— И он снова замолчал для вящего эффекта. Но на этот раз молчание продлилось чуть дольше, чем следовало. Лео ощутил тишину, воцарившуюся в комнате, и стряхнул с себя задумчивость.
— Все это чушь, — проговорил он.
Кэнди почувствовал себя оскорбленным. Лео прочел это на его лице.
— Все это черт знает какая чушь, — повторил Лео, — заставлять людей в рваных штанах бегать, высунув язык, и выискивать какие-то жалкие гроши.
У Кэнди неизменно торчала во рту толстая двадцатицентовая сигара. Эта сигара — наряду с двумя бриллиантовыми перстнями, булавкой в форме подковы, усеянной розочками и рубинами, рубашкой из вискозного шелка и костюма из плотной шерстяной материи, который Кэнди носил зиму и лето, — должна была создавать ему «вывеску». Когда дела у него шли туго, он не зажигал сигары до самого вечера, пока не отправлялся домой на боковую. Сейчас он осторожно перекатывал в губах незажженную сигару, стараясь не раскрошить ее, потом вынул изо рта и, бережно держа двумя пальцами, чтобы не помять, принялся ее рассматривать, избегая насмешливого взгляда Лео. Лео не двигался; злобно усмехаясь, он смотрел на макушку склоненной головы Кэнди, но при этом так напряженно вслушивался в свои мысли, что не замечал его вовсе.
Мысли Лео суетились, как мошки вокруг стеклянного колпака лампы; они сновали, бились, прыгали; и, как мошки, которые всегда стараются забраться внутрь колпака, так и мысли Лео метались по поверхности сознания, напрасно стремясь проникнуть вглубь. А в глубине, в подсознании, он был испуган — не тем, что не сумеет добыть денег, а тем, как ему придется их добывать. Он был человеком, уважающим закон, а его нужда в деньгах не хотела признавать никаких законов.
В своих делах Лео всю жизнь держался в рамках закона. Он начал рассыльным в одной из фирм, торговавших шерстью, а затем открыл собственное довольно крупное дело. Но война и последовавший за ней бум, и новые фирмы, возникавшие, сливавшиеся, боровшиеся друг с другом, и методы, применявшиеся ими в этой борьбе, — все это привело к тому, что Лео уже не мог справиться со своим делом. Крупный капитал, внутри которого шла ожесточенная борьба, превращал шерстяную промышленность в лотерею, а ярды шерсти — в лотерейные билетики. Мелкие дельцы в шерстяной промышленности делали ставку на ставку крупных дельцов, а те делали ставку на ставку потребителей, делавших ставку на ставку дельцов. Цены бешено скакали вверх и вниз, вне всякой зависимости от стоимости товаров. Это создавало дутый рынок, мешавший операциям рынка настоящего. Лео был человек робкий. Он приходил в смятение в атмосфере общей неуверенности. При таком состоянии рынка дело его становилось весьма рискованным, но Лео вынужден был рисковать, если хотел остаться коммерсантом, и он рисковал, — рисковал неохотно, боязливо, со страху просчитываясь. Однажды резкое падение цен застало его врасплох, с полками, забитыми товаром, и, прежде чем цены успели подняться, кредиторы обрушились на него, требуя денег, и ему пришлось прикрыть лавочку.
Хотя у Лео хватило бы еще кредита, чтобы снова заняться торговлей шерстью, но он не мог себя к этому принудить. Пережитый страх вызвал в нем отвращение к этому бизнесу. И он нашел для себя другую лазейку — торговлю вразнос молочными продуктами на окраинах города. Лазейку эту оставила ему строительная промышленность, не поспевавшая за быстрым ростом города во время бума. На окраинах не хватало лавок.
После этого Лео зарабатывал на жизнь, торгуя маслом, яйцами и молоком, которые он разносил по домам. Но это его не удовлетворяло. Ему казалось, что такое занятие не приносит пользы. Всю жизнь он был купцом, торговал товарами, а не услугами. Торговля услугами казалась ему бессмысленной. Лео должен был чувствовать, что приносит пользу, а если этого не было, в нем зарождалась неуверенность. К тому же дело было ненадежное. Он уже заранее знал, чем оно кончится. Крупный капитал оставил ему лазейку, но лишь потому, что до нее еще руки не дошли; скоро закроется и эта лазейка, и Лео прихлопнут в его норе, если он не успеет вовремя оттуда выбраться. Скоро здесь кругом понастроят лавок, и тогда ему не выдержать конкуренции. Он торгует доставкой, а она никому не будет нужна.
