Одну минуту они глядят друг на друга.
— Брось! Попадет!
— Да ведь никто не узнает. Посмотрим — и все.
Посмотреть, что в шкафу, интересно, но все же страшно.
— А вдруг придет?
— Услышим, — уверенно говорит Крякин. Крякин уже сунул ключ в скважину. Щелкнул замок, и дверка сама распахнулась. На широких полках лежат огромными стопами чистые тетради, пачки карандашей, книги, вставочки, коробки перьев и резинки.
Одно мгновенье друзья смотрят друг на друга. Крякин начинает усиленно сопеть. Вдруг он протягивает Роману ключи, а сам принимается орудовать в шкафу. Отделив от стопы чуть ли не половину тетрадей, он вытаскивает их, потом так же быстро хватает несколько книг, две пачки карандашей, резинки, циркули и ножницы. В это время оба слышат тихие шлепающие шаги учительницы.
— Закрывай! — шипит Крякин, а сам, нагруженный книгами и тетрадями, бежит к парте.
Роман, как во сне, захлопывает дверку шкафа, поворачивает ключ и, сунув всю связку в карман, тоже бежит на место.
Входит Гликерия Петровна и смотрит на часы.
— Можете идти, — говорит она.
КОНВЕРТ НА КОМОДЕ
На другой день Роман, по обыкновению, явился в школу. Первые два урока прошли благополучно. Третьим уроком было рисование, которое преподавала худенькая женщина с необыкновенно большой и круглой головой, за что ребята и прозвали ее Сковородкой. На ее уроке всегда присутствовала Гликерия Петровна, так как Сковородка одна не могла справиться с ребятами.
После звонка обе учительницы явились в класс. Дежурным был Роман. Он поставил, как всегда, один стул — для Сковородки, у кафедры, а другой, у окна, для Гликерии Петровны, которая, сидя там, наблюдала за порядком в классе. Надо было еще вытереть доску, но Роман с утра не мог найти тряпку. Урок начался. И тут Сковородка полезла в кафедру. Она долго молча рылась там, потом, опустив крышку, спросила: — Гликерия Петровна, где ключи от шкафа?
— В кафедре.
— Здесь их нет.
Недовольно морщась, учительница подошла к кафедре, и минуту обе рылись вместе. Класс с радостью встретил неожиданную проволочку и выжидающе следил за Гликерией Петровной.
— Где ключи? — вдруг резко спросила учительница, поднимая голову и глядя на учеников.
Роман переглянулся с Крякиным. Тот делал ему какие-то знаки.
— Сейчас же найдите ключи, иначе всех накажу! — крикнула учительница.
Класс беспокойно загудел.
— Распустились! Почему доска не вытерта? Дежурный, вытри. И немедленно найти ключи.
Роман испуганно вскочил. Недолго раздумывая, он выдернул из кармана платок, собираясь вытереть им доску. Что-то звонко брякнуло на пол.
Роман обернулся. Все смотрели на него, а лицо Крякина было бело как лист бумаги.
Роман медленно перевел глаза на пол. У его ног лежали ключи от шкафа.
— Что это значит? — спросила Гликерия Петровна.
Роман молчал.
— Подними и дай сюда.
Роман поднял ключи и подошел к учительнице. Ключи как угли жгли ему руку.
— Так, — сказала Гликерия Петровна ледяным тоном. — Почему они оказались у тебя?
Роман молчал. Гликерия Петровна минуту в раздумье перебирала ключи, потом, открыв шкаф, стала внимательно пересчитывать книги.
— Гадость… Мерзость… Воришки… — как будто издалека доносилось до Романа.
В двенадцать часов, во время большой перемены, школьная уборщица Маша вывела на лестницу Романа и Крякина.
— Фулюганы какие! Вот придете с матками, вам покажут, — сказала она, закрывая за ними дверь.
— Наплевать — сказал Крякин на улице. — Будем прогуливать, а на следующей неделе я уезжаю с матерью в деревню, тогда свалишь все на меня — и ладно.
Роман забился в уголок к печке и сидит не шевелясь в полумраке. Хорошо, что на него никто не обращает внимания. Все собрались вокруг стола, где сидит мать. Мать, взяв в правую руку лупу, медленно читает письмо — с фронта от Александра. Письмо еще утром подал почтальон. Тогда она в первый раз одна прочитала его. Потом днем она читала его пришедшей Вассе Алексеевне и теперь, в третий раз, читает его всем родным. Колька беспокойно расхаживает по комнате, хмурится и кусает губы.
«Писать ко мне нельзя! Так как мы стоим сейчас секретно в местечке Эн».
— Господи, нельзя! В каком местечке-то? — спрашивает бабушка.
— Местечко Эн, — объясняет мать. — Нельзя, значит, объявлять, что за местечко. «Стоим в местечке Эн. Я сейчас нахожусь в штабе, так что мне теперь лучше…»
— Слава тебе, господи, — крестится бабушка. Колька презрительно фыркает.
— Вояка! В штаб забрался!
— Дурень, — говорит укоризненно мать. — Вот возьмут тебя — наплачешься.
— В штабе стулья протирать не буду, — заносчиво отвечает Колька.
Роман плохо понимает, что говорят. Голова набухает, раздувается, как мыльный пузырь, и, кажется, готова рассыпаться на части. Сейчас треснет. От боли даже в глазах зеленеет. Роман стискивает изо всех сил зубы и глотает беспрерывно набегающую слюну. Горло при каждом глотке что-то сдавливает. Все тело болит.
«А завтра что делать? — мелькает в голове Романа. — В школу нельзя. Опять прогуливать?»
Мать идет на кухню приготовлять ужин. Вдруг она останавливается около Романа и спрашивает его с тревогой:
— Что с тобой?
Она трогает его голову своей жесткой и холодной рукой. От прикосновения у Романа по телу бегут мурашки.
— Господи, какой ты красный! Лоб горячий. Ты не болен?
Роман собирает последние силы. Смотрит на мать, но видит плохо, перед глазами плавают зеленые круги. Гудит в голове, ломит в висках, все тело как в огне.
— Нет, — говорит он хрипло. — Спать хочется.
И, шатаясь, идет к кровати, валится на нее и уже не слышит, как мать, раздевая его, испуганно говорит:
— Никак заболел? О господи!
Целую неделю Романа бросает то в жар, вызывающий жгучий и обильный пот, то в дрожь — тогда все тело кажется обложенным мелкими льдинами. Зубы выбивают дробь. Кажется, кровь замерзла в венах, ни один мускул не повинуется.
Роман постоянно видит мать возле своей постели. Она сидит сгорбившись, освещенная бледным пламенем лампады. Желтые блики играют на ее заострившихся скулах.
С неделю Роман был болен. Иногда кричал, бредил, просил у всех рубль.
И вдруг однажды открыл глаза, как после долгого и крепкого сна. Потянулся, чувствуя во всем теле приятную слабость. Хотелось есть. Над головой тускло горела лампада. В углу на сундуке лежала мать — нераздетая, в платье. Она дышала ровно, спала. Из-за перегородки доносился храп стариков.
Роман лежал на спине, отдыхая, разглядывая тени от лампадки. Тени, как живые, то вытягивались на половину комнаты, то уменьшались и чернели. Неясный шорох заставил Романа насторожиться и повернуть голову. От изумления он чуть не крикнул. За столом, в пальто и в шапке, сидел Колька и при слабом свете полупритушенной лампы что-то быстро, не останавливаясь, писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49