Так, у господина Ши-ми это имя, Ши-ми (или Шу Ши-ми), и есть официальное, дружеское же его имя – Ма'си Май-лян, так его называют, например, друзья-музыканты. А достопочтенная вдовая госпожа матушка зовет его Пу П'си. Официальное имя его достопочтенной вдовой госпожи матушки тоже Ши-ми, дружеское же имя у нее Е Гань-на, однако господин Ши-ми называет ее Ма-ма. У госпожи Кай-кун тоже есть дружеское имя: А Га-та. Других дружеских имен у нее нет. Правда, я зову ее «Весенним миндальным деревцем на утренней заре». Но это так, к слову.
Бородатый господин предложил, чтобы я для простоты величал его дружеским именем Юй Гэнь.
С мастером Юй Гэнем – на это звание он, очевидно, имеет полное право – мы говорили о той копоти, которая загрязняет здешний воздух.
Да, это большая проблема, согласился Юй Гэнь-цзы, однако большеносые долго ее не замечали. В ответ на мой вопрос, как выносят эту копоть животные и растения, он сообщил, что о животных он ничего сказать не может, потому как в них не разбирается, зато хорошо разбирается в деревьях, а с ними дело обстоит действительно очень плохо. Они этой копоти не выносят, точнее, уже не выносят. «А что с ними происходит?» – спросил я. Как что? – отозвался мастер Юй Гэнь. Они гибнут. Сначала желтеют и увядают, опускают ветви, а потом умирают и валятся на землю. Первыми гибнут хвойные (они, считай, уже погибли), потом – лиственные деревья. Если бы мы с вами выехали за город, сказал он, то нам недолго пришлось бы искать, чтобы обнаружить в лесу такие проплешины и прогалы, увеличивающиеся с каждым годом. Еще немного, возможно, всего несколько лет – и говорить придется уже не о прогалах, изредка попадающихся среди здорового леса, а об уцелевших островках зелени посреди безжизненного чернопенья. А еще через несколько лет не станет и их.
Дело в том, что большеносые, в своем безумном стремлении шагать куда глаза глядят, в течение десятков и даже сотен лет сбрасывали на лес и вообще на природу все свои отходы.
– Деревья, они же не могут крикнуть и позвать на помощь, – говорил Юй Гэнь-цзы. – Они лишь жалобно шелестят своими листьями. Вот их и насиловали все кому не лень. Они мужественно боролись, но настал миг, когда все их силы оказались исчерпаны. Пройдет еще немного времени, и у нас скорее всего больше не будет леса.
– Что же делается, чтобы предотвратить это? – спросил я.
– Ничего не делается, – махнул рукой мастер Юй Гэнь. – Правда, мы – я и мои товарищи, – выступаем, кричим, так сказать, от имени деревьев, но те, кто эту грязь производит, сильнее нас, все министры их друзья-приятели.
– Вот оно что, – сказал я. – Понимаю. Министры продажны.
– Да, – подтвердил мастер Юй Гэнь.
– Я так и думал, – продолжал я. (Мир и в этом ничуть не изменился, – добавил я про себя.) – Министры по-прежнему продажны. Старая история. Очевидно, дурное способно пережить века и даже тысячелетия. Пожар уничтожает дом, но клопы остаются.
– Да, так оно и есть, – проговорил мастер Юй Гэнь. – У леса осталась только одна надежда: министры любят охоту (значит, и тут ничего не изменилось). Охота считается господским, благородным занятием, своего рода привилегией. И если в один прекрасный день, – тут Юй Гэнь-цзы поднял руку, – лес начнет гибнуть и там, где охотятся министры, если там не станет больше косуль и оленей, на которых они могли бы охотиться, тогда, возможно, и министры захотят что-то предпринять для спасения леса. Однако тогда скорее всего будет уже поздно.
Я ощутил к Юй Гэнь-цзы глубокую симпатию.
– Я знаю, – сказал я, – что у вас нет ни императора, ни вана, который мог бы дать по рукам этим продажным министрам, а то и обезглавить одного или двух из них... – Мастер Юй Гэнь засмеялся.
– Но уверяю вас, – продолжал я, – что казнь продажного министра часто бывает поистине чудодейственным средством! Мира, правда, этим не переделаешь, но зато министры потом несколько лет подряд опасаются брать взятки.
– Вы говорите так, – сказал он, – точно прибыли из другого мира. – Я промолчал. Мне не хочется открывать свое истинное происхождение слишком многим. Сейчас о нем знают только господин Ши-ми и госпожа Кай-кун; ими я хотел бы пока и ограничиться. Кроме того, я еще слишком мало знаю почтенного Юй Гэнь-цзы, чтобы составить о нем достаточно полное мнение.
