Ты-то ей чай не посторонний будешь! Значит, имеешь право.
— Нет, Катюш, в милицию я, конечно, обращусь, но не сейчас. Боюсь, как бы Лизоньке не навредить. Да и опоздать рискуем. Пока три дня с пропажи не пройдет, они даже не чухнутся. Да и чужаков как бы не спугнуть. Они единственные знают, что случилось. А так допросят их разок в милиции, они возьмут и дадут деру. А Лизе — труба. Нет, с милицией пока подождем. Лучше расскажи: ты-то откуда поняла, что у нас беда стряслась?
— А как тут не понять? Лизонька на днях ко мне заходит, масло у нее подсолнечное закончилось. А сама — словно мумия египетская. Бледненькая такая, глазища огромные во все лицо, словно кругами очерченные. Я ее спрашиваю, все ли в порядке, а она головой кивает и ничего не говорит. Ну, думаю, мало ли что, дело молодое. Опять за своим компьютером пересидела, как пить дать. У меня вон зять тоже: как ночь у телевизора этого проведет, утром на него и смотреть страшно: глаза красные, физиономия — краше в гроб кладут…
— А что дальше было? — мягко вернул Яковлевич свою собеседницу к нужной теме.
— А ничего. Обычно, если Лизонька у меня чего-нибудь берет, то на следующий день обязательно возвращает. Не любит она в долгах ходить, даже в копеечных. И обязательно еще что-нибудь сделает: в квартире приберет или в магазин сходит. А у меня как раз крупы закончились. Думаю, вот и хорошо: придет Лиза, я ее в магазин и отправлю. День прошел — Лизы нет. Я сначала и не волновалась нисколечко. Мало ли что: забыла или занята была. А тут как увидела этих…
— Того мужика, который мне дверь открыл?
— Ну да, его и бабу ейную. Я ж сразу вижу, что не наши. Думаю: мало ли чего, погостить к кому приехали, дело-то хозяйское. Села с ними в один лифт, а они вместе со мной выходят и прямиком к Лизе направляются. Дверь своим ключом открывают и проходят. А я — веришь, нет? — как осталась на своем пороге с разинутым ртом стоять, так и простояла неведомо сколько. Стала думать, как бы тебе дать знать, а тут ты и сам пожаловал.
— Что ж, понятно, — помассировал себе виски Яковлевич. — Исходя из твоего рассказа ясно, что Лиза с захватчиками успела плотно пообщаться. Сколько я ее помню, если остается дома одна, то никогда для себя не готовит. Колбаски там или сухомятки какой перехватит, и все. А раз масло брала — значит, готовила на компанию. Интересно знать: что они такого ей сказали, что она их впустила? Лиза — девочка осторожная.
— Да мало ли чего? Уже и неважно. Главное — придумать, как девочку спасти.
— Это ты верно, Катюша, заметила. Слушай, у меня к тебе одна просьба будет. Туда-сюда из области мотаться мне тяжеловато, а квартира, сама видишь, занята. Не могла бы ты меня приютить на какое-то время? Я человек бывалый, мне только одеяло на пол кинь, а больше и не надо ничего.
— Да что ж ты такое говоришь, — разволновалась Катерина, — какое такое одеяло? Постелю по всем правилам, на кровати…
— Очень не хочу тебя стеснять…
— Ой, придумал тоже! Я все равно здесь одна, ровно ворона на суку. Мои-то еще с пару недель на курортах отдыхать будут. Так что и не думай даже: остаешься здесь, и точка.
— Спасибо тебе, Катюша! Огромное спасибо!
Яковлевич осторожно взял ладонь Катерины и прильнул к ней губами в знак признательности. Катерина раскраснелась и на какое-то мгновение стала похожа на ту, какой была лет сорок назад: милую и обаятельную женщину, чей фотопортрет красовался на видном месте в большой комнате.
— А теперь будем действовать. Для начала покажи-ка мне, где у вас тут телефон?…
* * *
Я наконец-то дождалась, когда Прасковья вновь пришла навестить меня.
— Бабушка, мне очень плохо.
— Ну и что? Меньше на сеновал лазить будешь.
— Я очень сильно расшиблась, — продолжая я, старательно игнорируя грубость Прасковьи, — мне срочно нужен врач. Пожалуйста, вызови кого-нибудь.
— Разбежалась вверх ногами! Врача ей подавай! Да ты здоровая, как кобылка-трехлетка, на тебе пахать и пахать. А то, что на всю голову ушибленная, так ты всегда дура дурой была.
— А если я умру? — бросила я пробный шар. Умирать я, разумеется, не собиралась, но узнать мнение Прасковьи было интересно.
— Ну, и невелика потеря. Ладно, хорош тут огород городить. Я тебе пожрать принесла. Лопай, давай, а то и вправду коньки отбросишь.
— Мне не хочется. Только пить, если можно.
— Я сказала — жрать, значит, бери и жри! — угрожающе близко подошла ко мне Прасковья. — Или хочешь, чтобы я тебе еду собственноручно в глотку запихала?
