Придурки! Мама, поезд ушел! Ту-ту, понимаешь? И ни в какой Париж мы не поедем! И все из-за этого… Да? Все из-за него?
Она ждала подтверждения, хотя и так все было ясно.
Алена улыбнулась и потрепала золотистую макушку, не понимая, не видя, что дочери нет дела до ее улыбок, до солнца в синем, васильковом небе. Нет и быть не должно, вот как.
— Не трогай меня, — отпрыгнула Ташка, — трогай вон его! — И вмазала еще раз по Кирилловой ноге. И, запрокинув голову, прошипела: — Я тебя ненавижу! Все из-за тебя! Сволочь, сволочь, скотина!
— Ташка! — завопила Юлька, а Влад молча кинулся в толпу, вцепился в худенькие, трясущиеся плечи, сжал, потащил, но обида оказалась сильней.
Ташка вырвалась и выплюнула матери в лицо:
— Ты обо мне и не вспомнила! Тебе плевать на меня! А я… я думала, мы… вместе, всегда будем вместе, мамочка! Я думала, мы в Париж поедем! Я никогда не была в Париже! Я… с ребятами попрощалась, что мне теперь говорить, а? Тебе все равно! Ты только о нем думаешь!
Кирилл вдруг схватил ее в охапку, не обратив внимания на пинки и ругательства, которыми Ташка моментально осыпала его.
— Хватит. Ну что ты? Она никогда про тебя не забывала! Разве ты не видишь? Таш, мы поедем в Париж!
— Никуда мы не поедем! — завыла она, извиваясь в его руках, и невпопад колотя кулачками. — Никуда!
— Перестань. Все будет хорошо.
— Я тебя ненавижу! — Отчаясь вырваться, она боднула его в подбородок, и Кирилл едва не разжал руки от боли.
Краем глаза он увидел, что Юлька что-то говорит Алене, закаменевшей с опущенной головой.
Это ужас какой-то!
Жить ей не хотелось. Как она могла забыть о своей девочке? Как могла даже не подумать о том, что ей тяжело и все это не нужно, и кажется, что чужой дядька отбирает у нее мать.
Как? Как? С чего вдруг она возомнила себя смелой, с чего вдруг взялась одним махом решить за всех. За Ташку, которая впервые в жизни осталась на заднем плане. За Кирилла, который вполне мог дождаться, предоставив ей свободу. Полную свободу, черт подери!
А она спрыгнула с поезда. Ну, как в кино. Она ждать не могла.
Нет, ты могла, возразил отвратительный, занудный голос в ее голове. Могла! Но — не хотела! Ты отважилась сделать так, как хочется, а не так, как надо, как правильно, разумно, целесообразно, в конце концов!
И вот — получай!
Никогда у тебя не было «да»!
И только ты в этом виновата. Ты одна.
Надо пойти и взять билеты на следующий поезд, и обязательно успеть на самолет до Парижа. Обязательно! Твоя дочь не должна страдать из-за твоих глупых мечтаний. Твоя дочь не должна плакать!
А я, спросила Алена с вызовом. А я сама? Могу и поплакать, да?
Да.
Нет!
Я не хочу плакать и не хочу ждать, когда можно будет рассмеяться с облегчением. Я не хочу терпеть! Я хочу остаться и быть счастливой. Попробовать. Хоть немного.
Я так хочу!
— Отпусти ее, Кирилл, — холодно проговорила Алена, — это просто истерика.
— Да, мамочка! У меня истерика! Потому что тебе плевать на меня! А мне плохо, плохо!
— Ничего. Потерпишь.
Юлька смотрела во все глаза. Такую Алену она не знала.
Такую Алену никто не знал. Кирилл тоже. Но отпускать Ташку он не стал. Хватит с него! Он не всепонимающий, благородный тихоня-рыцарь!