«Я похож на мышь, которая лакомится, пока кошка спит», — сказал себе Лео и, продав не без выгоды свою клиентуру, купил лавку в начинавшем застраиваться квартале. Ему хотелось расширить дело и открыть несколько филиалов, но бороться с владельцами разветвленной сети лавок было ему не под силу, а одна лавка казалась делом слишком мизерным — это значило спуститься очень уж низко по лестнице бизнеса. Лео продал лавку — опять с барышом — и стал развивать эту коммерцию: покупал лавки в застраивающихся кварталах, налаживал дело, потом переуступал его с выгодой для себя.
Так он рылся в объедках на задворках большого нового мира, который строили для себя крупные воротилы. Он рылся ожесточенно, глубоко запуская руки в отбросы. В борьбе за клиентуру он пользовался испытанным методом: торговля в убыток, премии и всякие поблажки покупателям, недоступные конкурентам, для которых лавка не афера, а единственный источник дохода. Однако привлечь покупателей, а потом продать лавку человеку, которому не под силу будет удержать их, не торгуя себе в убыток, особенно когда начнут нажимать крупные фирмы, — это казалось Лео не совсем честным, и он чувствовал, неудовлетворенность и тревогу.
Помимо лавок, Лео промышлял и на других задворках крупного капитала. Он покупал и перепродавал недвижимость, когда подвертывался подходящий случай, а свободное время заполнял игрой на бирже. Спекулировал Лео на недвижимости весьма осторожно; капитала вкладывал как можно меньше, а из приобретенной собственности выжимал все без остатка. Он оттягивал платежи по закладным, оплату налогов, подкупал инспекторов, чтобы они «до поры до времени» смотрели сквозь пальцы на положенный по закону ремонт. А когда арендная плата с лихвой покрывала затраченный капитал, он выходил из игры и предоставлял кредиторам наложить арест на имущество. Затем, внезапно, он со всем этим покончил. Он отшвырнул все это от себя с гневом и облегчением, словно высвободился из каких-то злых и омерзительных тисков. По крайней мере так ему казалось. Он чувствовал избавление, и где-то в глубине души осталась гадливость к тому, от чего он избавился. Он вложил крупную сумму в два доходных дома, рассчитывая выкупить закладные и приобрести дома в собственность. Потом снял помещение для гаража. Ему надоело использовать различные помещения просто как давильный пресс для выжимания прибыли, — он решил сам вести дело.
Но где бы ни пытался укрыться Лео, мир, в котором он жил, преследовал его по пятам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
— Все это чушь, — проговорил он.
Кэнди почувствовал себя оскорбленным. Лео прочел это на его лице.
— Все это черт знает какая чушь, — повторил Лео, — заставлять людей в рваных штанах бегать, высунув язык, и выискивать какие-то жалкие гроши.
У Кэнди неизменно торчала во рту толстая двадцатицентовая сигара. Эта сигара — наряду с двумя бриллиантовыми перстнями, булавкой в форме подковы, усеянной розочками и рубинами, рубашкой из вискозного шелка и костюма из плотной шерстяной материи, который Кэнди носил зиму и лето, — должна была создавать ему «вывеску». Когда дела у него шли туго, он не зажигал сигары до самого вечера, пока не отправлялся домой на боковую. Сейчас он осторожно перекатывал в губах незажженную сигару, стараясь не раскрошить ее, потом вынул изо рта и, бережно держа двумя пальцами, чтобы не помять, принялся ее рассматривать, избегая насмешливого взгляда Лео. Лео не двигался; злобно усмехаясь, он смотрел на макушку склоненной головы Кэнди, но при этом так напряженно вслушивался в свои мысли, что не замечал его вовсе.
Мысли Лео суетились, как мошки вокруг стеклянного колпака лампы; они сновали, бились, прыгали; и, как мошки, которые всегда стараются забраться внутрь колпака, так и мысли Лео метались по поверхности сознания, напрасно стремясь проникнуть вглубь. А в глубине, в подсознании, он был испуган — не тем, что не сумеет добыть денег, а тем, как ему придется их добывать. Он был человеком, уважающим закон, а его нужда в деньгах не хотела признавать никаких законов.