— Нет, — насколько было можно отодвинулась я от страшной старухи.
— Тогда лопай. Ну, я жду!
Пришлось приподниматься на подушках, устраивать свой бренный и склонный к тошноте организм в более-менее вертикальное положение, а потом давиться невкусной и почти несоленой овсянкой, явно приготовленной на воде. Боже мой, какая мерзость! Неужели я всю жизнь ела эту гадость?
Пока я запихивала в себя плохо приготовленную размазню, Прасковья стояла рядом и не сводила с меня глаз. Сочтя, что порция овсянки сполна компенсирует мое любопытство, я отважилась задать еще один вопрос:
— А где мои родители?
— Подохли, — равнодушно повела Прасковья плечами.
— Когда?
— А как тебя выродили, так и подохли.
— Значит, я здесь воспитывалась?
— А где ж еще? Кому ты еще нужна, кроме родной бабки? Ну, все, хорош базарить, давай, отдыхай. Завтра ты уже должна быть на ногах.
Сделав столько оптимистичное заявление, Прасковья забрала жестяную миску с остатками каши и удалилась. А я принялась осмысливать полученную информацию.
Моя родная бабка меня не любит. Это факт. Интересно, почему или за что? Что я успела такого натворить, чтобы заслужить нелюбовь в столь крупных размерах? Или все дело в моих родителях? Про тех, кого любили, не говорят «подохли». Да и отказ Прасковьи вызвать мне врача о многом говорит. Похоже, ей все равно, что со мной будет. На самом деле все равно.
И все-таки интересно посмотреть на тех, кто дал мне жизнь. Может, хоть так я узнаю что-то о себе? Должны же быть у Прасковьи хоть какие-нибудь фотографии тех лет! В следующий раз обязательно спрошу об этом. Да, и я по-прежнему не знаю, как называется населенный пункт, в котором я нахожусь. Даже не знаю, сколько в нем жителей. Совсем забыла поинтересоваться. Хотя что-то во мне говорит, что Прасковью не радуют мои расспросы. Хотя, какое мне дело до того, нравится ей это или нет. Я должна знать, кто я такая, и точка. А поскольку кроме Прасковьи расспросить мне об этом некого, значит, буду спрашивать ее.
Хм, а по поводу «завтра уже быть на ногах» — это она, надеюсь, пошутила? Я ж дальше порога не уползу, меня шатает туда-сюда, и слабость ужасная. Впрочем, при сотрясениях мозга всегда так…
Стоп! Откуда я знаю, что у меня именно сотрясение мозга? Вернее, даже не так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Нет, Катюш, в милицию я, конечно, обращусь, но не сейчас. Боюсь, как бы Лизоньке не навредить. Да и опоздать рискуем. Пока три дня с пропажи не пройдет, они даже не чухнутся. Да и чужаков как бы не спугнуть. Они единственные знают, что случилось. А так допросят их разок в милиции, они возьмут и дадут деру. А Лизе — труба. Нет, с милицией пока подождем. Лучше расскажи: ты-то откуда поняла, что у нас беда стряслась?
— А как тут не понять? Лизонька на днях ко мне заходит, масло у нее подсолнечное закончилось. А сама — словно мумия египетская. Бледненькая такая, глазища огромные во все лицо, словно кругами очерченные. Я ее спрашиваю, все ли в порядке, а она головой кивает и ничего не говорит. Ну, думаю, мало ли что, дело молодое. Опять за своим компьютером пересидела, как пить дать. У меня вон зять тоже: как ночь у телевизора этого проведет, утром на него и смотреть страшно: глаза красные, физиономия — краше в гроб кладут…
— А что дальше было? — мягко вернул Яковлевич свою собеседницу к нужной теме.
— А ничего. Обычно, если Лизонька у меня чего-нибудь берет, то на следующий день обязательно возвращает. Не любит она в долгах ходить, даже в копеечных. И обязательно еще что-нибудь сделает: в квартире приберет или в магазин сходит. А у меня как раз крупы закончились. Думаю, вот и хорошо: придет Лиза, я ее в магазин и отправлю. День прошел — Лизы нет. Я сначала и не волновалась нисколечко. Мало ли что: забыла или занята была. А тут как увидела этих…
— Того мужика, который мне дверь открыл?
— Ну да, его и бабу ейную. Я ж сразу вижу, что не наши. Думаю: мало ли чего, погостить к кому приехали, дело-то хозяйское. Села с ними в один лифт, а они вместе со мной выходят и прямиком к Лизе направляются. Дверь своим ключом открывают и проходят. А я — веришь, нет? — как осталась на своем пороге с разинутым ртом стоять, так и простояла неведомо сколько. Стала думать, как бы тебе дать знать, а тут ты и сам пожаловал.
— Что ж, понятно, — помассировал себе виски Яковлевич. — Исходя из твоего рассказа ясно, что Лиза с захватчиками успела плотно пообщаться. Сколько я ее помню, если остается дома одна, то никогда для себя не готовит. Колбаски там или сухомятки какой перехватит, и все. А раз масло брала — значит, готовила на компанию. Интересно знать: что они такого ей сказали, что она их впустила? Лиза — девочка осторожная.