— Пошли в машину, — бросил он и двинулся вперед, то и дело уворачиваясь от маленьких кулачков, и даже не обернулся, чтобы проверить, идет ли Алена следом.
Идет, конечно. Разве посмеет она ослушаться?! Пусть привыкает, черт побери! Как там? Он не тихоня, и он не ослик, которого можно поманить морковкой, или дать под зад, и решить все за него, и стоять с несчастной физиономией, когда выяснится, что в решении что-то упущено.
Хватит. Она сколько угодно может так стоять, глотать слезы и задаваться вопросом: «А может, зря все это?!»
Ему надоел этот балаган.
Сейчас он засадит все семейство в машину, привезет домой, рассует по спальням, и пусть только попробуют сопротивляться!
Нести брыкающуюся Ташку было очень неудобно, и он с тяжелым вздохом сунул ее под мышку, как чемодан.
Чемодан орал благим матом и взывал к матери, которая семенила следом.
— Пристегнись, — велел Кирилл, когда Алена плюхнулась на переднее сиденье.
— Я никогда не пристегиваюсь, — презрительно сощурилась она.
Он молча ждал, глядя на нее невозмутимо и внимательно. Она поджала губы и пристегнулась. Сзади хлюпала носом Ташка.
— Мам, куда мы едем, а? К нему, да? У вас теперь медовый месяц, а я…
— Заткнись, — приказал Кирилл.
Это было так странно и так неожиданно, что Ташка послушалась.
Зато завопила Алена.
— Как ты разговариваешь с моей дочерью?!
Он заглушил машину. Повернулся к ним и произнес очень медленно и отчетливо:
— Это наша дочь. У нас медовый месяц, у всех троих. А потом наступят трудовые будни! Работа у меня тяжелая, и если кто-то и дальше собирается трепать нервы себе и другим всякими глупостями, предупреждаю сразу, рука у меня тоже тяжелая. — Это прозвучало с настоящей угрозой. — Всем ясно? Кто не согласен с постановкой вопроса, может подать апелляцию, — добавил Кирилл уже шутки ради.
— Ма-ам, — протянула Ташка жалобно, — ты видишь, мам? Он нас бить собирается.
— Не бить, а пороть. Это разные вещи. Еще есть вопросы?
Глядя прямо перед собой, Алена потрясла головой отрицательно.
— Ташка? — снова выгнул шею назад Кирилл.
— Нет. У меня вопросов нет, — четко, как на уроке, отрапортовала она.
— Вот и славно, — кивнул он, — тогда поехали обедать. А кстати, куда делись Юлька с Владом?
— Ты их напугал, — мстительно сообщила Алена, — ревел, как бык.
— Я не ревел, это ты ревела. Кстати, чтобы больше никаких таких концертов я не видел, ясно?
— Ясно, ясно, — синхронно потрясли головами его женщины.
И обе сцепили пальцы крестиком. А что? Неужели правда давать обещание никогда не хныкать, не капризничать и не жалеть себя, самозабвенно рыдая, уткнувшись в большое, сильное плечо?!
* * *
Эти сумасшедшие все карты ей спутали. Не могли подождать, честное слово!
Хотя, конечно, по большому счету все сложилось как надо, но ее план был лучше, сказочней, красочней и все такое…
Ольга с досадой пощелкала зажигалкой. Не работает. Все против нее. И в тамбуре как назло никого нет!
Не надо было ехать, вот и все! Чего это ей в голову взбрело? Мазохисткой заделалась ни с того ни с сего! Посмотрит на них и совсем одуреет!
Пока она занималась сводничеством, собственное одиночество отошло на задний план, и так приятно было продумывать шаги, плести интригу, мысленно называть себя «доброй феей» и представлять, как все хорошо получится.
Особенно после того, как Алена рассказала о своем Париже. О белом пальто и кафе.
У Ольги прямо руки зачесались от нетерпения.