– Вы правы, у нас больше нет императора, который мог бы дать по рукам продажным министрам, да и министра у нас казнили в последний раз... Очень давно. Лет сто пятьдесят назад.
– Это слишком давно, – заметил я.
– Кроме того, наш последний император и сам был невежественным тупицей.
– Ви-гэй Деревянноголовый? – уточнил я.
– А, вы знаете историю, – сказал он. – В общем, сейчас наша политическая система основывается на том, что император – это сам народ.
– Тогда, – предположил я, – возможно, эта система плоха?
– Нет, – возразил мне господин Юй Гэнь очень серьезно, – система не плоха. Плохи люди.
– Мудрецы учат, – начал я и поправился: – Я имею в виду наших древних мудрецов; они учат, что хороша только та политическая система, которая на плохих людей и рассчитана.
– На плохих или на глупых?
– Что касается политических систем, – сказал я, – то здесь наши мудрецы уравнивают плохих и глупых. Однако вашему миру эти принципы, конечно, кажутся устарелыми. Вы уважаете лишь новые принципы.
Прости, мой милый Цзи-гу, но меня прервали. Свои письма я пишу теперь то у себя, наверху, то здесь, в нижней горнице. Те страницы, которые ты уже прочел, я писал внизу. И тут пришел господин Юй Гэнь и с большим любопытством заглянул в мою рукопись – большеносые ведут себя весьма непосредственно, к чему здесь волей-неволей приходится привыкать, – впрочем, он лишь выразил свое восхищение красивыми иероглифами, которые остались для него, по его словам, «Ки Тайской грамотой». Я сказал ему, не солгав, что пишу письмо далекому другу. Он сообщил, что хочет сегодня вечером посетить одну общественную харчевню, где бывают танцы, и предложил мне пойти с ним. Поскольку я считаю своим долгом знакомиться со всем, чего не знаю, я принял его приглашение. Поэтому я заканчиваю свое письмо. Завтра я положу его на почтовый камень. Возможно, на нем будет лежать письмо от тебя. Мастер Юй Гэнь уже ждет меня внизу. Крепко обнимаю тебя –
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
(понедельник , 11 октября)
Мой дорогой Цзи-гу,
уж и не знаю, к чему отнести виденное мною вчера – к частной жизни большеносых или к общественной. Я снова сижу в Го-ти Ни-цзя, в нижней горнице; полдень еще не наступил. С мастером Юй Гэнем мы уже виделись: мы вместе завтракали. Однако после этого он снова направился к себе, чтобы попросить горничную поставить ему холодный компресс на голову. Не то чтобы он был со мной нелюбезен, скорее просто скуп на слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Бородатый господин предложил, чтобы я для простоты величал его дружеским именем Юй Гэнь.
С мастером Юй Гэнем – на это звание он, очевидно, имеет полное право – мы говорили о той копоти, которая загрязняет здешний воздух.
Да, это большая проблема, согласился Юй Гэнь-цзы, однако большеносые долго ее не замечали. В ответ на мой вопрос, как выносят эту копоть животные и растения, он сообщил, что о животных он ничего сказать не может, потому как в них не разбирается, зато хорошо разбирается в деревьях, а с ними дело обстоит действительно очень плохо. Они этой копоти не выносят, точнее, уже не выносят. «А что с ними происходит?» – спросил я. Как что? – отозвался мастер Юй Гэнь. Они гибнут. Сначала желтеют и увядают, опускают ветви, а потом умирают и валятся на землю. Первыми гибнут хвойные (они, считай, уже погибли), потом – лиственные деревья. Если бы мы с вами выехали за город, сказал он, то нам недолго пришлось бы искать, чтобы обнаружить в лесу такие проплешины и прогалы, увеличивающиеся с каждым годом. Еще немного, возможно, всего несколько лет – и говорить придется уже не о прогалах, изредка попадающихся среди здорового леса, а об уцелевших островках зелени посреди безжизненного чернопенья. А еще через несколько лет не станет и их.
Дело в том, что большеносые, в своем безумном стремлении шагать куда глаза глядят, в течение десятков и даже сотен лет сбрасывали на лес и вообще на природу все свои отходы.
– Деревья, они же не могут крикнуть и позвать на помощь, – говорил Юй Гэнь-цзы. – Они лишь жалобно шелестят своими листьями. Вот их и насиловали все кому не лень. Они мужественно боролись, но настал миг, когда все их силы оказались исчерпаны. Пройдет еще немного времени, и у нас скорее всего больше не будет леса.
– Что же делается, чтобы предотвратить это? – спросил я.
