Глупости, сказал он себе. Он никоим образом не влиял на Мелли — она отказалась от замужества с Кайлоком еще до своей встречи с Джеком.
Чувство этой непонятной вины побудило Джека накинуться на Роваса — надо же было свалить хоть часть груза на чужие плечи.
— Ты-то только порадуешься, если большая война начнется, — выпалил он. — Чем больше дерутся, тем тебе выгоднее.
На миг Джеку показалось, что Ровас сейчас его ударит. Тот весь напрягся и уже занес руку — но сдержался. Джек ясно видел, как Ровас борется с собой. Наконец торговец пожал плечами и сказал:
— Пограничные стычки — одно дело, парень, а настоящая война — совсем другое. Да, нажиться на ней можно недурно, зато больше вероятность, что тебя убьют, не успеешь ты потратить нажитые тобой деньги. — Произнеся это, Ровас обрел прежнее благодушие. Джек почти пожалел об этом — ему хотелось подраться. — Вот, держи. — Ровас подал ему блюдо с почками. — Начини их. Хватит о войне на сегодня, пойду поужинаю. — И он вышел, закрыв за собой дверь.
Мысль о войне что-то всколыхнула в Джеке. Почему он принял эту весть так близко к сердцу? Почему из-за нее он чуть было не полез в драку с человеком, который бы его определенно побил? Впервые с тех пор, как Джек ушел из замка, он не находил себе места. Его одолевало знакомое стремление бросить все и уйти. Блюдо оттягивало ему руки. Джек поставил его и открыл дверь.
Ночной холод дохнул ему в лицо. Знакомое стремление — и знакомый голос рассудка. Идти ему некуда.
На снегу остались следы Роваса. Джек проследил их до самого входа в дом. Там, внутри, единственные люди, которые связывают его с миром: Ровас, Магра, Тарисса. Они не те, кем кажутся. У Магры с Тариссой есть какая-то тайна. Она ожесточила мать, а дочь сделала сильной. И Ровас только что чуть было не показал свое острие из-под мягкой покрышки. На вид семья как семья, а на деле совсем иное.
И дом у них — настоящий семейный очаг: сквозь щели в ставнях пробивается теплый свет, дым вьется над крышей, отполированная до блеска дверь так и манит войти. Джеку здесь не место. Он вдруг почувствовал себя усталым. Кто знает, когда ему еще доведется пожить в настоящем доме. Странствуя с Мелли, он позабыл о том, как одинок. Пока она была рядом, он только о ней и тревожился. Защищать, согревать и кормить Мелли было его единственной задачей. Теперь, когда ее не стало, он опять начал думать о себе.
Вот уже несколько месяцев целью его пути был Брен. Этому не было иной причины, кроме чувства, что он должен идти на восток. Теперь, когда Джек услышал о войне, он еще больше прежнего стал стремиться туда. Но нет, он не уйдет. Не сейчас, во всяком случае. Воин из него никудышный — раз уж он собирается туда, где зреет война, надо к ней подготовиться. А Мелли? Джек не мог смириться с тем, что уйдет, не отомстив за нее: она слишком много для него значила, чтобы он так запросто спустил врагу ее смерть. Уйти сейчас значило бы умалить память о ней. Девять лет назад, когда умерла мать, он продолжал жить как ни в чем не бывало, почти не оплакав ее. Больше он этой ошибки не повторит.
Джек закрыл дверь, оставив необъятную ночь за порогом. Он останется здесь и будет учиться. Пускай Ровас использует его, имея, как видно, свою причину убить халькусского капитана, а Джек использует его, научившись всему, что может предложить ему контрабандист.
Джек достал свой нож и взялся за почки. Ему вдруг стало жаль хальков: начиненное свинцом мясо — не самое худшее из того, что их ожидает.
* * *
Над Бреном зажглись звезды. Колокола в сырой мгле глухо прозвонили полночь. Тускло светили масляные фонари, и с ними союзничал снег, отражая и усиливая их скудные лучи.
Публика беспокоилась. Она ждала слишком долго, и жажда крови одолевала ее. Горожане пришли посмотреть на золотоволосого чужестранца, который походил на ангела, но дрался как дьявол. Слухи объявляли его то дворянином, впавшим в немилость, то воином из-за северных гор, то странствующим рыцарем. Смесь тайны, романтики и опасности пьянила бренцев, и поглядеть на того, о ком ходило столько разговоров, их собралось видимо-невидимо.
Дворяне, греющие душу из серебряных фляг, стояли впритык с торговцами, потягивающими из кружек, и крестьянами, хлещущими из мехов. Присутствовали даже женщины — низко надвинутые капюшоны прятали их лица, а толстые, плотно запахнутые плащи скрывали пол.
