Игнатьев снова получил генеральский мундир и даже опереточную должность историографа Красной Армии.
Конечно, ему не доверяют и его основная задача – это показать терпимость советской власти к раскаявшимся. В своих мемуарах он подводит довольно смутную базу причин, побудивших его к возвращению. В Москве открыто говорят, что ему просто надоело мыть посуду в парижских ресторанах.
В последний год войны было несколько случаев возвращения в СССР нескольких более или менее именитых эмигрантов. Не так давно в Москву прибыл когда-то известный писатель Куприн. Москвичи так описывают его прибытие.
Сойдя на московском вокзале, Куприн поставил свои чемоданы и, опустившись на колени, всенародно облобызал родимую землю. Когда он поднялся на ноги и потянулся к чемоданам – чемоданов уже и след простыл.
Недавно мы с Белявским слушали концерт Александра Вертинского. Факт его публичного выступления был для нас неожиданностью и для большинства людей доставлял удовлетворение как подтверждение либерализации новой линии правительства.
Выступать ему разрешили, правда, только по мелким клубам на окраинах Москвы. Факт был действительно, существеннее и приятнее самого Вертинского и его искусства. Старая развалина в сопровождении молоденькой жены-певички, со сцены доносится запах морфия и вся фигура жалобно и нудно напоминает: «Подайте бывшему человеку!» Дым прошлого приятнее, чем воскресший из гроба труп.
Что прошло, то прошло. «Guta cavat lapidem» говорили римляне. Капля точит камень, а время человека. Напрасно некоторые забывают о том, замыкаются в иллюзорном мире прошлого, не хотят согласиться с тем местом и положением, которое уготовано им историей, ими самими созданной.
Конечно, Вертинский не духовный идеал или образец прошлого. Но мы имели и другие возможности проверить историческое время.
Советская власть, может быть бессознательно, сделала умный жест, показав старый мир новому поколению. Собственными глазами безо всякой пропаганды, мы ясно поняли, как далеко ушло вперед время и наши интересы.
Подполковник Таубе внимательно выслушал мои внешние доводы – конечно, я ни слова не заикнулся о моих внутренних побуждениях, – и обещал, не снимая моей кандидатуры в Академии, ходатайствовать перед высшими инстанциями о моём откомандировании заграницу.
Помимо подполковника, я нажал ещё на некоторые кнопки, имеющие влияние при назначении выпускников на работу. Действовать в данном вопросе нужно осторожно и знать, что кому говорить.
В некоторых случаях, чтобы добиться желаемого результата, нужно создавать видимость диаметрально противоположного желания. Те, кто прямо высказывают интерес к загранице, заграницу никогда не попадают.
Через некоторое время я был вызван в кабинет полковника Горохова. Полковник встретил меня, как старого знакомого.
«А, майор Климов! Рад Вас видеть», – начал он так ласково, как будто только и мечтал о встрече со мной.
Я внутренне насторожился. Чем ласковее у полковника обращение, тем неожиданнее может быть результат беседы.
«Вы всё-таки меня не послушались. Сбежали с Восточного», – качает головой полковник, как будто журя непослушного мальчика «Я бы Вам это никогда не простил, если бы не хорошие отзывы о Вас».
Я молчу, ожидая, когда полковник перейдет к делу. Он вызвал меня, конечно, не для того, чтобы говорить комплименты.
«Так Вам, значит, хочется поработать на воле?» – звучит дружелюбный вопрос.
Я недоумённо поднял брови.
«Сначала мы хотели оставить Вас здесь», – говорит полковник, – «Теперь же есть предложения дать Вам возможность поработать и оправдать себя в другом месте. Я думаю, что здесь не обошлось без Вашего личного воздействия…» Он смотрит на меня полу вопросительно, полу иронически. Без сомнения, он в свое время догадался о моей роли в деле моего перевода с Восточного Факультета на Западный.
«Я не возражаю против Вашего откомандирования», – говорит полковник после некоторого молчания. – «Я думаю, что Вы тоже не возражаете».
Я сижу с бесстрастным выражением на лице. Излишнее любопытство и вопросы противопоказаны для офицеров Генштаба. Здесь, больше чем где-либо, имеет место старое правило: слово – серебро, а молчание – золото.
Немногие подозревают, что искусство молчать и слушать – это довольно редкое качество среди людей. Большинство стараются показать себя, а не узнать собеседника.
«У Вас единственный недостаток», – продолжает полковник. – «Почему Вы до сих пор не член партии?» «Я только год в этой Академии, товарищ полковник, – отвечаю я. – „Для поступления в партию требуются рекомендации трех членов партии, которые должны знать меня по совместной службе не менее двух лет“ „Ну, а раньше?“
«Я не имел ещё возможности оставаться где-либо на одном месте дольше двух лет».
У меня вертится на языке сказать полковнику откровенно: «Я считаю, что человек должен приходить в партию, уже будучи передовым членом общества, а не использовать партию в качестве трамплина для своей карьеры».
Ведь большинство «настоящих» коммунистов сегодняшнего дня поступают именно так. Именно они делают больше всего шуму, стараясь показать свою преданность линии партии.
Те же, кто вырос своими собственными силами и затем в силу необходимости поступили в партию, как правило, являются только пассивными и безмолвными попутчиками.
Но разве можно сказать такую вещь? Ведь это означает какое-то колебание, неуверенность. А советский человек, если он хочет жить, уже со дня рождения должен безусловно верить в беспорочность линии партии.
Плохим был бы я воспитанником дипакадемии, если бы вздумал говорить с полковником откровенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171