Мне остаются скомканные купюры и чужие запахи, чужие, безответные вопросы, чужие голоса, которые иногда будят меня среди ночи. Иногда моя хорошая память мне ни к чему.
…Последовал круг подписей, потом еще один. Дионисиус направился к сейфу. Наконец, когда мы вышли из банка, я закурила. Жадно затягиваясь, слушала, как шумят вокруг мужики.
— Ну что, теперь к нотариусу, — весело объявил Андрей, и мы дружной толпой двинулись к департаменту. Благо было недалеко.
— Мариночка, — позвал меня Прохоренков и шепотом спросил, когда я приблизилась: — А как вы думаете, они догадались, что у меня звенело?
Я во все глаза уставилась на старика. Тот бесхитростно ткнул себя в грудь кулаком и тихо-тихо сказал:
— Бронежилет. Я у своего бывшего соседа позаимствовал.
— О господи! Украли, что ли? Яков Павлович скромно потупился:
— Поносить взял. Знаете ведь, каково мне приходится…
А каково мне с этим доморощенным Штирлицем и Джеймсом Бондом в одном лице! Это же надо — бронежилет!
После удачного и насыщенного трудового дня я позволила себе расслабиться: залезла в ванну, рядом положила томик Франсуазы Саган, стакан сока и сигареты. Не знаю, сколько я так пролежала, когда раздался звонок телефона. Так поздно могла позвонить только мама, а с ней разговаривать не хотелось. Думать о том, что это уже Горька соскучился, я себе запретила. И так все было слишком хорошо сегодня утром, я боялась спугнуть эту нечаянную радость, боялась надеяться. Но все-таки вышла из ванной и, оставляя на кафеле мокрые следы, прошлепала в комнату, ожидая услышать любимый голос.
— Да?
— Марина Викторовна? Здравствуйте, это Анжела.
— Какая Анжела? — не стараясь скрыть разочарования, протянула я.
— Грушевская, дочь Виктора Владленовича.
Да-с, неспроста я все время забывала, как его зовут. С Грушевским вообще все было непросто. То он продает квартиру, то не продает. То согласен на все условия, то снова начинает торговаться. И что интересно, как только я даю ему понять, что окончательное решение за ним, этот старый зануда начинает доставать меня, названивая каждый день и требуя совета.
— Что вы хотели, Анжела? Неужели, ваш папа согласен наконец-то внести залог?
— Нет. — Девушка всхлипнула.
Мне было очень легко ее понять: папа-тиран никак не желал дать дочурке свободу, а с другой стороны квохчущая мамаша стремилась выдать ее замуж повыгоднее. Тут не то что всхлипнешь, тут впору навзрыд плакать.
— Успокойтесь, Анжела. Вашему папе просто требуется время, пусть подумает еще, все тщательно взвесит…
— Папа умер, Марина Викторовна.
— Мы обязательно что-нибудь придумаем, подберем подходящий вариант…
На том конце провода разрыдались, и до меня наконец дошел смысл Анжелиных слов.
— Господи, извини, пожалуйста, — от неожиданности я перешла на «ты», — Анжела, ты слышишь меня? Не плачь, я сейчас приеду. Прямо сейчас, немедленно.
— Не надо сейчас, — сквозь рыдания услышала я, — давайте завтра с утра поговорим.
Я молча повесила трубку и опустилась на постель, не замечая, что с волос льется вода. Ничего особенного не произошло, уговаривала я свое обезумевшее сердце, барабанящее в грудную клетку. Люди умирают, это случается. Да кто тебе этот Грушевский, в конце концов, спрашивала я себя и, вопреки всему, задыхалась от рыданий.
Какой-то посторонний звук проник в мое сознание, распахнулась входная дверь, и я бросилась в объятия Егора.
— Ты извини, я взял без спроса запасные ключи, — сказал он, — хотел тебе сюрприз сделать. Ты не ждала меня? Почему ты плачешь?
— От радости, — соврала я.
— Можно я останусь?
Я быстро закивала, пока он не передумал.
Уткнувшись мокрым от слез лицом в его плечо, я жалобно забормотала о том, что случилось с Грушевским.
— Пойдем-ка, — решительно произнес Горька и отвел меня на кухню.
Он принялся варить кофе, а я наблюдала за ним. Почему-то раньше мне казалось, что Егор неуклюжий во всем, что касается быта: то кастрюлю опрокинет, то заварку нальет через край. Сейчас его движения были выверенны и даже грациозны — настолько, что я невольно залюбовалась игрой пальцев и мускулов. Горька быстро приготовил бутерброды, нарезал зелень, сварил кофе и все красиво расположил на кухонном столе. Откинув со лба взмокшую прядь, он снял с себя рубашку и уселся рядом со мной. Я завороженно смотрела на него.
— Ешь, — строго сказал он, — и признавайся, где у тебя заначка.
— Какая заначка? — спросила я, почти не соображая.
— Вино. Я знаю, у тебя есть вино.
— Ты алкоголик? — Я подозрительно сощурилась.
— Малыш, хватит, давай включайся в эту жизнь. Тебе необходимо выпить.
Я махнула в сторону комнаты, и через некоторое время Горька принес оттуда початую бутылку великолепного вина, которое мне каждый год присылал благодарный клиент с юга.
— Пей, — сказал Егор, наполнив бокалы.
Мы выпили, и я снова почувствовала, как тихие слезы побежали по щекам. Горькина рука тяжело, основательно легла мне на плечо.
Я была ужасно благодарна за то, что он не успокаивал меня и не утешал, не спрашивал, кто такой Грушевский и почему я так реагирую на смерть чужого человека. Я ведь сама не знала ответы на эти вопросы, и Егор, наверное, это понял.
Должно быть, я уснула прямо за столом, утром не могла вспомнить, как оказалась в постели. На подушке белела записка от Егора, что само по себе выглядело странным — мой любимый очень редко обращался к эпистолярному жанру. Я потянулась к бумаге и прочла, сонно улыбаясь: «Звонила Лелька. Звонил какой-то мужик. И еще — твоя мама, спрашивала, кто я такой, пришлось признаться, что — домработница. Кажется, она не поверила. Не слишком напрягайся. Буду вечером. Егор».
Будет вечером, это замечательно. А вот насчет домработницы — зря. Бедная моя мамочка!
Дверь долго не открывали. Потом щелкнул замок, она распахнулась — и я шагнула в просторную прихожую.
— Что-то ты рано, Вадимчик! Я еще не готова, — проворковал девичий голосок, судя по всему из ванной.
Почему меня все время с кем-то путают?
— Анжела, — крикнула я, — это Марина, риелтор. Потоптавшись в коридоре и так и не дождавшись ответа на свое признание, я прошла на кухню. Надо сказать, квартира у Грушевских была отличная, ее оторвали бы в два счета, если бы ныне покойный Виктор Владленович был решительнее и сговорчивее. Трехкомнатные хоромы явно пережили недавно евроремонт и содержались в идеальном порядке. Прихожая под дуб, арочные перекрытия, кухня со стойкой, как в баре, — это сейчас модно и недешево. Видно, у Грушевских все деньги на этот ремонт и ушли, а теперь вот дочь отселять не на что. Нет, а квартира все-таки прекрасная: и большая, и потолки высокие, и в центре почти. Лепота, как справедливо выражался царь Иван Васильевич. Я уселась за кухонным столом, который, как и полагалось в современных квартирах, стоял посреди кухни — круглый такой, добротный столик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67