– Ничего не делается, – махнул рукой мастер Юй Гэнь. – Правда, мы – я и мои товарищи, – выступаем, кричим, так сказать, от имени деревьев, но те, кто эту грязь производит, сильнее нас, все министры их друзья-приятели.
– Вот оно что, – сказал я. – Понимаю. Министры продажны.
– Да, – подтвердил мастер Юй Гэнь.
– Я так и думал, – продолжал я. (Мир и в этом ничуть не изменился, – добавил я про себя.) – Министры по-прежнему продажны. Старая история. Очевидно, дурное способно пережить века и даже тысячелетия. Пожар уничтожает дом, но клопы остаются.
– Да, так оно и есть, – проговорил мастер Юй Гэнь. – У леса осталась только одна надежда: министры любят охоту (значит, и тут ничего не изменилось). Охота считается господским, благородным занятием, своего рода привилегией. И если в один прекрасный день, – тут Юй Гэнь-цзы поднял руку, – лес начнет гибнуть и там, где охотятся министры, если там не станет больше косуль и оленей, на которых они могли бы охотиться, тогда, возможно, и министры захотят что-то предпринять для спасения леса. Однако тогда скорее всего будет уже поздно.
Я ощутил к Юй Гэнь-цзы глубокую симпатию.
– Я знаю, – сказал я, – что у вас нет ни императора, ни вана, который мог бы дать по рукам этим продажным министрам, а то и обезглавить одного или двух из них... – Мастер Юй Гэнь засмеялся.
– Но уверяю вас, – продолжал я, – что казнь продажного министра часто бывает поистине чудодейственным средством! Мира, правда, этим не переделаешь, но зато министры потом несколько лет подряд опасаются брать взятки.
– Вы говорите так, – сказал он, – точно прибыли из другого мира. – Я промолчал. Мне не хочется открывать свое истинное происхождение слишком многим. Сейчас о нем знают только господин Ши-ми и госпожа Кай-кун; ими я хотел бы пока и ограничиться. Кроме того, я еще слишком мало знаю почтенного Юй Гэнь-цзы, чтобы составить о нем достаточно полное мнение.
– Вы правы, у нас больше нет императора, который мог бы дать по рукам продажным министрам, да и министра у нас казнили в последний раз... Очень давно. Лет сто пятьдесят назад.
– Это слишком давно, – заметил я.
– Кроме того, наш последний император и сам был невежественным тупицей.
– Ви-гэй Деревянноголовый? – уточнил я.
– А, вы знаете историю, – сказал он. – В общем, сейчас наша политическая система основывается на том, что император – это сам народ.
– Тогда, – предположил я, – возможно, эта система плоха?
– Нет, – возразил мне господин Юй Гэнь очень серьезно, – система не плоха. Плохи люди.
– Мудрецы учат, – начал я и поправился: – Я имею в виду наших древних мудрецов; они учат, что хороша только та политическая система, которая на плохих людей и рассчитана.
– На плохих или на глупых?
– Что касается политических систем, – сказал я, – то здесь наши мудрецы уравнивают плохих и глупых. Однако вашему миру эти принципы, конечно, кажутся устарелыми. Вы уважаете лишь новые принципы.
Прости, мой милый Цзи-гу, но меня прервали. Свои письма я пишу теперь то у себя, наверху, то здесь, в нижней горнице. Те страницы, которые ты уже прочел, я писал внизу. И тут пришел господин Юй Гэнь и с большим любопытством заглянул в мою рукопись – большеносые ведут себя весьма непосредственно, к чему здесь волей-неволей приходится привыкать, – впрочем, он лишь выразил свое восхищение красивыми иероглифами, которые остались для него, по его словам, «Ки Тайской грамотой». Я сказал ему, не солгав, что пишу письмо далекому другу. Он сообщил, что хочет сегодня вечером посетить одну общественную харчевню, где бывают танцы, и предложил мне пойти с ним. Поскольку я считаю своим долгом знакомиться со всем, чего не знаю, я принял его приглашение. Поэтому я заканчиваю свое письмо. Завтра я положу его на почтовый камень. Возможно, на нем будет лежать письмо от тебя. Мастер Юй Гэнь уже ждет меня внизу. Крепко обнимаю тебя –
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ДЕВЯТНАДЦАТОЕ
(понедельник , 11 октября)
Мой дорогой Цзи-гу,
уж и не знаю, к чему отнести виденное мною вчера – к частной жизни большеносых или к общественной. Я снова сижу в Го-ти Ни-цзя, в нижней горнице; полдень еще не наступил. С мастером Юй Гэнем мы уже виделись: мы вместе завтракали. Однако после этого он снова направился к себе, чтобы попросить горничную поставить ему холодный компресс на голову. Не то чтобы он был со мной нелюбезен, скорее просто скуп на слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80