В своих делах Лео всю жизнь держался в рамках закона. Он начал рассыльным в одной из фирм, торговавших шерстью, а затем открыл собственное довольно крупное дело. Но война и последовавший за ней бум, и новые фирмы, возникавшие, сливавшиеся, боровшиеся друг с другом, и методы, применявшиеся ими в этой борьбе, — все это привело к тому, что Лео уже не мог справиться со своим делом. Крупный капитал, внутри которого шла ожесточенная борьба, превращал шерстяную промышленность в лотерею, а ярды шерсти — в лотерейные билетики. Мелкие дельцы в шерстяной промышленности делали ставку на ставку крупных дельцов, а те делали ставку на ставку потребителей, делавших ставку на ставку дельцов. Цены бешено скакали вверх и вниз, вне всякой зависимости от стоимости товаров. Это создавало дутый рынок, мешавший операциям рынка настоящего. Лео был человек робкий. Он приходил в смятение в атмосфере общей неуверенности. При таком состоянии рынка дело его становилось весьма рискованным, но Лео вынужден был рисковать, если хотел остаться коммерсантом, и он рисковал, — рисковал неохотно, боязливо, со страху просчитываясь. Однажды резкое падение цен застало его врасплох, с полками, забитыми товаром, и, прежде чем цены успели подняться, кредиторы обрушились на него, требуя денег, и ему пришлось прикрыть лавочку.
Хотя у Лео хватило бы еще кредита, чтобы снова заняться торговлей шерстью, но он не мог себя к этому принудить. Пережитый страх вызвал в нем отвращение к этому бизнесу. И он нашел для себя другую лазейку — торговлю вразнос молочными продуктами на окраинах города. Лазейку эту оставила ему строительная промышленность, не поспевавшая за быстрым ростом города во время бума. На окраинах не хватало лавок.
После этого Лео зарабатывал на жизнь, торгуя маслом, яйцами и молоком, которые он разносил по домам. Но это его не удовлетворяло. Ему казалось, что такое занятие не приносит пользы. Всю жизнь он был купцом, торговал товарами, а не услугами. Торговля услугами казалась ему бессмысленной. Лео должен был чувствовать, что приносит пользу, а если этого не было, в нем зарождалась неуверенность. К тому же дело было ненадежное. Он уже заранее знал, чем оно кончится. Крупный капитал оставил ему лазейку, но лишь потому, что до нее еще руки не дошли; скоро закроется и эта лазейка, и Лео прихлопнут в его норе, если он не успеет вовремя оттуда выбраться. Скоро здесь кругом понастроят лавок, и тогда ему не выдержать конкуренции. Он торгует доставкой, а она никому не будет нужна.
«Я похож на мышь, которая лакомится, пока кошка спит», — сказал себе Лео и, продав не без выгоды свою клиентуру, купил лавку в начинавшем застраиваться квартале. Ему хотелось расширить дело и открыть несколько филиалов, но бороться с владельцами разветвленной сети лавок было ему не под силу, а одна лавка казалась делом слишком мизерным — это значило спуститься очень уж низко по лестнице бизнеса. Лео продал лавку — опять с барышом — и стал развивать эту коммерцию: покупал лавки в застраивающихся кварталах, налаживал дело, потом переуступал его с выгодой для себя.
Так он рылся в объедках на задворках большого нового мира, который строили для себя крупные воротилы. Он рылся ожесточенно, глубоко запуская руки в отбросы. В борьбе за клиентуру он пользовался испытанным методом: торговля в убыток, премии и всякие поблажки покупателям, недоступные конкурентам, для которых лавка не афера, а единственный источник дохода. Однако привлечь покупателей, а потом продать лавку человеку, которому не под силу будет удержать их, не торгуя себе в убыток, особенно когда начнут нажимать крупные фирмы, — это казалось Лео не совсем честным, и он чувствовал, неудовлетворенность и тревогу.
Помимо лавок, Лео промышлял и на других задворках крупного капитала. Он покупал и перепродавал недвижимость, когда подвертывался подходящий случай, а свободное время заполнял игрой на бирже. Спекулировал Лео на недвижимости весьма осторожно; капитала вкладывал как можно меньше, а из приобретенной собственности выжимал все без остатка. Он оттягивал платежи по закладным, оплату налогов, подкупал инспекторов, чтобы они «до поры до времени» смотрели сквозь пальцы на положенный по закону ремонт. А когда арендная плата с лихвой покрывала затраченный капитал, он выходил из игры и предоставлял кредиторам наложить арест на имущество. Затем, внезапно, он со всем этим покончил. Он отшвырнул все это от себя с гневом и облегчением, словно высвободился из каких-то злых и омерзительных тисков. По крайней мере так ему казалось. Он чувствовал избавление, и где-то в глубине души осталась гадливость к тому, от чего он избавился. Он вложил крупную сумму в два доходных дома, рассчитывая выкупить закладные и приобрести дома в собственность. Потом снял помещение для гаража. Ему надоело использовать различные помещения просто как давильный пресс для выжимания прибыли, — он решил сам вести дело.
Но где бы ни пытался укрыться Лео, мир, в котором он жил, преследовал его по пятам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147