Сырую воду не пей. Деньги храни в разных местах, чтобы все сразу не украли. И трать поэкономнее, меньше шляйся по дискотекам…
Алёнка молча прошла мимо, к отцу, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Я ведь только на месяц, – тихо сказала она. – Когда едешь в санаторий?
– Скоро. Через неделю.
– Вот видишь. Домой вернемся вместе.
Она долго махала из окна вагона. До тех пор, пока перрон не скрылся из виду Алла Федоровна, ласково взяв мужа под руку, помахала в ответ вышитым платочком и зло прошипела:
– Делаешь для них, делаешь, ночей не спишь, а благодарности никакой. Даже не поцеловала на прощание.
Игорь Иванович улыбнулся. Но вслух ничего не сказал, как обычно.
Гоги цвел. Загар, заработанный за полевой сезон, въедался так, что не сходил круглый год, до следующего лета. Черные буйные волосы были на сей раз безукоризненно уложены (знакомая парикмахерша расстаралась и получила огромный букет белых роз). Сшитый на заказ костюм в незаметную серую полоску сидел как влитой на худощавой фигуре – длинные эластич ные мышцы на руках не выпирали, как у катков, но очень элегантно обозначались). Рубашка была выбрана не белоснежная, а кремового оттенка, что должно было подчеркивать неофициальность обстановки: просто встреча нескольких старых друзей по случаю юбилея одного из них.
Гостей было немного, и стол от яств отнюдь не ломился: балык, дорогие фрукты в вазочке, дальневосточная икра, марочный коньяк в плоской красивой бутылке, шампанское – спартански просто, интеллигентно и по-современному. Только отец юбиляра, благообразный старичок, глуховатый и согбенный годами, но с орлиным молодым взором, посокрушался:
– Совсем сын от корней отбился. Разве у себя дома мы бы за таким столом сидели? Вино бы рекой лилось. Шашлык из молодого барашка, виноград, сациви… Сто человек гостей – столы бы пришлось на улицу выносить, под старые вязы.
Георгий рассмеялся.
– Несовременный ты, отец. Тут тебе не Кавказ, тут почти Европа.
И, увидев, что старик вот-вот обидится, обнял его за плечи.
– Подожди, поедем мы ещё домой. И гостей позовем, и столы накроем, как положено. Дядя Сандро барашка зарежет… Он ведь жив-здоров?
– Баран?
– Да ну. Дядя Сандро.
– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.
Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.
Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал её высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! Его и её глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.
– Гоги! – прокричали из гостиной, – Не томи, коньяк стынет!
Он лишь досадливо отмахнулся.
– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это ещё не все… Но – потом.
– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.
– Обещаю.
– Ты великолепна. Как эта роза… Нет, ты красивее! О, здравствуй, Игорь.
Смущенный Игорь Иванович вынырнул из-за спины супруги, пожал руку другу дома и вручил ему пухлую папку.
– Расти большой.
Гоги опешил.
– Это что… Наш манускрипт?
– Самая полная версия. Почти дословный перевод.
– Царский подарок. Гм, здесь ведь можно накопать на диссертацию, а?
– Копай, – махнул рукой Колесников. – Дарю.
– А сам что же?
– Да ленив я, Господи.
Гоги широким шагом прошел к столу и поднял над головой подарок.
– Януш…
Поляк оторвался от запотевшего бокала.
– Холера ясна… Неужели?
– Да. Перевод нашей находки.
Несколько секунд за столом стояла тишина. Затем все разом, как по команде, возбужденно заговорили. Кто-то даже вскочил, чтобы обнять пунцового от смущения Колесникова и похлопать по плечу.
– Все-таки ты, Игорек, мозга, – вальяжно проговорил проректор Гранин. – Мозга, не отказывайся. Жалко, глуп – по-житейски, я имею в виду. Ты на нашем курсе каждому мог сто очков вперед дать. Аллочка, вы прекрасны! Знаете, я ведь лично списывал у вашего супруга контрольные… И однажды меня за этим занятием вульгарно застукали!
Он расхохотался, а Игорь Иванович скосил глаза и поймал взгляд Аллочки. Взгляд ясно говорил: «Не просто глуп, а клинически глуп. Гранин списывал у него контрольные! Ему можно об этом снисходительно вспоминать: он проректор! Служебная машина с личным шофером, двухэтажная дача за городом, оклад… А ты – просто неудачник. И раз талантливый, значит, неудачник вдвойне».