Она придумала сказку. Пусть ей в этой сказке отведена всего лишь роль старушки в окошечке, которая, держась за концы своего расписного платочка, сообщает елейным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Она ждала подтверждения, хотя и так все было ясно.
Алена улыбнулась и потрепала золотистую макушку, не понимая, не видя, что дочери нет дела до ее улыбок, до солнца в синем, васильковом небе. Нет и быть не должно, вот как.
— Не трогай меня, — отпрыгнула Ташка, — трогай вон его! — И вмазала еще раз по Кирилловой ноге. И, запрокинув голову, прошипела: — Я тебя ненавижу! Все из-за тебя! Сволочь, сволочь, скотина!
— Ташка! — завопила Юлька, а Влад молча кинулся в толпу, вцепился в худенькие, трясущиеся плечи, сжал, потащил, но обида оказалась сильней.
Ташка вырвалась и выплюнула матери в лицо:
— Ты обо мне и не вспомнила! Тебе плевать на меня! А я… я думала, мы… вместе, всегда будем вместе, мамочка! Я думала, мы в Париж поедем! Я никогда не была в Париже! Я… с ребятами попрощалась, что мне теперь говорить, а? Тебе все равно! Ты только о нем думаешь!
Кирилл вдруг схватил ее в охапку, не обратив внимания на пинки и ругательства, которыми Ташка моментально осыпала его.
— Хватит. Ну что ты? Она никогда про тебя не забывала! Разве ты не видишь? Таш, мы поедем в Париж!
— Никуда мы не поедем! — завыла она, извиваясь в его руках, и невпопад колотя кулачками. — Никуда!
— Перестань. Все будет хорошо.
— Я тебя ненавижу! — Отчаясь вырваться, она боднула его в подбородок, и Кирилл едва не разжал руки от боли.
Краем глаза он увидел, что Юлька что-то говорит Алене, закаменевшей с опущенной головой.
Это ужас какой-то!
Жить ей не хотелось. Как она могла забыть о своей девочке? Как могла даже не подумать о том, что ей тяжело и все это не нужно, и кажется, что чужой дядька отбирает у нее мать.
Как? Как? С чего вдруг она возомнила себя смелой, с чего вдруг взялась одним махом решить за всех. За Ташку, которая впервые в жизни осталась на заднем плане. За Кирилла, который вполне мог дождаться, предоставив ей свободу. Полную свободу, черт подери!
А она спрыгнула с поезда. Ну, как в кино. Она ждать не могла.
Нет, ты могла, возразил отвратительный, занудный голос в ее голове. Могла! Но — не хотела! Ты отважилась сделать так, как хочется, а не так, как надо, как правильно, разумно, целесообразно, в конце концов!
И вот — получай!
Никогда у тебя не было «да»!
И только ты в этом виновата. Ты одна.
Надо пойти и взять билеты на следующий поезд, и обязательно успеть на самолет до Парижа. Обязательно! Твоя дочь не должна страдать из-за твоих глупых мечтаний. Твоя дочь не должна плакать!
А я, спросила Алена с вызовом. А я сама? Могу и поплакать, да?
Да.
Нет!
Я не хочу плакать и не хочу ждать, когда можно будет рассмеяться с облегчением. Я не хочу терпеть! Я хочу остаться и быть счастливой. Попробовать. Хоть немного.
Я так хочу!
— Отпусти ее, Кирилл, — холодно проговорила Алена, — это просто истерика.
— Да, мамочка! У меня истерика! Потому что тебе плевать на меня! А мне плохо, плохо!
— Ничего. Потерпишь.
Юлька смотрела во все глаза. Такую Алену она не знала.
Такую Алену никто не знал. Кирилл тоже. Но отпускать Ташку он не стал. Хватит с него! Он не всепонимающий, благородный тихоня-рыцарь!
— Пошли в машину, — бросил он и двинулся вперед, то и дело уворачиваясь от маленьких кулачков, и даже не обернулся, чтобы проверить, идет ли Алена следом.
