Даже если этот другой – тот самый, кому ты в прошлом подставлял сеть.
37
Марш посмотрел на меня долгим взглядом. Лицо суровое, твердое, как будто он решает, казнить меня или миловать.
Даже усталый учитель может показать тебе где раки зимуют. Даже дружелюбный на вид полицейский может вогнать тебя в холодный пот. Работа в полиции – это власть (многие поэтому и идут). Власть, которая уходит от них, когда они уходят на пенсию.
Твое последнее дело. Можешь вести его так, можешь этак. Все равно скоро вольная птица.
Потом его лицо смягчилось. Стало лицом человека, которому требуется помощь, которому нужно сделать прыжок.
Было около часа ночи. Мои показания лежали на столе под его рукой. Он пододвинул листки ко мне.
«Ну ладно, – сказал он. – Я думаю, достаточно. Подписывайте».
38
Останавливаюсь где обычно. Еще нет и четверти второго. Два часа с лишним в запасе. Но это долгая процедура, никто там не старается ничего тебе облегчить. Учишься приезжать загодя. Сначала передача, всегда волокитное дело, потом само свидание. Заявляешь о себе у входа и ждешь. Это добрый час. А если проголодался...
Учишься класть на это целый день. Следующий раз – только через две недели. Очень часто я приезжаю даже раньше сегодняшнего (сразу сюда, без кладбища) и только рад этому. Побыть близко.
И всегда, запирая машину, думаю: настанет день, когда это произойдет в последний раз. Настанет день, когда я отойду от машины один, а вернусь не один.
Столько всего привычного, что становится частью тебя, как рукав, как кожа. Поездка на работу, дверь, лестница. Рита со вскипяченным заранее чайником.
Наблюдаешь за кем-то – изучаешь его привычки, ежедневные маршруты, чтобы знать, когда он от них отступит.
Хотя этот маршрут у меня не первый. Девять месяцев она пробыла в Эссексе – поездка в Сау-тенд занимала целый день. Потом, по счастливой случайности, обратно сюда. И в любой момент могут опять куда-нибудь перевести – мы оба это знаем. Ни с того ни с сего.
Но если это случится, я готов. Буду ездить. Я узнал, где они все расположены – тюрьмы, куда берут женщин с пожизненным на второй, на третьей стадии. Точки на твоей карте.
Отстегиваю ремень и лезу в бардачок. Большой незапечатанный коричневый конверт. Пролежал там весь день. Мое очередное приношение, двухнедельная работа – разумеется, вынут и просмотрят, прежде чем передавать. Мне без разницы. Привык. Пусть читают каждое слово, если им надо. Это не любовные письма, немножко другое. Репортажи из внешнего мира с двухнедельным интервалом.
Пусть себе хихикают, пусть думают что хотят. Надзиралки. Надзорки.
Джорджи-Порджи наш. Ездит и ездит, все ему мало.
А другой конверт обычно лежит у них, дожидается меня. Что-то отдаю, что-то забираю. Мое предыдущее с ответом учительницы. Сарины репортажи, впрочем, невелики. Тюремная рутина – что о ней писать.
Есть кое-что другое, про что она пишет. Императрица Евгения.
(Особой проблемы это не составило. Дали, конечно, отсрочку – ввиду тяжелых обстоятельств. Был договор с издательством, она уже начала – и отказалась от дальнейших выплат. Работа не ради денег. И кому, собственно, какое дело? Можно и не писать, что переводчица этой книги отбывает наказание за убийство.)
Переводчики так и так теневые люди, промежуточные люди.
По крайней мере, это держит ее на плаву. Этакий плот на троих. Она, я и императрица Евгения. На четверых: еще старый муж-император. Мы с Сарой разговариваем о них как о знакомых.
«Как поживает императрица?»
Надеваю куртку. В конверте, кроме моей писанины, чистая бумага. Она тратит всю, какую может получить.
Сую конверт под мышку, запираю машину. Потом иду не к тюрьме, а в другую сторону. Есть время перекусить. Большая улица в пяти минутах. Если не сандвич на скамейке, если не крошки мертвым – ладно, пусть тогда «Ланчетерий».
Улица застроена жилыми домами (а тюрьма – вот она, рядом). До конца, налево, потом направо. И сразу магазины, транспорт, люди. «Сейфуэй», «Аргос», «Маркс энд Спенсер». Вспышки солнца на стеклах машин. У света медно-красный оттенок. Лица прохожих – как трассирующие снаряды.
Закусочная полна народу. Входишь точно в машинное отделение. Шипит и фырчит кофейный автомат, повторяются скороговоркой заказы. Время ланча. Шаркающая очередь – передо мной шестеро или семеро, но я не досадую.
Это новое во мне сейчас: не досадую на задержки. Могу ждать. Нетерпеливостью больше не страдаю. Проволочки, очереди, пробки, отсрочки – ничего страшного. Побывал на кладбище, купил сандвич...