— Да мало ли чего? Уже и неважно. Главное — придумать, как девочку спасти.
— Это ты верно, Катюша, заметила. Слушай, у меня к тебе одна просьба будет. Туда-сюда из области мотаться мне тяжеловато, а квартира, сама видишь, занята. Не могла бы ты меня приютить на какое-то время? Я человек бывалый, мне только одеяло на пол кинь, а больше и не надо ничего.
— Да что ж ты такое говоришь, — разволновалась Катерина, — какое такое одеяло? Постелю по всем правилам, на кровати…
— Очень не хочу тебя стеснять…
— Ой, придумал тоже! Я все равно здесь одна, ровно ворона на суку. Мои-то еще с пару недель на курортах отдыхать будут. Так что и не думай даже: остаешься здесь, и точка.
— Спасибо тебе, Катюша! Огромное спасибо!
Яковлевич осторожно взял ладонь Катерины и прильнул к ней губами в знак признательности. Катерина раскраснелась и на какое-то мгновение стала похожа на ту, какой была лет сорок назад: милую и обаятельную женщину, чей фотопортрет красовался на видном месте в большой комнате.
— А теперь будем действовать. Для начала покажи-ка мне, где у вас тут телефон?…
* * *
Я наконец-то дождалась, когда Прасковья вновь пришла навестить меня.
— Бабушка, мне очень плохо.
— Ну и что? Меньше на сеновал лазить будешь.
— Я очень сильно расшиблась, — продолжая я, старательно игнорируя грубость Прасковьи, — мне срочно нужен врач. Пожалуйста, вызови кого-нибудь.
— Разбежалась вверх ногами! Врача ей подавай! Да ты здоровая, как кобылка-трехлетка, на тебе пахать и пахать. А то, что на всю голову ушибленная, так ты всегда дура дурой была.
— А если я умру? — бросила я пробный шар. Умирать я, разумеется, не собиралась, но узнать мнение Прасковьи было интересно.
— Ну, и невелика потеря. Ладно, хорош тут огород городить. Я тебе пожрать принесла. Лопай, давай, а то и вправду коньки отбросишь.
— Мне не хочется. Только пить, если можно.
— Я сказала — жрать, значит, бери и жри! — угрожающе близко подошла ко мне Прасковья. — Или хочешь, чтобы я тебе еду собственноручно в глотку запихала?
— Нет, — насколько было можно отодвинулась я от страшной старухи.
— Тогда лопай. Ну, я жду!
Пришлось приподниматься на подушках, устраивать свой бренный и склонный к тошноте организм в более-менее вертикальное положение, а потом давиться невкусной и почти несоленой овсянкой, явно приготовленной на воде. Боже мой, какая мерзость! Неужели я всю жизнь ела эту гадость?
Пока я запихивала в себя плохо приготовленную размазню, Прасковья стояла рядом и не сводила с меня глаз. Сочтя, что порция овсянки сполна компенсирует мое любопытство, я отважилась задать еще один вопрос:
— А где мои родители?
— Подохли, — равнодушно повела Прасковья плечами.
— Когда?
— А как тебя выродили, так и подохли.
— Значит, я здесь воспитывалась?
— А где ж еще? Кому ты еще нужна, кроме родной бабки? Ну, все, хорош базарить, давай, отдыхай. Завтра ты уже должна быть на ногах.
Сделав столько оптимистичное заявление, Прасковья забрала жестяную миску с остатками каши и удалилась. А я принялась осмысливать полученную информацию.
Моя родная бабка меня не любит. Это факт. Интересно, почему или за что? Что я успела такого натворить, чтобы заслужить нелюбовь в столь крупных размерах? Или все дело в моих родителях? Про тех, кого любили, не говорят «подохли». Да и отказ Прасковьи вызвать мне врача о многом говорит. Похоже, ей все равно, что со мной будет. На самом деле все равно.
И все-таки интересно посмотреть на тех, кто дал мне жизнь. Может, хоть так я узнаю что-то о себе? Должны же быть у Прасковьи хоть какие-нибудь фотографии тех лет! В следующий раз обязательно спрошу об этом. Да, и я по-прежнему не знаю, как называется населенный пункт, в котором я нахожусь. Даже не знаю, сколько в нем жителей. Совсем забыла поинтересоваться. Хотя что-то во мне говорит, что Прасковью не радуют мои расспросы. Хотя, какое мне дело до того, нравится ей это или нет. Я должна знать, кто я такая, и точка. А поскольку кроме Прасковьи расспросить мне об этом некого, значит, буду спрашивать ее.
Хм, а по поводу «завтра уже быть на ногах» — это она, надеюсь, пошутила? Я ж дальше порога не уползу, меня шатает туда-сюда, и слабость ужасная. Впрочем, при сотрясениях мозга всегда так…
Стоп! Откуда я знаю, что у меня именно сотрясение мозга? Вернее, даже не так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70