Хват оглядывал толпу. Охота нынче шла успешно. Он отлично понимал, что настоящие деньги надо искать не в руках и карманах дворян, а в купеческих кошелях. Скупость дворян всем известна, а купцы тратят деньги охотно, потому и носят их с собой. И хотя Хват дал себе обещание, что не станет промышлять, легкие деньги оказались слишком большим соблазном. Он лазил по карманам почти бездумно, как другой почесывает зудящее место. Горстка серебряных монет там, украшенный драгоценностями кинжал здесь. Крестьян он не трогал, памятуя слова Скорого: «Только самый отпетый негодяй ворует у бедных».
Но пришел он сюда не ради промысла, а чтобы приглядеть за Таулом. Рыцарь заставлял публику ждать. Его противник, высокий, могучего сложения детина, не скрывал своего нетерпения. Он уже намазался жиром и спустился в яму, Таул же еще не показывался.
Но вот настала тишина, толпа раздалась и пропустила Таула. Став над ямой, он сбросил с себя камзол. Толпа восхищенно ахнула, увидев его мускулистый, покрытый шрамами торс. Хвату стало так больно от того, что его друг обнажился перед этим сборищем во всем своем былом величии, что он отвел глаза.
— Мне уже доводилось убивать тех, кто заставляет меня ждать, — крикнул из ямы противник Таула, пытаясь привлечь к себе внимание толпы.
Зрители, которым этот возглас пришелся по вкусу, ждали от Таула не менее грозного ответа; он же сказал так тихо, что всем пришлось напрячь слух:
— Уж шибко ты скор на руку, приятель.
Толпа притихла. Хвату на глаза навернулись слезы. Он один понял, какая мука скрывается за этими словами, — Таул произнес их в упрек скорее себе, нежели противнику. Хват, который никогда не стремился ни к чему, кроме сытости и достатка, начинал сознавать, что такое трагедия человека, чьи идеалы потерпели крах.
— Начинайте! — закричали в толпе, и Таул соскочил в яму. Ставки, которые до прихода рыцаря заключались вяло, стали производиться с горячечной суетой. Бойцы кружили по яме, а наверху бились об заклад, перекрикивая друг друга. Хват воспользовался минутой, чтобы приглядеться к сопернику Таула. Это был крупный мужчина, широкоплечий и мускулистый, без капли жира. Поблизости кто-то ставил на него пять золотых, и Хват не устоял: на его взгляд, бой мог кончиться только одним — победой Таула.
— Ловлю вас на слове, сударь, — не без легкого укора совести сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Чувство этой непонятной вины побудило Джека накинуться на Роваса — надо же было свалить хоть часть груза на чужие плечи.
— Ты-то только порадуешься, если большая война начнется, — выпалил он. — Чем больше дерутся, тем тебе выгоднее.
На миг Джеку показалось, что Ровас сейчас его ударит. Тот весь напрягся и уже занес руку — но сдержался. Джек ясно видел, как Ровас борется с собой. Наконец торговец пожал плечами и сказал:
— Пограничные стычки — одно дело, парень, а настоящая война — совсем другое. Да, нажиться на ней можно недурно, зато больше вероятность, что тебя убьют, не успеешь ты потратить нажитые тобой деньги. — Произнеся это, Ровас обрел прежнее благодушие. Джек почти пожалел об этом — ему хотелось подраться. — Вот, держи. — Ровас подал ему блюдо с почками. — Начини их. Хватит о войне на сегодня, пойду поужинаю. — И он вышел, закрыв за собой дверь.
Мысль о войне что-то всколыхнула в Джеке. Почему он принял эту весть так близко к сердцу? Почему из-за нее он чуть было не полез в драку с человеком, который бы его определенно побил? Впервые с тех пор, как Джек ушел из замка, он не находил себе места. Его одолевало знакомое стремление бросить все и уйти. Блюдо оттягивало ему руки. Джек поставил его и открыл дверь.
Ночной холод дохнул ему в лицо. Знакомое стремление — и знакомый голос рассудка. Идти ему некуда.
На снегу остались следы Роваса. Джек проследил их до самого входа в дом. Там, внутри, единственные люди, которые связывают его с миром: Ровас, Магра, Тарисса. Они не те, кем кажутся. У Магры с Тариссой есть какая-то тайна. Она ожесточила мать, а дочь сделала сильной. И Ровас только что чуть было не показал свое острие из-под мягкой покрышки. На вид семья как семья, а на деле совсем иное.
И дом у них — настоящий семейный очаг: сквозь щели в ставнях пробивается теплый свет, дым вьется над крышей, отполированная до блеска дверь так и манит войти. Джеку здесь не место. Он вдруг почувствовал себя усталым. Кто знает, когда ему еще доведется пожить в настоящем доме. Странствуя с Мелли, он позабыл о том, как одинок. Пока она была рядом, он только о ней и тревожился. Защищать, согревать и кормить Мелли было его единственной задачей. Теперь, когда ее не стало, он опять начал думать о себе.