Стоишь в очереди – можешь наблюдать, приглядываться. Стоишь в очереди – думаешь обо всех других очередях, в которых мог бы оказаться, обо всех ужасных шаркающих очередях. Так или иначе, бывает ли жизнь, которая наполовину не состояла бы из ожидания? Жизнь, не продырявленная тут и там пустотами? «Время терпит». «Не суетись». Быстро хорошо не будет – ни в готовке, ни в остальном. Хотя за этим прилавком они ох как шустрят.
Помимо прочего – детективу без этого никуда. Если не умеешь дождаться, выждать...
Здесь меня уже, конечно, знают. Завсегдатай. Раз в две недели как штык. Иногда еще заезжаю просто оставить передачу. Одежда, одно, другое, что они там разрешают. Служба доставки.
Вот и прилавок. Мне кивают, узнали. Способны ли догадаться, зачем я тут бываю, – другой вопрос.
Этот? С конвертом под мышкой? Он только-только с кладбища, там стоял у могилы убитого человека. Теперь хочет увидеться с женщиной, которая его убила. В промежутке ест сандвич и пьет капучино.
Сандвич с курицей, зеленью и обжаренным красным перцем. Хозяева – испанцы. Сара умеет по-ихнему. «Ланчетерий». Старое доброе испанское словцо.
Есть свободное место – табуретка у окна. Кафе «Рио». Интернациональный мир.
Как она переживет этот день? Полвторого. Представляю себе надгробие – красноватый свет, искрящийся гранит. Могила, к которой год теперь никто не придет.
Минут через двадцать двинусь обратно и встану в другую очередь.
39
«Сааб» тронулся с места. Я за ним ярдах в тридцати. Когда он повернул на оживленную Фулем-роуд, я уменьшил дистанцию и чуть не врезался ему в бампер – так боялся упустить.
В темное время суток непросто следовать за машиной. Отстанешь – видишь только задние огни, а они у всех одинаковые.
С другой стороны – трудней, конечно, понять, что тебе пристроились в хвост. Приходило ли им вообще такое в голову?
Лилли-роуд... Потом по Фулем-Пэлис-роуд до Хаммерсмита. Потом шоссе А4 и автострада М4 – обычный путь в аэропорт Хитроу. Пять тридцать: густой и медленный поток машин в сторону Хаммерсмита, и, значит, я могу держаться близко. Часто так близко, что вижу их затылки.
А как насчет чтения их мыслей? Если они решили вместе дать дёру – наверняка это скажется, наверняка будет какой-то пульс, какая-то вибрация в них обоих, заметная даже по положению голов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
37
Марш посмотрел на меня долгим взглядом. Лицо суровое, твердое, как будто он решает, казнить меня или миловать.
Даже усталый учитель может показать тебе где раки зимуют. Даже дружелюбный на вид полицейский может вогнать тебя в холодный пот. Работа в полиции – это власть (многие поэтому и идут). Власть, которая уходит от них, когда они уходят на пенсию.
Твое последнее дело. Можешь вести его так, можешь этак. Все равно скоро вольная птица.
Потом его лицо смягчилось. Стало лицом человека, которому требуется помощь, которому нужно сделать прыжок.
Было около часа ночи. Мои показания лежали на столе под его рукой. Он пододвинул листки ко мне.
«Ну ладно, – сказал он. – Я думаю, достаточно. Подписывайте».
38
Останавливаюсь где обычно. Еще нет и четверти второго. Два часа с лишним в запасе. Но это долгая процедура, никто там не старается ничего тебе облегчить. Учишься приезжать загодя. Сначала передача, всегда волокитное дело, потом само свидание. Заявляешь о себе у входа и ждешь. Это добрый час. А если проголодался...
Учишься класть на это целый день. Следующий раз – только через две недели. Очень часто я приезжаю даже раньше сегодняшнего (сразу сюда, без кладбища) и только рад этому. Побыть близко.
И всегда, запирая машину, думаю: настанет день, когда это произойдет в последний раз. Настанет день, когда я отойду от машины один, а вернусь не один.
Столько всего привычного, что становится частью тебя, как рукав, как кожа. Поездка на работу, дверь, лестница. Рита со вскипяченным заранее чайником.
Наблюдаешь за кем-то – изучаешь его привычки, ежедневные маршруты, чтобы знать, когда он от них отступит.
Хотя этот маршрут у меня не первый. Девять месяцев она пробыла в Эссексе – поездка в Сау-тенд занимала целый день. Потом, по счастливой случайности, обратно сюда. И в любой момент могут опять куда-нибудь перевести – мы оба это знаем. Ни с того ни с сего.
Но если это случится, я готов. Буду ездить. Я узнал, где они все расположены – тюрьмы, куда берут женщин с пожизненным на второй, на третьей стадии. Точки на твоей карте.
Отстегиваю ремень и лезу в бардачок. Большой незапечатанный коричневый конверт. Пролежал там весь день. Мое очередное приношение, двухнедельная работа – разумеется, вынут и просмотрят, прежде чем передавать. Мне без разницы. Привык. Пусть читают каждое слово, если им надо. Это не любовные письма, немножко другое. Репортажи из внешнего мира с двухнедельным интервалом.
