Выразительно покосившись на Двенадцатого, он сказал:
— Ладно, Третий, садитесь, но учтите, что на общем фоне вы фигурируете не в очень лестных оттенках. И если вы еще хоть раз сделаете поползновение на .упомянутый мной вопрос, то вам не поздоровится лично от меня!
Потом он заглянул в свою шпаргалку и провозгласил:
— В отношении задач на завтра. Завтра у нас начинается очередной раунд. В том смысле, что работать мы с вами будем по обычному ритму.
Среди собравшихся кто-то захихикал.
— В общем и целом, — невозмутимо продолжал Первый, — что касается задач, то тут у нас имеется еще много темных пятен на пробелах!
— Пятна есть пятна, — во всеуслышание произнес Одиннадцатый. — Пятна и на солнце бывают. Первый с осуждением нахмурился.
— Реплики на эту тему с места абсолютно неуместны, — сказал он. — У всех еще будет возможность высказать свое мнение.
По рядам пробежал ропот. Четвертый робко зевнул. Седьмой с Восьмым зашептались.
— Я требую тишины и внимания! — привстав, сказал Двенадцатый. — Кому не интересно — тот может выйти!
Все притихли, обескураженные таким заявлением. Первый опять заглянул в свой листок.
— В общем и целом, — устало сказал он, — уклад нашей жизни должен быть затянут на все гайки. Вот этот момент я попрошу хотя бы мысленно иметь в виду. Я закончил.
Он убрал листок в карман комбинезона и опустился на свое место в «президиуме».
— Какие будут вопросы? — полюбопытствовал, вставая, Двенадцатый.
Вопросов не было. За окном уже было темно.
— Хорошо, — не удержался Двенадцатый. — Кто желает выступить?
Выступать не желал никто.
— Что ж, тогда слово предоставляется Второму, — объявил Двенадцатый.
Второй поднялся, теребя от волнения свою неразлучную рулетку.
— Я не собираюсь много и долго говорить, — заверил он. — Постараюсь быть краток…
Однако выступал он не меньше получаса. Вначале нудно говорил о дисциплине, о том, что каждому нужно быть дисциплинированным, что нарушать трудовую дисциплину нехорошо, потому что нужно работать всем и каждому на всеобщее благо. Но потом он неожиданно свернул на проблему измерений, и оказалось, что сегодня он что-то (что именно — Второй предпочел умолчать) измерил, и результат этого измерения отличался от вчерашнего на целых две десятых миллиметра, а между тем это «нечто» должно было быть неизменным, а иначе нас всех погубит новая Катастрофа.
При упоминании о Катастрофе зал почему-то ожил и забурлил. Второго чуть ли не силой усадили на место, и все стали требовать слова. Разумеется, кроме меня (я, признаться, был растерян и ничего не понимал) и Пятнадцатого, которому решительно все было «до лампочки»…
Дискуссия была жаркой и продолжительной. Каждый выступавший отстаивал свою точку зрения (к сожалению, мне так и не удалось почерпнуть из выступлений никакой полезной для себя информации), а в его адрес раздавались ехидные реплики и саркастические выкрики. В конце концов оппоненты перешли на личности, все переругались, и из-за гвалта вообще ничего уже нельзя было понять.
Двенадцатый стучал по столу карандашом, пока карандаш не сломался. Наконец Первый вскочил и зычно проревел:
— Пре-кра-тить!
В зале воцарилась тишина.
Первый обвинил всех выступавших в прениях не просто в демагогии, а в «распустившейся донельзя демагогии», но тут же сам предложил принять все, что было сказано на сегодняшнем собрании, к сведению, и поспешно закрыл совещание.
Не глядя друг на друга, все стали расходиться из столовой.
Пора было ложиться спать. Завтра предстоял новый рабочий день. Выходных тут не было в принципе.
Неожиданно меня за рукав кто-то ухватил. Я повернулся и обомлел. Передо мной смущенно улыбался Четырнадцатый.
— Ты… это самое… в шахматишки или во что еще сыграть не желаешь? — спросил он меня.
Я обомлел повторно. Как говорят в таких случаях, завтра должен снег пойти, если уж этот затворник и угрюмый мизантроп сам напрашивается на общение. Ц
— Действительно: почему бы нам не сыграть? — сказал я. — Особенно во «что-то еще»…
Мы отправились к Четырнадцатому в комнату. По дороге к нам присоединились Девятый и Одиннадцатый. Загадочная игра под названием «что-то еще» оказалась тривиальным кингом, которым мы провели пять туров. Заодно выяснилось, чем занимается Четырнадцатый в своем подвале. Таинственно подмигнув нам, он извлек на свет из своей тумбочки пузатую бутыль, наполненную какой-то мутной жидкостью, и граненые стаканы. «Для прояснения разума, — пояснил он, разливая жидкость по стаканам. — Сорок пять градусов, не сомневайтесь, — продолжал он. — Чистая, как слезинка ребенка!» Мы выпили и стали играть. По мере игры Четырнадцатый заботливо подливал новые порции, так что играть действительно стало интересно и весело.
