Ужасное зрелище! Я часто вижу его во сне и просыпаюсь, дрожа, мокрый от пота. Мы, мужчины, выбежали вон; нам нечего было здесь делать. Пришли женщины и убрали тела для похорон. Наутро их унесли и привязали к веткам в их воздушных могилах. В тот же день мы перешли с этого места на восток, к следующей речке. После этого в лагере надолго прекратились азартные игры; этим весь лагерь как бы соблюдал траур по двум молодым, которых мы потеряли. К счастью или к несчастью — это зависит от точки зрения, — язык черноногих чрезвычайно беден словами для проклятий; но те, какими он располагает, мы часто использовали, проклиная память Скользнувшей Стрелы.
ГЛАВА XXX. ТОРГОВЛЯ, ОХОТА И НАПАДЕНИЕ ВОЕННОГО ОТРЯДА
Торговля наша процветала. Ягода почти постоянно находился в разъездах, и мне представлялось мало случаев поохотиться. Бывали дни, когда я видел стадо бизонов, несущееся быстрым галопом вдали по прерии, преследуемое охотниками; иногда какой-нибудь друг заходил к нам в палатку и рассказывал об увлекательной погоне, — в такие времена жизнь в лагере становилась мне в тягость, я жаждал возможности уходить и приходить, когда захочется.
— Завтра ты будешь торговать, — объявил я однажды вечером Нэтаки, — а я поеду на охоту. Я должен прокатиться верхом. Я ослабел от того, что день за днем просиживаю в палатке.
— Поезжай, — ответила она. — Почему ты мне раньше и этом не сказал? Я могу торговать не хуже тебя. Я точно знаю, сколько за что нужно брать.
На другой день я, как и намечал, отправился на охоту. Нас ехало шестеро, включая Большое Перо и его племянника, очень смышленого, красивого и приятного юношу по имени Мокасин. На земле лежал снег слоем в восемь-десять дюймов; было холодно. Плотные низкие тучи ползли на юг, закрывая солнце; снег то шел, то переставал; временами он падал так густо, что мы не могли различить предметы в ста ярдах впереди. Мы отъехали четыре или пять миль к востоку, ничего не увидев, кроме нескольких одиноких самцов бизонов; затем в наступившем затишье стала на время обозримой обширная местность. Мы видели с полдюжины бизоньих стад, одно из них в несколько сот голов паслось не далее полумили впереди нас, по ту сторону широкой лощины, от которой отходила лощинка к тому месту, где мы находились. Мы сидели тихо на лошадях, пока не пошел снова снег, скрывший от нас всю округу. Тогда мы спустились в боковую лощинку, проехали по ней, пересекли большую долину и выбрались на холм на той стороне. Когда мы поднялись на верх склона, то оказались прямо посреди стада, и тут уже каждый должен был действовать сам за себя. Преследование в буране засыпанных снегом бизонов проходило как в тумане: мы скакали наполовину ослепленные коловшими лицо тучами снега, который бизоны швыряли нам в глаза острыми копытами. Я скакал как придется, между невидимыми норами сусликов и барсуков и стрелял в добычу наугад. Глухие выстрелы ружей моих товарищей звучали как издалека, мои собственные казались больше всего похожими на хлопки игрушечного пистолета, но все же, еще не разрядив обойму, я видел, как три жертвы остановились, зашатались и упали. Ясно было, что моя доля дичи уже убита; я остановил свою разгоряченную лошадь. У других дело шло еще лучше, чем у меня, и мы в течение нескольких часов свежевали туши убитых бизонов и резали мясо для укладки на лошадей. Мы не собирались навьючивать их; жены охотников должны были ехать за мясом на следующий день, и Большое Перо обещал позаботиться о том, чтобы забрали и мою долю, за что ему полагалась одна шкура и часть мяса.
Было уже больше двух часов, когда мы тронулись в обратный путь к дому, привязав к седлам языки и другие отборные части туши бизона. Ветер переменился; он дул с западо-северо-запада все сильнее и гнал перед собой тучи снега. Мы отъехали не больше мили, прикрывая лица руками и одеялами и предоставив лошадям самим отыскивать дорогу, как вдруг кто-то закричал: «Военный отряд впереди! Вон они бегут!» И правда, ярдах в двухстах впереди пять человек бежали изо всех сил, чтобы скрыться в близлежащей лощине. Мокасин был впереди и, как только заметил бежавших, стал нахлестывать плетью свою лошадь. Дядя крикнул, чтобы он подождал и соблюдал осторожность, но Мокасин не обратил на это внимания. Задолго до того, как мы его нагнали, он бросился за военным отрядом, стреляя из карабина, и мы увидели, как один из людей упал. Они тоже стали стрелять в юношу; мы видели, что они заряжают ружья через дуло. Мокасин уже почти настиг четырех убегающих, когда тот, который упал, приподнялся и в тот момент, как Мокасин поравнялся с ним, разрядил свой пистолет в юношу. Мокасин припал к седлу, на секунду задержался в нем, затем свалился мешком на Землю. Лошадь его повернула и помчалась назад к нам.
