Странно было видеть его почти целые сутки, наблюдать, как он, фыркаясь, умывается, как топчется у холодильника в полотенце на бедрах. Говорили мы мало, часто я даже ощущала неловкость от этого молчания. Казалось бы, надо обсудить некоторые вопросы, ведь мы жили вместе. Кстати, как он на такое решился? Я чувствовала себя ужасно уязвимой, представляя, что он сделал это из жалости или просто устав со мной бороться. Да, просто сдался. Но такие мысли возникали редко. Ведь я была влюблена, и розовые очки снимала с глаз лишь время от времени. Так что все казалось мне прекрасным. Даже тишина, эта странная тишина в доме, где находились двое, перестала мучить меня. Перманентно возникало чувство умиления. Когда, например, я заставала Егора за работой. Он кромсал, пленку или ползал по полу, раскладывая фотки, или развешивал их по стенам, и вид у него был такой забавный и трогательный, что на глаза наворачивались слезы.
Сегодня я пришла раньше, Егора еще не было. И я устроилась в кресле с книжкой, вздрагивая от каждого шороха и ожидая, что вот-вот распахнется дверь. Так и заснула.
Разбудил меня голос любимого. Егор с кем-то трепался по телефону. Я сладко потянулась, губы машинально сложились в довольную улыбку, но тут я услышала странную фразу Горьки. Что-то вроде «ее надо лечить» или «ей необходим психиатр». Я настороженно замерла, свернувшись клубком, и прислушалась. Неужели он так беспокоится о той своей пожилой мадам, что решил проконсультироваться с кем-то по телефону?! Конечно, старой вешалке нужен психиатр, а как же иначе, но почему мой Горька должен думать об этом? Честно говоря, я начинала верить в то, что он забыл о ее существовании.
— Ты не понимаешь, Лелька, — произнес между тем Егор.
Мне показалось, что земля уходит из-под ног. Значит, моя подруга помогает этому изменщику, и он как ни в чем не бывало советуется с ней по поводу старухи-любовницы?!
Я встала и подкралась к двери, раздумывая, прервать ли этот нелепый разговор скандалом или еще кое-что разузнать.
— Я не знаю, что делать, — пожаловался Горька, — она просто спятила, и мне кажется, что ты знаешь что-то. Как это — что? Это я тебя спрашиваю.
Он у нее спрашивает, господи! Откуда Лелька может знать хоть что-нибудь об этой его бабке? Я фыркнула от негодования, но тут же вспомнила, что Горька не должен меня здесь обнаружить. Конспирация, еще раз конспирация. Пока я выбирала наиболее удобную позу для прослушивания, голос моего любимого наполнился гневом.
— Ну я же тебе говорю, она сошла с ума! Да во всем это выражается, буквально в каждой мелочи! Я уже домой возвращаться боюсь…
Так, значит, эта мымра караулит его у подъезда!
— …новый редактор, я же недавно там работаю… ну решили устроить нечто вроде сабантуйчика, ты ее знаешь, она в общем-то компанейский человек…
Ага, все-таки Лелька с ней знакома! Ну погоди же, подруга!
— …в этом халатике на трех пуговицах, волосы покрашены какой-то фиолетовой дрянью, весь вечер оголяла коленки и вращала глазами словно заведенная…
— Я говорил, я пытался… ты не понимаешь… Хобби тут себе завела, хочет отыскать какую-то народность, то ли мессапийцы, то ли татурийцы…
Урод! Это же осирийцы: по легендам, которые рассказывал мне один спившийся художник (кстати, Горькин товарищ), они были очень хитрыми и богатыми. Нормальное увлечение, по-моему, отыщу народность — отыщу и богатство. Стоп, я что-то недопоняла. Это ведь он обо мне говорил. Это, значит, меня надо лечить?! Это я сошла с ума?!
Пока я успокаивала дыхание и считала про себя до десяти, чтобы привести в порядок нервы и не убить сразу же этого болвана, он уже перешел на крик. Вот кому нужен был психиатр!
— Я так больше не могу, Лелька, я весь извелся, понимаешь? Вчера зашла в редакцию, на что уж все наши люди без комплексов, так все равно офонарели! Мне плевать, конечно, но ведь должны же быть какие-то рамки! Павлу Геннадьевичу, заму главного, она про этих своих папуасов раз пять рассказывала, напросилась сама сварить кофе, испортила электроплитку, потом волосы себе подожгла. Хоть бы в хвостик их собирала, что ли! А то идет вся нараспашку, космы во все стороны фиолетовые, ведьма натуральная…
Ну да, ведьма, согласилась я мысленно. Лариса Филипповна так и говорила, правда, она еще убеждала меня в том, что это мужикам нравится. То ли Горька у меня ненормальный, то ли я чего-то не так сделала.
— А на днях, ты понимаешь, все прояснилось. Я приехал футбольную команду фотографировать, вдруг смотрю — Маришка с этим своим коллегой, Андрей, что ли? Ну, я думаю, может, по делам зашли, хотел уж окликнуть. Так он ее до раздевалки проводил, а она оттуда уже с другим вышла, с нападающим «Динамо», ты представляешь? Ну конечно, просто знакомые, ты скажешь тоже! Сроду у нее таких знакомых не водилось! Тут все становится на свои места — любовь великая и внезапная, я все понимаю… Ну так скажи, чего молчать? А она все ути-пути, как будто я дурак слепой…
Все, на этих словах я не выдержала.
— Ты не прав, Горюшка! — распахивая дверь, заорала я.
— Извини, — шепнул он в трубку и повернулся ко мне. — Что, ласточка? В чем дело? — тоном врача, беседующего с безнадежным больным, обратился ко мне Егор.
— Я все слышала, и ты не прав! — повторила я с нажимом.
— В чем же, дорогая?
Мне мерещится или он на самом деле разговаривает со мной как с умалишенной?
— Я этого футболиста, если хочешь знать, для тебя кадрила!
— Не понял…
В течение последующего часа я пыталась рассказать ему о Ларисе Филипповне, то и дело всхлипывая и повторяя, как я его люблю.
— Ну допустим, допустим, — повторял ошарашенно Горька, — но зачем ты знакомилась с нападающим из той команды, за которую я в жизни не болел? Ведь «Динамо» — настоящее фуфло.
Я кокетливо пожала плечиком и пробормотала:
— Я ради тебя на все готова, а ты сменил меня на какую-то старую вешалку.
Егор явно смешался и не знал, как реагировать. Вот так-то, милый, обвиняешь меня в измене, а у самого тоже скелетик в шкафу.
— Это не то, что ты думаешь, — произнес он наконец.
В общем, еще час мы потратили на выяснение отношений, только теперь оправдывался Горька, а я с видом оскорбленной невинности сидела на подоконнике. И все бы хорошо, только в памяти у меня отложилось виноватое и смущенное выражение его лица, когда я заговорила о другой женщине. Помириться мы помирились, а покоя на душе не было.
Я лежала в постели и думала о том, что моя любовь делала меня безгранично счастливой. Это я понимала не очень отчетливо, но прекрасно чувствовала. С другой стороны, любовь делала меня ужасно уязвимой. Этого я боялась, с детства не терплю боли, даже самой пустяковой. Да, заниматься самоанализом на ночь глядя не очень-то разумно, но я давно уже не претендовала на звание разумного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67