В жизни общества все эти дуновения не менее важны, чем законы. Сам Маркс защищался от соблазна позитивизма диалектикой, которая во многом компенсировала само разделение «субъект-объект». По-иному пошло дело у социал-демократов и особенно в советском истмате.
В декабре 1921 г. вышла книга Н. Бухарина «Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии». Эта книга Н. Бухарина стала главным и узаконенным учебным пособием по истмату на всех уровнях идеологического образования в СССР — от вузов до рабочих кружков. С 1921 по 1929 г. она выдержала более 10 изданий в СССР и была переведена на все европейские и многие азиатские языки. В примечаниях к изданию избранных трудов Н. Бухарина 1988 г. ей дана восторженная оценка. Кстати, в 1992 г. П. Сорокин опубликовал рецензию на книгу Бухарина («Экономист», 1922, № 3). Это была одна из последних публикаций Сорокина перед высылкой (она была перепечатана в журнале «Социологические исследования», 1988, № 6).
Учитывая, что Бухарин был талантливым и авторитетным теоретиком партии большевиков, завоевавшей власть, Грамши выбрал именно эту книгу для критического анализа. В ней, по его мнению, было дано наиболее систематическое изложение механистической и «экономистской» версии марксизма. Кроме того, Грамши исходил из принципиального положения, что, в отличие от военной и политической борьбы, «на фронте идеологии, напротив, разгром вспомогательных сил, незначительных последователей почти ничего не значит; здесь надо бить по самым выдающимся». Поэтому он не выискивал ошибки и неувязки во второстепенных публикациях, а взял главный труд нарождающегося советского истмата.
Уже здесь, в авторитетном основополагающем труде, был сделан фатальный шаг — разделение единой философии истории на два почти не связанных раздела — исторический материализм и диалектический материализм. Бухарин потом сложил голову на плахе (не в связи с истматом), но это разделение было закреплено даже в учебных дисциплинах. Критика этого разделения и предупреждение о его тяжелых последствиях являются почти общим фоном рассуждений Грамши.
Он относит труд Бухарина ко «второй ветви» ревизии марксизма — ортодоксальной. К ней принадлежали многие теоретики II Интернационала (в частности, Плеханов). Другая, «первая», ветвь прямого отношения к нам не имеет, под ней Грамши понимал освоение многих положений марксизма идеалистической западной философией, что дало ей второе дыхание19.
Сложность и противоречивость догматизации истмата в СССР в 20-е годы состоит прежде всего в том, что как раз Октябрьская революция 1917 г. вдохнула в истмат новую жизнь и, казалось бы, прервала процесс его окостенения в западной социал-демократии. Как известно, ортодоксы марксизма обвинили Ленина и русских большевиков в волюнтаризме и нарушении «объективных законов исторического развития», назвали социалистическую революцию в России вредной утопией, пробуждение от которой русского пролетариата будет ужасным.
В связи с этим А. Грамши писал в июле 1918 г. в статье «Утопия» об утверждениях, будто в России якобы буржуазия должна завершить необходимый этап буржуазной революции: «Где была в России буржуазия, способная осуществить эту задачу? И если господство буржуазии есть закон природы, то почему этот закон не сработал?… Истина в том, что эта формула ни в коей мере не выражает никакого закона природы. Между предпосылкой (экономическая система) и следствием (политический строй) не существует простых и прямых отношений… То, что прямо определяет политическое действие, есть не экономическая система, а восприятие этой системы и так называемых законов ее развития. Эти законы не имеют ничего общего с законами природы, хотя и законы природы также в действительности не являются объективными, а представляют собой мыслительные конструкции, полезные для практики схемы, удобные для исследования и преподавания».
Эта работа замечательна не только философской глубиной аргументации, которую Грамши выдвинул против антисоветизма ортодоксальных марксистов. Здесь он, видимо, впервые явно и сознательно трактует революцию в категориях перехода «порядок — хаос — порядок», на несколько десятилетий весьма верно предвосхитив эти категории, развитые в теории неравновесных состояний.
Во время перестройки нам настойчиво внушали старую мысль, будто социалистическая революция и вообще программа большевиков были утопией. Критикам нашей революции от марксизма на Западе ответил Грамши. Но ведь и в России виднейшие философы, противники большевизма и свидетели революции, именно по этому вопросу высказали важные суждения. Н. Бердяев писал в 1932 г.: «Самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 г. и наиболее верным некоторым исконным русским традициям и русским исканиям универсальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».
Бердяев может называть этот факт парадоксом только потому, что политизированные философы начала века, в том числе он сам, смотрели на Россию через очки евроцентризма и прежде всего марксизма. То, что для России было наиболее реалистическим и соответствовало ее традициям, в глазах Запада было утопией и парадоксом. В том же духе высказался и другой видный либеральный деятель Е. Трубецкой. Он писал: «В других странах наиболее утопическими справедливо признаются наиболее крайние проекты преобразований общественных и политических. У нас наоборот: чем проект умереннее, тем он утопичнее, неосуществимее. При данных исторических условиях, например, у нас легче, возможнее осуществить „неограниченное народное самодержавие“, чем манифест 17 октября. Уродливый по существу проект „передачи всей земли народу“ безо всякого вознаграждения землевладельцев менее утопичен, т.е. легче осуществим, нежели умеренно радикальный проект „принудительного отчуждения за справедливое вознаграждение“. Ибо первый имеет за себя реальную силу крестьянских масс, тогда как второй представляет собой беспочвенную мечту отдельных интеллигентских групп, людей свободных профессий да тонкого слоя городской буржуазии».
Но если сама революция происходила «не по истмату», а исходя из реального положения и культурных традиций, то после победы истмат, став официальной теорией и идеологией, все больше влиял на сознание. В своем критическом анализе книги Н. Бухарина Грамши пророчески указал на те опасности разделения истмата и диалектики, которые реализовались в годы перестройки, — советское сознание оказалось беззащитно против манипуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63