Безучастно смотрели на ревущих баб - точно тех из-
бивал кто... Ровной и ленивой полосой выстраивались вокруг церкви. Поды-
мали колья на плечи как ружья... Молодежи не было - все бородатые впро-
седь. Мальчишки сбирали гальки в кучки.
Над крестами кружились и звонко падали в глухое, бледное и жаркое не-
бо - голуби.
Шмуро ловил Кирилла Михеича в толпе, тянул его за рукав и звал:
- Идемте к Иртышу, в купальни хотя бы... Стрельба здесь начнется, вам
ради чего рисковать? Идемте.
Кирилл Михеич все втискивался в толпу, раздвигал потные локти, пахну-
щие маслом бороды. Плотным мясом толкали в бока бабы; старухи царапали
костями. Какой-то скользкий и тающий, отдающий похотью и тоской, комок
давился и рождался - то в груди, то в голове...
- Отстань, - говорил он.
Никто его как-будто не узнавал, но никто и не удивлялся. И толпу
пройти нельзя было, - только выходил на край, как поворачивался и опять
он входил туда же.
- Идемте!..
- Отстань.
Потом Шмуро больше не звал его. Но, раздвигая тела, вдыхая воздух,
пахнущий табаком и сырым, недопеченым хлебом, Кирилл Михеич повторял:
- Отстань... отвяжись...
Вдруг Кирилла Михеича метнуло в сторону, понесло глубоко глубоко бо-
роздя сапогом песок и он вместе с другими хрипло закричал:
- Ладно... Правильно-о!..
А тот, кому кричал Кирилл Михеич, перегнувшись из таратайки и прижи-
мая к груди киргизский малахай, как наперсный крест, резко взывал:
- Не допускайте, православные!.. Не допускайте в церковь... Госпо-
ди!..
И он оборачивался к улыбающемуся красногвардейцу Горчишникову. А Гор-
чишников держал револьвер у виска о. Степана и кричал в толпу:
- Пропусти! Застрелю.
На козлах сидела и правила матушка.
Толпа стонала, выла. Спина в спину Горчишникову стоял еще красногвар-
деец, бледный и без шапки. Револьвер у него в руке прыгал, а рукой он
держался за облучек.
- Пу-ускай!.. - кричал в толпу Горчишников. - Пускай, а то убью попа.
Толпа, липко дыша, в слезах, чернобородая, пыльная, расступилась, за-
вопила, грозя:
- По-одожди!
Тележка понеслась.
А дальше Кирилл Михеич тоже со всеми, запинаясь и падая, без шляпы -
бежал за тележкой к пристаням. Протоиерея по сходням провели на пароход,
а матушку не пустили.
Лошадь подождала и, легонько мотая головой, пошла обратно. Толпились
у сходен, у винтовок красногвардейцев - орали каменщикам, малярам, кро-
вельщикам:
- Пу-усти...
А у тех теперь не лопатки - штыки. Лица поострели, подтянулись.
Махал сюртуком Кирилл Михеич, падая в пыль на колени:
- Ребята, отца Степана-то... Пу-усти...
- Здесь тебе не леса! Жди...
Работник Бикмулла сдвинул на ухо тибитейку, босиком травил канат.
Пароход отошел от пристани, гукнул тревожно, и вдруг на палубу выка-
тили пулеметы.
Толпа зашипела, треснула и полилась обратно с берега в улицы.
И только в переулке заметил Кирилл Михеич - потеряна шляпа; штанину
разорвал, подтяжки лопнули, и один белый носок спустился на штиблет.
VIII.
Тонкая, как паутина, липкая шерсть взлетала над струнами шерстобойки.
Кисло несло из угла, где бил Поликарпыч шерсть. И борода у него была,
как паутина - голубая и серая.
Кирилл Михеич лежал на кровати и говорил:
- Ты в дом-то почаще наведывайся. Бабы.
- Аль уедешь?
- В бор-то. Лешава я там не видал. Раньше не мог, теперь поздно.
- Поздно? Пымают.