Первую партию удалось выиграть мне, но это была моя единственная удача в тот вечер. Потом фортуна повернулась лицом к Девятому и не выпускала его из своих цепких объятий до конца игры.
Совершенно не помню, о чем мы разговаривали параллельно со шлепаньем карт по столу. Трех стаканов хватило, чтобы отбить даже ту память, остатки которой теплились в моем мозгу. Помню только, как Девятый и Одиннадцатый спорили на какие-то отвлеченно-абстрактные темы, как Четырнадцатый гудел: «Это все несущественно, ребята. Чья очередь сдавать?» — или что-то в этом роде.
Не то под влиянием самодельной «детской слезинки», не то из-за дурацкого стремления отыграться, но мне казалось, что время тянется слишком медленно. Однако засиделись мы далеко за полночь, и игру пришлось прекратить только тогда, когда, в ответ на вопрос Девятого: «Эй, Одиннадцатый, ты будешь ходить?» — тот глубокомысленно изрек: «Н-нельзя х-хо-дить, если н-нет… ик… ног!», после чего рухнул лицом на стол и захрапел. Девятый и Четырнадцатый поволокли его спать, а я отправился к себе.
Голова шумела так, будто в ней поселилась стая неугомонных птиц, то и дело хлопающих крыльями и орущих во всю глотку.
Что-то, однако, ворочалось в ней на этом фоне, не давая мне покоя. «Ладно, завтра вспомню», — решил я.
Я вошел в свою комнату и зажег свет. В комнате все было как обычно и в то же время что-то было не так, как надо. То ли чего-то не хватало, то ли, наоборот, что-то было лишним.
Наверное, мне понадобилось бы много времени, чтобы сообразить, что изменилось в моем жилище, если бы не голос, раздавшийся за моей спиной.
— Ты долго будешь торчать столбом посреди комнаты? — осведомился с ноткой нетерпения этот голос. — И вообще, где ты шатаешься столько времени? Я тут жду его, жду, а он все не идет!
Голос был женским и принадлежал кому-то знакомому… то бишь знакомой. Я оглянулся, и до меня тут же дошло, что было не так в моей комнате.
На кровати, натянув на себя одеяло до самого носа, затаилась Десятая, а на стуле, который попался мне на глаза, едва я вошел, были небрежно развешаны предметы ее одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Ладно, Третий, садитесь, но учтите, что на общем фоне вы фигурируете не в очень лестных оттенках. И если вы еще хоть раз сделаете поползновение на .упомянутый мной вопрос, то вам не поздоровится лично от меня!
Потом он заглянул в свою шпаргалку и провозгласил:
— В отношении задач на завтра. Завтра у нас начинается очередной раунд. В том смысле, что работать мы с вами будем по обычному ритму.
Среди собравшихся кто-то захихикал.
— В общем и целом, — невозмутимо продолжал Первый, — что касается задач, то тут у нас имеется еще много темных пятен на пробелах!
— Пятна есть пятна, — во всеуслышание произнес Одиннадцатый. — Пятна и на солнце бывают. Первый с осуждением нахмурился.
— Реплики на эту тему с места абсолютно неуместны, — сказал он. — У всех еще будет возможность высказать свое мнение.
По рядам пробежал ропот. Четвертый робко зевнул. Седьмой с Восьмым зашептались.
— Я требую тишины и внимания! — привстав, сказал Двенадцатый. — Кому не интересно — тот может выйти!
Все притихли, обескураженные таким заявлением. Первый опять заглянул в свой листок.
— В общем и целом, — устало сказал он, — уклад нашей жизни должен быть затянут на все гайки. Вот этот момент я попрошу хотя бы мысленно иметь в виду. Я закончил.
Он убрал листок в карман комбинезона и опустился на свое место в «президиуме».
— Какие будут вопросы? — полюбопытствовал, вставая, Двенадцатый.
Вопросов не было. За окном уже было темно.
— Хорошо, — не удержался Двенадцатый. — Кто желает выступить?
Выступать не желал никто.
— Что ж, тогда слово предоставляется Второму, — объявил Двенадцатый.
Второй поднялся, теребя от волнения свою неразлучную рулетку.
— Я не собираюсь много и долго говорить, — заверил он. — Постараюсь быть краток…
Однако выступал он не меньше получаса. Вначале нудно говорил о дисциплине, о том, что каждому нужно быть дисциплинированным, что нарушать трудовую дисциплину нехорошо, потому что нужно работать всем и каждому на всеобщее благо. Но потом он неожиданно свернул на проблему измерений, и оказалось, что сегодня он что-то (что именно — Второй предпочел умолчать) измерил, и результат этого измерения отличался от вчерашнего на целых две десятых миллиметра, а между тем это «нечто» должно было быть неизменным, а иначе нас всех погубит новая Катастрофа.