Пусть себе хихикают, пусть думают что хотят. Надзиралки. Надзорки.
Джорджи-Порджи наш. Ездит и ездит, все ему мало.
А другой конверт обычно лежит у них, дожидается меня. Что-то отдаю, что-то забираю. Мое предыдущее с ответом учительницы. Сарины репортажи, впрочем, невелики. Тюремная рутина – что о ней писать.
Есть кое-что другое, про что она пишет. Императрица Евгения.
(Особой проблемы это не составило. Дали, конечно, отсрочку – ввиду тяжелых обстоятельств. Был договор с издательством, она уже начала – и отказалась от дальнейших выплат. Работа не ради денег. И кому, собственно, какое дело? Можно и не писать, что переводчица этой книги отбывает наказание за убийство.)
Переводчики так и так теневые люди, промежуточные люди.
По крайней мере, это держит ее на плаву. Этакий плот на троих. Она, я и императрица Евгения. На четверых: еще старый муж-император. Мы с Сарой разговариваем о них как о знакомых.
«Как поживает императрица?»
Надеваю куртку. В конверте, кроме моей писанины, чистая бумага. Она тратит всю, какую может получить.
Сую конверт под мышку, запираю машину. Потом иду не к тюрьме, а в другую сторону. Есть время перекусить. Большая улица в пяти минутах. Если не сандвич на скамейке, если не крошки мертвым – ладно, пусть тогда «Ланчетерий».
Улица застроена жилыми домами (а тюрьма – вот она, рядом). До конца, налево, потом направо. И сразу магазины, транспорт, люди. «Сейфуэй», «Аргос», «Маркс энд Спенсер». Вспышки солнца на стеклах машин. У света медно-красный оттенок. Лица прохожих – как трассирующие снаряды.
Закусочная полна народу. Входишь точно в машинное отделение. Шипит и фырчит кофейный автомат, повторяются скороговоркой заказы. Время ланча. Шаркающая очередь – передо мной шестеро или семеро, но я не досадую.
Это новое во мне сейчас: не досадую на задержки. Могу ждать. Нетерпеливостью больше не страдаю. Проволочки, очереди, пробки, отсрочки – ничего страшного. Побывал на кладбище, купил сандвич...
Стоишь в очереди – можешь наблюдать, приглядываться. Стоишь в очереди – думаешь обо всех других очередях, в которых мог бы оказаться, обо всех ужасных шаркающих очередях. Так или иначе, бывает ли жизнь, которая наполовину не состояла бы из ожидания? Жизнь, не продырявленная тут и там пустотами? «Время терпит». «Не суетись». Быстро хорошо не будет – ни в готовке, ни в остальном. Хотя за этим прилавком они ох как шустрят.
Помимо прочего – детективу без этого никуда. Если не умеешь дождаться, выждать...
Здесь меня уже, конечно, знают. Завсегдатай. Раз в две недели как штык. Иногда еще заезжаю просто оставить передачу. Одежда, одно, другое, что они там разрешают. Служба доставки.
Вот и прилавок. Мне кивают, узнали. Способны ли догадаться, зачем я тут бываю, – другой вопрос.
Этот? С конвертом под мышкой? Он только-только с кладбища, там стоял у могилы убитого человека. Теперь хочет увидеться с женщиной, которая его убила. В промежутке ест сандвич и пьет капучино.
Сандвич с курицей, зеленью и обжаренным красным перцем. Хозяева – испанцы. Сара умеет по-ихнему. «Ланчетерий». Старое доброе испанское словцо.
Есть свободное место – табуретка у окна. Кафе «Рио». Интернациональный мир.
Как она переживет этот день? Полвторого. Представляю себе надгробие – красноватый свет, искрящийся гранит. Могила, к которой год теперь никто не придет.
Минут через двадцать двинусь обратно и встану в другую очередь.
39
«Сааб» тронулся с места. Я за ним ярдах в тридцати. Когда он повернул на оживленную Фулем-роуд, я уменьшил дистанцию и чуть не врезался ему в бампер – так боялся упустить.
В темное время суток непросто следовать за машиной. Отстанешь – видишь только задние огни, а они у всех одинаковые.
С другой стороны – трудней, конечно, понять, что тебе пристроились в хвост. Приходило ли им вообще такое в голову?
Лилли-роуд... Потом по Фулем-Пэлис-роуд до Хаммерсмита. Потом шоссе А4 и автострада М4 – обычный путь в аэропорт Хитроу. Пять тридцать: густой и медленный поток машин в сторону Хаммерсмита, и, значит, я могу держаться близко. Часто так близко, что вижу их затылки.
А как насчет чтения их мыслей? Если они решили вместе дать дёру – наверняка это скажется, наверняка будет какой-то пульс, какая-то вибрация в них обоих, заметная даже по положению голов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57