Большое Перо подскакал к тому месту, где лежал Мокасин, слез с лошади, приподнял его, обхватив тело руками. Остальные живо расправились с военным отрядом. Один или двое успели перезарядить ружья и выстрелить, но не причинили вреда. Один за другим люди военного отряда упали, изрешеченные пулями из наших скорострельных Генри и винчестеров. Конечно, это были ассинибойны, бродившие, как обычно, зимой в снег и холод. Сейчас они получили по заслугам. Мои товарищи пикуни на этот раз вели себя тихо: после удачного боя, они не издали ни одного победного возгласа. Они слишком тяжело переживали ранение Мокасина; наскоро оскальпировав убитых и забрав их оружие, они собрались вокруг юноши в немом сочувствии. Ясно было, что он в последний раз проскакал на лошади и выпустил свой последний заряд. Несмотря на холод, на его бледном лице выступили капли пота, и он корчился от боли. Пуля попала ему в живот. Лошадь Мокасина поймали, она стояла неподалеку вместе с другими.
— Помогите мне сесть в седло, — сказал он слабым голосом, — я должен добраться домой. Я хочу повидать перед смертью свою жену и маленькую девочку. Я должен повидать их. Помогите мне подняться.
Старик Большое Перо плакал. Он вырастил юношу и заменил ему отца.
— Я ничего не могу, ничего, — повторял он, рыдая. — Посадите его в седло. Пусть кто-нибудь поедет вперед и расскажет, что произошло.
— Нет, — сказал раненый, — пусть никто не едет вперед. Они и так скоро все узнают. Я тяжело ранен, я знаю, но я доживу до своей палатки.
Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек поддерживал оседавшее тело. Другой вел лошадь. Так мы снова двинулись по направлению к дому.
Дважды Мокасин терял сознание, и мы останавливались в какой-нибудь защищенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его и растирали лоб снегом; когда он приходил в себя, ему давали есть снег. Его мучила жажда, он все время просил воды, воды. Дорога казалась бесконечно длинной, наступившая ночь еще усиливала мрачные мысли нашего отряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
ГЛАВА XXX. ТОРГОВЛЯ, ОХОТА И НАПАДЕНИЕ ВОЕННОГО ОТРЯДА
Торговля наша процветала. Ягода почти постоянно находился в разъездах, и мне представлялось мало случаев поохотиться. Бывали дни, когда я видел стадо бизонов, несущееся быстрым галопом вдали по прерии, преследуемое охотниками; иногда какой-нибудь друг заходил к нам в палатку и рассказывал об увлекательной погоне, — в такие времена жизнь в лагере становилась мне в тягость, я жаждал возможности уходить и приходить, когда захочется.
— Завтра ты будешь торговать, — объявил я однажды вечером Нэтаки, — а я поеду на охоту. Я должен прокатиться верхом. Я ослабел от того, что день за днем просиживаю в палатке.
— Поезжай, — ответила она. — Почему ты мне раньше и этом не сказал? Я могу торговать не хуже тебя. Я точно знаю, сколько за что нужно брать.