При упоминании о Катастрофе зал почему-то ожил и забурлил. Второго чуть ли не силой усадили на место, и все стали требовать слова. Разумеется, кроме меня (я, признаться, был растерян и ничего не понимал) и Пятнадцатого, которому решительно все было «до лампочки»…
Дискуссия была жаркой и продолжительной. Каждый выступавший отстаивал свою точку зрения (к сожалению, мне так и не удалось почерпнуть из выступлений никакой полезной для себя информации), а в его адрес раздавались ехидные реплики и саркастические выкрики. В конце концов оппоненты перешли на личности, все переругались, и из-за гвалта вообще ничего уже нельзя было понять.
Двенадцатый стучал по столу карандашом, пока карандаш не сломался. Наконец Первый вскочил и зычно проревел:
— Пре-кра-тить!
В зале воцарилась тишина.
Первый обвинил всех выступавших в прениях не просто в демагогии, а в «распустившейся донельзя демагогии», но тут же сам предложил принять все, что было сказано на сегодняшнем собрании, к сведению, и поспешно закрыл совещание.
Не глядя друг на друга, все стали расходиться из столовой.
Пора было ложиться спать. Завтра предстоял новый рабочий день. Выходных тут не было в принципе.
Неожиданно меня за рукав кто-то ухватил. Я повернулся и обомлел. Передо мной смущенно улыбался Четырнадцатый.
— Ты… это самое… в шахматишки или во что еще сыграть не желаешь? — спросил он меня.
Я обомлел повторно. Как говорят в таких случаях, завтра должен снег пойти, если уж этот затворник и угрюмый мизантроп сам напрашивается на общение. Ц
— Действительно: почему бы нам не сыграть? — сказал я. — Особенно во «что-то еще»…
Мы отправились к Четырнадцатому в комнату. По дороге к нам присоединились Девятый и Одиннадцатый. Загадочная игра под названием «что-то еще» оказалась тривиальным кингом, которым мы провели пять туров. Заодно выяснилось, чем занимается Четырнадцатый в своем подвале. Таинственно подмигнув нам, он извлек на свет из своей тумбочки пузатую бутыль, наполненную какой-то мутной жидкостью, и граненые стаканы. «Для прояснения разума, — пояснил он, разливая жидкость по стаканам. — Сорок пять градусов, не сомневайтесь, — продолжал он. — Чистая, как слезинка ребенка!» Мы выпили и стали играть. По мере игры Четырнадцатый заботливо подливал новые порции, так что играть действительно стало интересно и весело.
Первую партию удалось выиграть мне, но это была моя единственная удача в тот вечер. Потом фортуна повернулась лицом к Девятому и не выпускала его из своих цепких объятий до конца игры.
Совершенно не помню, о чем мы разговаривали параллельно со шлепаньем карт по столу. Трех стаканов хватило, чтобы отбить даже ту память, остатки которой теплились в моем мозгу. Помню только, как Девятый и Одиннадцатый спорили на какие-то отвлеченно-абстрактные темы, как Четырнадцатый гудел: «Это все несущественно, ребята. Чья очередь сдавать?» — или что-то в этом роде.
Не то под влиянием самодельной «детской слезинки», не то из-за дурацкого стремления отыграться, но мне казалось, что время тянется слишком медленно. Однако засиделись мы далеко за полночь, и игру пришлось прекратить только тогда, когда, в ответ на вопрос Девятого: «Эй, Одиннадцатый, ты будешь ходить?» — тот глубокомысленно изрек: «Н-нельзя х-хо-дить, если н-нет… ик… ног!», после чего рухнул лицом на стол и захрапел. Девятый и Четырнадцатый поволокли его спать, а я отправился к себе.
Голова шумела так, будто в ней поселилась стая неугомонных птиц, то и дело хлопающих крыльями и орущих во всю глотку.
Что-то, однако, ворочалось в ней на этом фоне, не давая мне покоя. «Ладно, завтра вспомню», — решил я.
Я вошел в свою комнату и зажег свет. В комнате все было как обычно и в то же время что-то было не так, как надо. То ли чего-то не хватало, то ли, наоборот, что-то было лишним.
Наверное, мне понадобилось бы много времени, чтобы сообразить, что изменилось в моем жилище, если бы не голос, раздавшийся за моей спиной.
— Ты долго будешь торчать столбом посреди комнаты? — осведомился с ноткой нетерпения этот голос. — И вообще, где ты шатаешься столько времени? Я тут жду его, жду, а он все не идет!
Голос был женским и принадлежал кому-то знакомому… то бишь знакомой. Я оглянулся, и до меня тут же дошло, что было не так в моей комнате.
На кровати, натянув на себя одеяло до самого носа, затаилась Десятая, а на стуле, который попался мне на глаза, едва я вошел, были небрежно развешаны предметы ее одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85