- Поймали же попа.
- Попа и я могу пымать. На то он и поп. Куды он убежит, дальше алта-
ря? Нет, ты вот меня поймай. А то - нарядил купу киргизку, а волосы
из-под малахая длинней лошадинова хвоста... Убьют, ты как думаешь?
- Я почем знаю, - с раздражением ответил Кирилл Михеич.
Поликарпыч свалил шерсть в мешок и, намыливая руки, сказал:
- Надо полагать, кончут. Царство небесно, все там будем.
- Чирей тебе на язык.
Поликарпыч хмыкнул:
- Ладно. Жалко. А того не ценишь, что в Павлодаре мощи будут. Ни од-
ного мученика по всей киргизской степе. Каки таки и места... И тебя в
житьи упомянут.
Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Кирилл Михеич отвернулся к
стене...
Поликарпыч спросил что-то, надел пиджак и ткнулся к маленькому в
пыльной стене зеркалу.
- Пойду к бабам. Што правда, то правда - от таких баб куда побежишь.
Сладше раю...
- Иди, ботало! Вот на старости лет...
Вспомнил Кирилл Михеич - давно книжку читал - "Красный корсар". Плен-
ных там вешали на мачте. Подумал про о. Степана: "а мачта мала!". И ни-
как не мог вложить в память ясно: выдержит мачта или нет. Красят их си-
ней краской, мачты существуют для флага. Флаг, конечно, легче челове-
ка...
И еще вспомнил - пимокатню пермских земель. Там должно быть читал
"Красного корсара". С тех времен книги видел и читал только конторские:
с алыми и синими графками. Сверху жирно - "дебет, кредит". Все остальное
- цифры, как поленья в бору - много...
Пристроечка в стену флигелька упирается. Так что с кровати слышно -
могучим шагом, гремя половицами, идет Фиоза Семеновна. А легче, то,
должно быть, Олимпиада, или, может, отец.
Ржет лошадь: протяжно и тонко. Должно быть, не поили. Вечер по двору
- синяя лисица. Медов и сладостен ветер - чай в такую погоду пить, а
здесь по мастерским прячься. И от кого?.. В своем доме.
Лошадь жалко - не человек, кому пожалуется. Натянул сюртук Кирилл Ми-
хеич, приоткрыл лопнувшую зеленую дверь.
По двору - топот. К пригону. Насвистывая, ввел кто-то лошадь. Звякну-
ло железом. Сапоги заскрипели. Потом стременами, должно, тронули.
В щель пахнуло лошадиным потом, - и голос Запуса:
- Старик, спишь?
Вскочил Кирилл Михеич в кровати. Натянул кое-как одеяло. Дверь пода-
лась, грохнулась на скамью тяжесть - седло.
- Спишь?
Свистнул. Зажег папироску. Сплюнул.
- Спи. Огонь напрасно не гасишь, пожар будет. Я погашу.
Дунул на лампу и ушел.
Еще за стеной шаги - расписанные серебряным звоном. Смех будто; само-
вар несут - Сергевна ногами часто перебирает.
И такой же нетленный вечер как всегда. И крыши - спящие голуби.
Телеги под навесом, пахнущие дегтем и бором. Земля, сонная и теплая,
закрывает глаза.
А душа не закрывает век, ноет и мечется, как зверь на плывущей льди-
не.
Мелко, угребисто, перебирая руками, точно плывет - Поликарпыч.
- Хозяин прикатил. Видал?
- Видел.
- Хохочет. Тебя, грит, у парохода приметил... На коленях молился.
- Брешет, курва.
- Ты ему говори. Я, грит, ему кланяюсь, - ен и не видит. Освободите-
ли-и!.. Куды, грит, сейчас изволил отбыть?.. Фиоза-то...
- Ну?..
- Вместе с Олимпиадой, ржет... Я ее в бок толкаю, а она брюхом-то как
вальком - так и лупит, так и лупит. Ловко, панихида, смеется. Поди так
штаны лопнули.