На другой день я, как и намечал, отправился на охоту. Нас ехало шестеро, включая Большое Перо и его племянника, очень смышленого, красивого и приятного юношу по имени Мокасин. На земле лежал снег слоем в восемь-десять дюймов; было холодно. Плотные низкие тучи ползли на юг, закрывая солнце; снег то шел, то переставал; временами он падал так густо, что мы не могли различить предметы в ста ярдах впереди. Мы отъехали четыре или пять миль к востоку, ничего не увидев, кроме нескольких одиноких самцов бизонов; затем в наступившем затишье стала на время обозримой обширная местность. Мы видели с полдюжины бизоньих стад, одно из них в несколько сот голов паслось не далее полумили впереди нас, по ту сторону широкой лощины, от которой отходила лощинка к тому месту, где мы находились. Мы сидели тихо на лошадях, пока не пошел снова снег, скрывший от нас всю округу. Тогда мы спустились в боковую лощинку, проехали по ней, пересекли большую долину и выбрались на холм на той стороне. Когда мы поднялись на верх склона, то оказались прямо посреди стада, и тут уже каждый должен был действовать сам за себя. Преследование в буране засыпанных снегом бизонов проходило как в тумане: мы скакали наполовину ослепленные коловшими лицо тучами снега, который бизоны швыряли нам в глаза острыми копытами. Я скакал как придется, между невидимыми норами сусликов и барсуков и стрелял в добычу наугад. Глухие выстрелы ружей моих товарищей звучали как издалека, мои собственные казались больше всего похожими на хлопки игрушечного пистолета, но все же, еще не разрядив обойму, я видел, как три жертвы остановились, зашатались и упали. Ясно было, что моя доля дичи уже убита; я остановил свою разгоряченную лошадь. У других дело шло еще лучше, чем у меня, и мы в течение нескольких часов свежевали туши убитых бизонов и резали мясо для укладки на лошадей. Мы не собирались навьючивать их; жены охотников должны были ехать за мясом на следующий день, и Большое Перо обещал позаботиться о том, чтобы забрали и мою долю, за что ему полагалась одна шкура и часть мяса.
Было уже больше двух часов, когда мы тронулись в обратный путь к дому, привязав к седлам языки и другие отборные части туши бизона. Ветер переменился; он дул с западо-северо-запада все сильнее и гнал перед собой тучи снега. Мы отъехали не больше мили, прикрывая лица руками и одеялами и предоставив лошадям самим отыскивать дорогу, как вдруг кто-то закричал: «Военный отряд впереди! Вон они бегут!» И правда, ярдах в двухстах впереди пять человек бежали изо всех сил, чтобы скрыться в близлежащей лощине. Мокасин был впереди и, как только заметил бежавших, стал нахлестывать плетью свою лошадь. Дядя крикнул, чтобы он подождал и соблюдал осторожность, но Мокасин не обратил на это внимания. Задолго до того, как мы его нагнали, он бросился за военным отрядом, стреляя из карабина, и мы увидели, как один из людей упал. Они тоже стали стрелять в юношу; мы видели, что они заряжают ружья через дуло. Мокасин уже почти настиг четырех убегающих, когда тот, который упал, приподнялся и в тот момент, как Мокасин поравнялся с ним, разрядил свой пистолет в юношу. Мокасин припал к седлу, на секунду задержался в нем, затем свалился мешком на Землю. Лошадь его повернула и помчалась назад к нам.
Большое Перо подскакал к тому месту, где лежал Мокасин, слез с лошади, приподнял его, обхватив тело руками. Остальные живо расправились с военным отрядом. Один или двое успели перезарядить ружья и выстрелить, но не причинили вреда. Один за другим люди военного отряда упали, изрешеченные пулями из наших скорострельных Генри и винчестеров. Конечно, это были ассинибойны, бродившие, как обычно, зимой в снег и холод. Сейчас они получили по заслугам. Мои товарищи пикуни на этот раз вели себя тихо: после удачного боя, они не издали ни одного победного возгласа. Они слишком тяжело переживали ранение Мокасина; наскоро оскальпировав убитых и забрав их оружие, они собрались вокруг юноши в немом сочувствии. Ясно было, что он в последний раз проскакал на лошади и выпустил свой последний заряд. Несмотря на холод, на его бледном лице выступили капли пота, и он корчился от боли. Пуля попала ему в живот. Лошадь Мокасина поймали, она стояла неподалеку вместе с другими.
— Помогите мне сесть в седло, — сказал он слабым голосом, — я должен добраться домой. Я хочу повидать перед смертью свою жену и маленькую девочку. Я должен повидать их. Помогите мне подняться.
Старик Большое Перо плакал. Он вырастил юношу и заменил ему отца.
— Я ничего не могу, ничего, — повторял он, рыдая. — Посадите его в седло. Пусть кто-нибудь поедет вперед и расскажет, что произошло.
— Нет, — сказал раненый, — пусть никто не едет вперед. Они и так скоро все узнают. Я тяжело ранен, я знаю, но я доживу до своей палатки.
Мы усадили его в седло; поместившийся сзади человек поддерживал оседавшее тело. Другой вел лошадь. Так мы снова двинулись по направлению к дому.
Дважды Мокасин терял сознание, и мы останавливались в какой-нибудь защищенной от ветра лощине, расстилали одеяла, укладывали его и растирали лоб снегом; когда он приходил в себя, ему давали есть снег. Его мучила жажда, он все время просил воды, воды. Дорога казалась бесконечно длинной, наступившая ночь еще усиливала мрачные мысли нашего отряда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102