«Ну и пусть», – подумал он. (Звякали вилки о тарелки, застольный многоголосый разговор тек неторопливо, прерываемый тостами за здоровье.)
– Вы действительно удивительный человек, Игорь Иванович, – проговорил сосед по столу (Колесников напрягся, вспоминая: ах да, Гогин папа, Бади Сергиевич).
– Почему же? – равнодушно спросил он, ковыряя вилкой салат из крабовых палочек.
– Потому что сын мой, оболтус, прав: материала, собранного вами, вполне хватит на диссертацию… Вы ведь, кажется, так и не защитились в свое время?
– Так вы в курсе?
– Да ну, – Он смутился. – Что я, старый пень, в этом смыслю?
Старик посмотрел на сына и вздохнул.
– Все ему не сидится на месте. Бредит Тибетом… Знаете, я боюсь его отпускать.
Игорь Иванович улыбнулся, представив себе, как суровый папаша каменно стоит в дверях, а Гоги неуклюже пытается улизнуть в узкое пространство между косяком и телом родителя.
– Мы для вас навсегда останемся детьми, верно?
– В-верно, – неожиданно поддержал его Януш заплетающимся языком. – Холера ясна, за родителей!
– Ура! – грянули за столом. – За родителей!
Магнитофон заиграл из двух колонок, хитро спрятанных по углам гостиной. Вкус у юбиляра был что надо: никакого рока, металла, харда, но и никакого надоевшего старья, чтобы гости не чувствовали себя доисторическими ископаемыми. Теплые мелодий стилизации, целомудренно и небесталанно переложенные на электронику.
– За моего друга Игоря! – провозгласил Гоги. – За прекрасного ученого, до которого, если разобраться, нам всем ещё расти и расти!
– Да бросьте вы, – со смехом махнул тот рукой. – Можно подумать, что день рождения у меня. К чему такие почести?
– Э, нет, – встрял проректор по науке. (Богатырь поляк уже уволок его раскрасневшуюся супругу на кухню, подальше от заинтересованных глаз, но ученый муж, кажется, этого не заметил.) – Нет, Игорек. Ты, может, и не юбиляр, но уж точно – один из виновников сегодняшнего торжества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Алёнка молча прошла мимо, к отцу, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Я ведь только на месяц, – тихо сказала она. – Когда едешь в санаторий?
– Скоро. Через неделю.
– Вот видишь. Домой вернемся вместе.
Она долго махала из окна вагона. До тех пор, пока перрон не скрылся из виду Алла Федоровна, ласково взяв мужа под руку, помахала в ответ вышитым платочком и зло прошипела:
– Делаешь для них, делаешь, ночей не спишь, а благодарности никакой. Даже не поцеловала на прощание.
Игорь Иванович улыбнулся. Но вслух ничего не сказал, как обычно.
Гоги цвел. Загар, заработанный за полевой сезон, въедался так, что не сходил круглый год, до следующего лета. Черные буйные волосы были на сей раз безукоризненно уложены (знакомая парикмахерша расстаралась и получила огромный букет белых роз). Сшитый на заказ костюм в незаметную серую полоску сидел как влитой на худощавой фигуре – длинные эластич ные мышцы на руках не выпирали, как у катков, но очень элегантно обозначались). Рубашка была выбрана не белоснежная, а кремового оттенка, что должно было подчеркивать неофициальность обстановки: просто встреча нескольких старых друзей по случаю юбилея одного из них.
Гостей было немного, и стол от яств отнюдь не ломился: балык, дорогие фрукты в вазочке, дальневосточная икра, марочный коньяк в плоской красивой бутылке, шампанское – спартански просто, интеллигентно и по-современному. Только отец юбиляра, благообразный старичок, глуховатый и согбенный годами, но с орлиным молодым взором, посокрушался:
– Совсем сын от корней отбился. Разве у себя дома мы бы за таким столом сидели? Вино бы рекой лилось. Шашлык из молодого барашка, виноград, сациви… Сто человек гостей – столы бы пришлось на улицу выносить, под старые вязы.
Георгий рассмеялся.
– Несовременный ты, отец. Тут тебе не Кавказ, тут почти Европа.
И, увидев, что старик вот-вот обидится, обнял его за плечи.