Кирилл Михеич потер ладони - до сухой боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
бивал кто... Ровной и ленивой полосой выстраивались вокруг церкви. Поды-
мали колья на плечи как ружья... Молодежи не было - все бородатые впро-
седь. Мальчишки сбирали гальки в кучки.
Над крестами кружились и звонко падали в глухое, бледное и жаркое не-
бо - голуби.
Шмуро ловил Кирилла Михеича в толпе, тянул его за рукав и звал:
- Идемте к Иртышу, в купальни хотя бы... Стрельба здесь начнется, вам
ради чего рисковать? Идемте.
Кирилл Михеич все втискивался в толпу, раздвигал потные локти, пахну-
щие маслом бороды. Плотным мясом толкали в бока бабы; старухи царапали
костями. Какой-то скользкий и тающий, отдающий похотью и тоской, комок
давился и рождался - то в груди, то в голове...
- Отстань, - говорил он.
Никто его как-будто не узнавал, но никто и не удивлялся. И толпу
пройти нельзя было, - только выходил на край, как поворачивался и опять
он входил туда же.
- Идемте!..
- Отстань.
Потом Шмуро больше не звал его. Но, раздвигая тела, вдыхая воздух,
пахнущий табаком и сырым, недопеченым хлебом, Кирилл Михеич повторял:
- Отстань... отвяжись...
Вдруг Кирилла Михеича метнуло в сторону, понесло глубоко глубоко бо-
роздя сапогом песок и он вместе с другими хрипло закричал:
- Ладно... Правильно-о!..
А тот, кому кричал Кирилл Михеич, перегнувшись из таратайки и прижи-
мая к груди киргизский малахай, как наперсный крест, резко взывал:
- Не допускайте, православные!.. Не допускайте в церковь... Госпо-
ди!..
И он оборачивался к улыбающемуся красногвардейцу Горчишникову. А Гор-
чишников держал револьвер у виска о. Степана и кричал в толпу:
- Пропусти! Застрелю.
На козлах сидела и правила матушка.
Толпа стонала, выла. Спина в спину Горчишникову стоял еще красногвар-
деец, бледный и без шапки. Револьвер у него в руке прыгал, а рукой он
держался за облучек.
- Пу-ускай!.. - кричал в толпу Горчишников. - Пускай, а то убью попа.
Толпа, липко дыша, в слезах, чернобородая, пыльная, расступилась, за-
вопила, грозя:
- По-одожди!
Тележка понеслась.
А дальше Кирилл Михеич тоже со всеми, запинаясь и падая, без шляпы -
бежал за тележкой к пристаням. Протоиерея по сходням провели на пароход,
а матушку не пустили.
Лошадь подождала и, легонько мотая головой, пошла обратно. Толпились
у сходен, у винтовок красногвардейцев - орали каменщикам, малярам, кро-
вельщикам:
- Пу-усти...
А у тех теперь не лопатки - штыки. Лица поострели, подтянулись.
Махал сюртуком Кирилл Михеич, падая в пыль на колени:
- Ребята, отца Степана-то... Пу-усти...
- Здесь тебе не леса! Жди...
Работник Бикмулла сдвинул на ухо тибитейку, босиком травил канат.
Пароход отошел от пристани, гукнул тревожно, и вдруг на палубу выка-
тили пулеметы.
Толпа зашипела, треснула и полилась обратно с берега в улицы.
И только в переулке заметил Кирилл Михеич - потеряна шляпа; штанину
разорвал, подтяжки лопнули, и один белый носок спустился на штиблет.
VIII.
Тонкая, как паутина, липкая шерсть взлетала над струнами шерстобойки.
Кисло несло из угла, где бил Поликарпыч шерсть. И борода у него была,
как паутина - голубая и серая.
Кирилл Михеич лежал на кровати и говорил:
- Ты в дом-то почаще наведывайся. Бабы.
- Аль уедешь?
- В бор-то. Лешава я там не видал. Раньше не мог, теперь поздно.
- Поздно? Пымают.
- Поймали же попа.