Вот уже несколько месяцев целью его пути был Брен. Этому не было иной причины, кроме чувства, что он должен идти на восток. Теперь, когда Джек услышал о войне, он еще больше прежнего стал стремиться туда. Но нет, он не уйдет. Не сейчас, во всяком случае. Воин из него никудышный — раз уж он собирается туда, где зреет война, надо к ней подготовиться. А Мелли? Джек не мог смириться с тем, что уйдет, не отомстив за нее: она слишком много для него значила, чтобы он так запросто спустил врагу ее смерть. Уйти сейчас значило бы умалить память о ней. Девять лет назад, когда умерла мать, он продолжал жить как ни в чем не бывало, почти не оплакав ее. Больше он этой ошибки не повторит.
Джек закрыл дверь, оставив необъятную ночь за порогом. Он останется здесь и будет учиться. Пускай Ровас использует его, имея, как видно, свою причину убить халькусского капитана, а Джек использует его, научившись всему, что может предложить ему контрабандист.
Джек достал свой нож и взялся за почки. Ему вдруг стало жаль хальков: начиненное свинцом мясо — не самое худшее из того, что их ожидает.
* * *
Над Бреном зажглись звезды. Колокола в сырой мгле глухо прозвонили полночь. Тускло светили масляные фонари, и с ними союзничал снег, отражая и усиливая их скудные лучи.
Публика беспокоилась. Она ждала слишком долго, и жажда крови одолевала ее. Горожане пришли посмотреть на золотоволосого чужестранца, который походил на ангела, но дрался как дьявол. Слухи объявляли его то дворянином, впавшим в немилость, то воином из-за северных гор, то странствующим рыцарем. Смесь тайны, романтики и опасности пьянила бренцев, и поглядеть на того, о ком ходило столько разговоров, их собралось видимо-невидимо.
Дворяне, греющие душу из серебряных фляг, стояли впритык с торговцами, потягивающими из кружек, и крестьянами, хлещущими из мехов. Присутствовали даже женщины — низко надвинутые капюшоны прятали их лица, а толстые, плотно запахнутые плащи скрывали пол.
Хват оглядывал толпу. Охота нынче шла успешно. Он отлично понимал, что настоящие деньги надо искать не в руках и карманах дворян, а в купеческих кошелях. Скупость дворян всем известна, а купцы тратят деньги охотно, потому и носят их с собой. И хотя Хват дал себе обещание, что не станет промышлять, легкие деньги оказались слишком большим соблазном. Он лазил по карманам почти бездумно, как другой почесывает зудящее место. Горстка серебряных монет там, украшенный драгоценностями кинжал здесь. Крестьян он не трогал, памятуя слова Скорого: «Только самый отпетый негодяй ворует у бедных».
Но пришел он сюда не ради промысла, а чтобы приглядеть за Таулом. Рыцарь заставлял публику ждать. Его противник, высокий, могучего сложения детина, не скрывал своего нетерпения. Он уже намазался жиром и спустился в яму, Таул же еще не показывался.
Но вот настала тишина, толпа раздалась и пропустила Таула. Став над ямой, он сбросил с себя камзол. Толпа восхищенно ахнула, увидев его мускулистый, покрытый шрамами торс. Хвату стало так больно от того, что его друг обнажился перед этим сборищем во всем своем былом величии, что он отвел глаза.
— Мне уже доводилось убивать тех, кто заставляет меня ждать, — крикнул из ямы противник Таула, пытаясь привлечь к себе внимание толпы.
Зрители, которым этот возглас пришелся по вкусу, ждали от Таула не менее грозного ответа; он же сказал так тихо, что всем пришлось напрячь слух:
— Уж шибко ты скор на руку, приятель.
Толпа притихла. Хвату на глаза навернулись слезы. Он один понял, какая мука скрывается за этими словами, — Таул произнес их в упрек скорее себе, нежели противнику. Хват, который никогда не стремился ни к чему, кроме сытости и достатка, начинал сознавать, что такое трагедия человека, чьи идеалы потерпели крах.
— Начинайте! — закричали в толпе, и Таул соскочил в яму. Ставки, которые до прихода рыцаря заключались вяло, стали производиться с горячечной суетой. Бойцы кружили по яме, а наверху бились об заклад, перекрикивая друг друга. Хват воспользовался минутой, чтобы приглядеться к сопернику Таула. Это был крупный мужчина, широкоплечий и мускулистый, без капли жира. Поблизости кто-то ставил на него пять золотых, и Хват не устоял: на его взгляд, бой мог кончиться только одним — победой Таула.
— Ловлю вас на слове, сударь, — не без легкого укора совести сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149