Дава-Дорчжи пытается сидеть - трудно. Необходимо подумать,
насколько повлияла на Сибирь восточная культура. Связь - между восстани-
ями и ею. Здесь наиболее долго длится борьба с тьмой. Влияние слабое -
раздавят". И еще пониже: "Жизнь человека есть продолжение его детства".
Дава-Дорчжи встает. Опираясь на стену, он бредет к дверям. Снег в
проходах высокий и пухлый. Вагоны заносит - и без колес они веселее -
похожи на конфектные коробки.
- В городе есть наши, - говорит гыген, - они дадут еды.
Профессор послушно одевается.
- Вы мне сообщите их адреса?..
Гыген вдруг улыбается. Профессор замечает: какие у него необычайно
большие скулы, - точно уши сунуты под глаза. Кожа на скулах темная и,
наверное, очень толстая и твердая, как мозоль.
- Я помню... да... совсем забыл...
Он, продолжая улыбаться (теперь улыбка у него во все лицо и так, по-
жалуй, хуже), водит длинными пальцами перед ртом:
- Забыл... забыл... это не болезнь была... а новое мое перевоплоще-
ние... да... Принесите мне, пожалуйста, есть...
Профессор в городе. Он отправляется в Отделение Географического Об-
щества. В музеях вповалку спят солдаты. У входа в библиотеку, на сту-
пеньках лестницы человек в пимах и самоедской малице. На вороту малицы -
музейный ярлык.
- Вам кого?
Профессору необходимо поговорить с председателем Общества. Правление
и председатель арестованы за участие в юнкерском восстании. Малица жалу-
ется:
- Спирт из препаратных банок выпили, крокодилом истопили печь, на че-
репахе мальчишки с горы катаются.
Кто же профессору может сообщить о монголах. Откуда малице знать о
монголах, - их в шкафах нету, она стережет библиотеку, дабы не расхити-
ли.
- Обратитесь в Исполком.
Исполкомская барышня посылает в Кирсекцию. Там юный мусульманин пере-
водит на киргизский язык Коммунистический Манифест. На вопрос профессора
он спрашивает: "Товарищ, вы знакомы с системой пишущих машинок, необхо-
димо в срочном порядке переменить русский текст на киргизо-арабский ал-
фавит". Монгол в городе нет, они скрылись неизвестно куда, впрочем, если
товарищ владеет монгольским языком, ему могут предложить переводную ра-
боту.
Теплушка за Омском.
Дава-Дорчжи неуверенно и легко, точно ноги его из бумаги, выходит из
вагона. Виталий Витальевич ведет его под руку:
- В Новониколаевске я буду хлопотать, чтобы нас пустили по южному пу-
ти на Семипалатинск.
- Мне все равно.
Едва только Дава-Дорчжи приобретает сил сам надеть сапоги, он берет
котелок.
- Куда вы?
- По вагонам... у солдат каши просить...
- Я могу сделать это! Возвратный схватите, Дава-Дорчжи.
- Я же не болел... откуда у меня возвратный... Вам они каши не да-
дут... вы старик, а похожи на китайца...
- Дава-Дорчжи, на мне лежит обязанность.
- Почему вы меня голодом морите? Вы сами все втихомолку с'едаете...
Профессору стыдно думать о золотой проволоке. Пусть она лежит в углу,
плотно забитая гвоздями, и погибнет вместе с вагоном. Для себя он ее не
употребил и не употребит - он не вор. Думая так, он чувствует себя спо-
койнее. Весь Будда в пыли, только почему-то слабо оседает пыль на бров-
ные извилины. Спина - в зеленоватом налете, профессор смазывает ее мас-
лом, которое достает тряпочкой с вагонных колес.
Однажды, в составе, везущем на дальний восточный фронт коммунистов,
он среди кожаных курток, замечает товарища Анисимова. Впрочем, он прис-
тально не разглядывает: он бежит в комендантскую - ждет. Если Анисимов
придет за справкой - он перехватит его, скажет, что Будду выбросили на
одной из станций и он, профессор, возвращается в Петербург.
Он ждет напрасно: Анисимова нет.
Дава-Дорчжи приносил котелки с кашей и щами. Ест он жадно, опуская
пальцы в пищу, точно желая напитать жиром пальцы рук. Ложка у него кру-
гом обкусана и на металле круглые следы зубов. И зубы у него точно вы-
росли и заострились: профессору больно смотреть на них. Каша темная и
густая походит на землю и низкий запах ее стелется по полу.
Гыген почти не разговаривает с профессором и не спрашивает о пути.
Движения его становятся быстрее, спина выпрямляется.
В Новониколаевске он исчезает на целый день.
В Распредпункте как-то неожиданно быстро комиссар делает пометку на
заявлении профессора Сафонова: "Удовлетворить, направив по просимому
маршруту".
Вечер. Профессор долго путается среди составов, отыскивая теплушку.
Надпись на дверях соскоблена: это он видит при ярком свете дугового фо-
наря. "Нужно восстановить", - думает он.
Дава-Дорчжи сидит на постели. Он распахивает новый козий полушубок и
поправляет ворот гимнастерки.
Профессор невнимательно спрашивает:
- Подарили?
Ему хочется пошутить с гыгеном и он хочет сказать: "в разрешении на
южную дорогу отказано".
- Получил!
Он, все думая о своем, как-то позади себя говорит:
- Вот что... где же выдают полушубки странникам?
Гыген делает несвойственный ему жест: подбоченивается. Лицо удлиняет-
ся, и профессор видит белые, как бумага, глаза. Голос у Дава-Дорчжи вы-
сок, почти крик:
- В полку, в полку, в полку... сволочь ты этакая... отстань! Подыхать
мне тут с тобой! С голоду мне умирать. Не поеду, остаюсь! Мне здесь на-
до... я здесь... я...
Он пытается вскинуть вдруг ослабевшие руки, профессору страшно поду-
мать, что он вскинет их. Он расстегивает шинель, забывает и опять шарит
в петлях давно выкинутые крючки:
- Конечно, конечно, ваше дело...
Он вдруг обрадованно находит оставшийся крючок, но сукна подле крючка
нет. Должно быть, серое, мокрое от снега сукно.
Дава-Дорчжи так и не подымает рук.
- Я совсем другое думал, Дава-Дорчжи... я полагаю, мы сможем сгово-
риться... Я, наконец, могу достать деньги, получено разрешение. В таких
случаях, знаете...
- Доносить пойдете, - доносите! Я в анкете сам написал - офицер...
Профессор смотрит на его облупившееся лицо и распухшие (очень неров-
но, алыми горошинами) веки. Дава-Дорчжи кричит о новом своем перевопло-
щении: он отныне не Будда, не гыген, он не болел - он умирал, он остав-
лял дух того, который вот, в золотых пятнах, рядом, так разве болеют?
Профессор говорит тихо:
- Оставьте шутить, Дава-Дорчжи... Вы офицер, вы почти русский и вам
ли итти служить, к большевикам?.. Вы обязаны, вы местный человек... Я
вам не верю.
Дава-Дорчжи достает из кармана бумаги, они завернуты в носовой платок
профессора. Он их швыряет на кровать.
Дава-Дорчжи идет к дверям военной прямой походкой. Ноги у него слегка
косятся, отворяет дверь пинком сапога.
Дава-Дорчжи, гыген и лама, уходит.
Он, подлезая под вагон, чтоб сократить путь, говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18