- Попа и я могу пымать. На то он и поп. Куды он убежит, дальше алта-
ря? Нет, ты вот меня поймай. А то - нарядил купу киргизку, а волосы
из-под малахая длинней лошадинова хвоста... Убьют, ты как думаешь?
- Я почем знаю, - с раздражением ответил Кирилл Михеич.
Поликарпыч свалил шерсть в мешок и, намыливая руки, сказал:
- Надо полагать, кончут. Царство небесно, все там будем.
- Чирей тебе на язык.
Поликарпыч хмыкнул:
- Ладно. Жалко. А того не ценишь, что в Павлодаре мощи будут. Ни од-
ного мученика по всей киргизской степе. Каки таки и места... И тебя в
житьи упомянут.
Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Кирилл Михеич отвернулся к
стене...
Поликарпыч спросил что-то, надел пиджак и ткнулся к маленькому в
пыльной стене зеркалу.
- Пойду к бабам. Што правда, то правда - от таких баб куда побежишь.
Сладше раю...
- Иди, ботало! Вот на старости лет...
Вспомнил Кирилл Михеич - давно книжку читал - "Красный корсар". Плен-
ных там вешали на мачте. Подумал про о. Степана: "а мачта мала!". И ни-
как не мог вложить в память ясно: выдержит мачта или нет. Красят их си-
ней краской, мачты существуют для флага. Флаг, конечно, легче челове-
ка...
И еще вспомнил - пимокатню пермских земель. Там должно быть читал
"Красного корсара". С тех времен книги видел и читал только конторские:
с алыми и синими графками. Сверху жирно - "дебет, кредит". Все остальное
- цифры, как поленья в бору - много...
Пристроечка в стену флигелька упирается. Так что с кровати слышно -
могучим шагом, гремя половицами, идет Фиоза Семеновна. А легче, то,
должно быть, Олимпиада, или, может, отец.
Ржет лошадь: протяжно и тонко. Должно быть, не поили. Вечер по двору
- синяя лисица. Медов и сладостен ветер - чай в такую погоду пить, а
здесь по мастерским прячься. И от кого?.. В своем доме.
Лошадь жалко - не человек, кому пожалуется. Натянул сюртук Кирилл Ми-
хеич, приоткрыл лопнувшую зеленую дверь.
По двору - топот. К пригону. Насвистывая, ввел кто-то лошадь. Звякну-
ло железом. Сапоги заскрипели. Потом стременами, должно, тронули.
В щель пахнуло лошадиным потом, - и голос Запуса:
- Старик, спишь?
Вскочил Кирилл Михеич в кровати. Натянул кое-как одеяло. Дверь пода-
лась, грохнулась на скамью тяжесть - седло.
- Спишь?
Свистнул. Зажег папироску. Сплюнул.
- Спи. Огонь напрасно не гасишь, пожар будет. Я погашу.
Дунул на лампу и ушел.
Еще за стеной шаги - расписанные серебряным звоном. Смех будто; само-
вар несут - Сергевна ногами часто перебирает.
И такой же нетленный вечер как всегда. И крыши - спящие голуби.
Телеги под навесом, пахнущие дегтем и бором. Земля, сонная и теплая,
закрывает глаза.
А душа не закрывает век, ноет и мечется, как зверь на плывущей льди-
не.
Мелко, угребисто, перебирая руками, точно плывет - Поликарпыч.
- Хозяин прикатил. Видал?
- Видел.
- Хохочет. Тебя, грит, у парохода приметил... На коленях молился.
- Брешет, курва.
- Ты ему говори. Я, грит, ему кланяюсь, - ен и не видит. Освободите-
ли-и!.. Куды, грит, сейчас изволил отбыть?.. Фиоза-то...
- Ну?..
- Вместе с Олимпиадой, ржет... Я ее в бок толкаю, а она брюхом-то как
вальком - так и лупит, так и лупит. Ловко, панихида, смеется. Поди так
штаны лопнули.
Кирилл Михеич потер ладони - до сухой боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47