Идет, конечно. Разве посмеет она ослушаться?! Пусть привыкает, черт побери! Как там? Он не тихоня, и он не ослик, которого можно поманить морковкой, или дать под зад, и решить все за него, и стоять с несчастной физиономией, когда выяснится, что в решении что-то упущено.
Хватит. Она сколько угодно может так стоять, глотать слезы и задаваться вопросом: «А может, зря все это?!»
Ему надоел этот балаган.
Сейчас он засадит все семейство в машину, привезет домой, рассует по спальням, и пусть только попробуют сопротивляться!
Нести брыкающуюся Ташку было очень неудобно, и он с тяжелым вздохом сунул ее под мышку, как чемодан.
Чемодан орал благим матом и взывал к матери, которая семенила следом.
— Пристегнись, — велел Кирилл, когда Алена плюхнулась на переднее сиденье.
— Я никогда не пристегиваюсь, — презрительно сощурилась она.
Он молча ждал, глядя на нее невозмутимо и внимательно. Она поджала губы и пристегнулась. Сзади хлюпала носом Ташка.
— Мам, куда мы едем, а? К нему, да? У вас теперь медовый месяц, а я…
— Заткнись, — приказал Кирилл.
Это было так странно и так неожиданно, что Ташка послушалась.
Зато завопила Алена.
— Как ты разговариваешь с моей дочерью?!
Он заглушил машину. Повернулся к ним и произнес очень медленно и отчетливо:
— Это наша дочь. У нас медовый месяц, у всех троих. А потом наступят трудовые будни! Работа у меня тяжелая, и если кто-то и дальше собирается трепать нервы себе и другим всякими глупостями, предупреждаю сразу, рука у меня тоже тяжелая. — Это прозвучало с настоящей угрозой. — Всем ясно? Кто не согласен с постановкой вопроса, может подать апелляцию, — добавил Кирилл уже шутки ради.
— Ма-ам, — протянула Ташка жалобно, — ты видишь, мам? Он нас бить собирается.
— Не бить, а пороть. Это разные вещи. Еще есть вопросы?
Глядя прямо перед собой, Алена потрясла головой отрицательно.
— Ташка? — снова выгнул шею назад Кирилл.
— Нет. У меня вопросов нет, — четко, как на уроке, отрапортовала она.
— Вот и славно, — кивнул он, — тогда поехали обедать. А кстати, куда делись Юлька с Владом?
— Ты их напугал, — мстительно сообщила Алена, — ревел, как бык.
— Я не ревел, это ты ревела. Кстати, чтобы больше никаких таких концертов я не видел, ясно?
— Ясно, ясно, — синхронно потрясли головами его женщины.
И обе сцепили пальцы крестиком. А что? Неужели правда давать обещание никогда не хныкать, не капризничать и не жалеть себя, самозабвенно рыдая, уткнувшись в большое, сильное плечо?!
* * *
Эти сумасшедшие все карты ей спутали. Не могли подождать, честное слово!
Хотя, конечно, по большому счету все сложилось как надо, но ее план был лучше, сказочней, красочней и все такое…
Ольга с досадой пощелкала зажигалкой. Не работает. Все против нее. И в тамбуре как назло никого нет!
Не надо было ехать, вот и все! Чего это ей в голову взбрело? Мазохисткой заделалась ни с того ни с сего! Посмотрит на них и совсем одуреет!
Пока она занималась сводничеством, собственное одиночество отошло на задний план, и так приятно было продумывать шаги, плести интригу, мысленно называть себя «доброй феей» и представлять, как все хорошо получится.
Особенно после того, как Алена рассказала о своем Париже. О белом пальто и кафе.
У Ольги прямо руки зачесались от нетерпения.
Она придумала сказку. Пусть ей в этой сказке отведена всего лишь роль старушки в окошечке, которая, держась за концы своего расписного платочка, сообщает елейным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72