– Подожди, поедем мы ещё домой. И гостей позовем, и столы накроем, как положено. Дядя Сандро барашка зарежет… Он ведь жив-здоров?
– Баран?
– Да ну. Дядя Сандро.
– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.
Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.
Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал её высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! Его и её глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.
– Гоги! – прокричали из гостиной, – Не томи, коньяк стынет!
Он лишь досадливо отмахнулся.
– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это ещё не все… Но – потом.
– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.
– Обещаю.
– Ты великолепна. Как эта роза… Нет, ты красивее! О, здравствуй, Игорь.
Смущенный Игорь Иванович вынырнул из-за спины супруги, пожал руку другу дома и вручил ему пухлую папку.
– Расти большой.
Гоги опешил.
– Это что… Наш манускрипт?
– Самая полная версия. Почти дословный перевод.
– Царский подарок. Гм, здесь ведь можно накопать на диссертацию, а?
– Копай, – махнул рукой Колесников. – Дарю.
– А сам что же?
– Да ленив я, Господи.
Гоги широким шагом прошел к столу и поднял над головой подарок.
– Януш…
Поляк оторвался от запотевшего бокала.
– Холера ясна… Неужели?
– Да. Перевод нашей находки.
Несколько секунд за столом стояла тишина. Затем все разом, как по команде, возбужденно заговорили. Кто-то даже вскочил, чтобы обнять пунцового от смущения Колесникова и похлопать по плечу.
– Все-таки ты, Игорек, мозга, – вальяжно проговорил проректор Гранин. – Мозга, не отказывайся. Жалко, глуп – по-житейски, я имею в виду. Ты на нашем курсе каждому мог сто очков вперед дать. Аллочка, вы прекрасны! Знаете, я ведь лично списывал у вашего супруга контрольные… И однажды меня за этим занятием вульгарно застукали!
Он расхохотался, а Игорь Иванович скосил глаза и поймал взгляд Аллочки. Взгляд ясно говорил: «Не просто глуп, а клинически глуп. Гранин списывал у него контрольные! Ему можно об этом снисходительно вспоминать: он проректор! Служебная машина с личным шофером, двухэтажная дача за городом, оклад… А ты – просто неудачник. И раз талантливый, значит, неудачник вдвойне».
«Ну и пусть», – подумал он. (Звякали вилки о тарелки, застольный многоголосый разговор тек неторопливо, прерываемый тостами за здоровье.)
– Вы действительно удивительный человек, Игорь Иванович, – проговорил сосед по столу (Колесников напрягся, вспоминая: ах да, Гогин папа, Бади Сергиевич).
– Почему же? – равнодушно спросил он, ковыряя вилкой салат из крабовых палочек.
– Потому что сын мой, оболтус, прав: материала, собранного вами, вполне хватит на диссертацию… Вы ведь, кажется, так и не защитились в свое время?
– Так вы в курсе?
– Да ну, – Он смутился. – Что я, старый пень, в этом смыслю?
Старик посмотрел на сына и вздохнул.
– Все ему не сидится на месте. Бредит Тибетом… Знаете, я боюсь его отпускать.
Игорь Иванович улыбнулся, представив себе, как суровый папаша каменно стоит в дверях, а Гоги неуклюже пытается улизнуть в узкое пространство между косяком и телом родителя.
– Мы для вас навсегда останемся детьми, верно?
– В-верно, – неожиданно поддержал его Януш заплетающимся языком. – Холера ясна, за родителей!
– Ура! – грянули за столом. – За родителей!
Магнитофон заиграл из двух колонок, хитро спрятанных по углам гостиной. Вкус у юбиляра был что надо: никакого рока, металла, харда, но и никакого надоевшего старья, чтобы гости не чувствовали себя доисторическими ископаемыми. Теплые мелодий стилизации, целомудренно и небесталанно переложенные на электронику.
– За моего друга Игоря! – провозгласил Гоги. – За прекрасного ученого, до которого, если разобраться, нам всем ещё расти и расти!
– Да бросьте вы, – со смехом махнул тот рукой. – Можно подумать, что день рождения у меня. К чему такие почести?
– Э, нет, – встрял проректор по науке. (Богатырь поляк уже уволок его раскрасневшуюся супругу на кухню, подальше от заинтересованных глаз, но ученый муж, кажется, этого не заметил.) – Нет, Игорек. Ты, может, и не юбиляр, но уж точно – один из виновников сегодняшнего торжества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107