Тот молча втянул голову в плечи. Маленькие глазки, в которых появились слезы, лихорадочно бегали по сторонам. Грек уже не пытался оправдываться — по грозному выражению лица Сабина он понял, что это бесполезно.
— Вонючка корабельная, — презрительно процедил трибун. — Ты же обещал мне, я готов был заплатить. Тебя ведь никто не заставлял — мог и отказаться.
Никомед буркнул что-то насчет гражданского долга и снова умолк, нервно сглатывая слюну.
Сабину стало противно.
Он резко выпустил шкипера и правой рукой с силой двинул его в лицо. Тот словно щепка отлетел к стене, ударился о нее спиной и медленно сполз на пол, закрывая голову руками. На его губах появилась кровь, из носа тоже выскользнула струйка.
— Живи, скотина, — с отвращением произнес Сабин, вытирая полой туники испачканную кровью ладонь. — Помолись всем своим богам, чтобы ты больше не встретился на моем пути. Иначе я просто раздавлю тебя, как таракана.
С этими словами он повернулся и вышел.
Когда шаги трибуна стихли, Никомед медленно поднялся на ноги, взял какую-то тряпку, вытер лицо. В его глазах по-прежнему был страх, но теперь прибавилось и нечто другое — ненависть. Дикая, безграничная ненависть.
— Ладно, трибун, — пробормотал он, закашлялся и выплюнул на пол сгусток крови. — Ладно... Я помолюсь моим богам. Но будь уверен — мы еще встретимся. И тогда я тебе не завидую...
Сабин вышел на палубу и вернулся на свое место у борта. Несмотря на урок, преподанный предателю-греку, он не чувствовал себя удовлетворенным. Ему просто было противно, словно он прикоснулся к скользкой змее. К тому же, интуиция подсказывала ему, что змея эта может оказаться ядовитой.
Матросы — догадались ли они о том, что произошло в каюте капитана, или нет — продолжали спокойно сидеть на палубе, лениво переговариваясь. Некоторые жевали черствый хлеб с сыром, прихлебывая воду из кувшина. Запасы вина на корабле находились под замком. Скупой Никомед лично следил за раздачей порций. Наверное, ему доставляло танталовы муки смотреть, как живительный напиток поглощает кто-то другой.
Корникс уже проснулся — ему достаточно было поспать несколько минут, чтобы освежиться — и грустно смотрел куда-то в темную даль.
Сабин усмехнулся, глядя на него.
«Бедняга совсем расстроился, — подумал он. — Наверное, после объятий преторианцев, он ожидает, что нас каждую минуту могут заковать в цепи и бросить в тюрьму. Ладно, я компенсирую ему все переживания».
Так шло время, точнее — тянулось. Сабин все чаще нетерпеливо поглядывал на берег.
И вот, наконец, он заметил там какое-то движение, вспыхнул свет факелов. Вскоре можно уже было различить группу людей, направлявшихся к судну. Матросы тоже оживились и начали подниматься на ноги.
Сабин видел, как по трапу взошел сначала человек в плаще, в котором, как ему показалось, он узнал цезаря. За ним следовал Фабий Максим — его голову капюшон не закрывал. Третьим был все тот же таинственный незнакомец, которого в последний момент привел сенатор. Этот прятал лицо, но Сабин узнал его по характерной походке — человек слегка раскачивался из стороны в сторону и размахивал руками.
Остальные задержались на берегу. Сабин с интересом всматривался в них, надеясь увидеть Агриппу Постума, которого ему до сих пор встречать не доводилось. Но нет — в слабом свете факелов мелькали только воинские доспехи, а ссыльный наверняка не мог носить армейскую форму.
Цезарь и сопровождавшие его люди поднялись на борт и молча, не говоря никому ни слова, двинулись к каюте. Оттуда торопливо выскочил Никомед, держась рукой за распухший нос.
Август и неизвестный прошли в помещение и закрыли за собой дверь. Фабий задержался и посмотрел на шкипера.
— Плывем обратно, — скомандовал он. — И побыстрее.
Никомед всхлипнул, бросил злобный взгляд на Сабина, который спокойно стоял у борта и решился.
— Да, господин, — жалобно протянул он. — Но только я хочу тебе сказать сначала...
— Потом скажешь, — нетерпеливо бросил сенатор и шагнул к двери каюты.
— Я — верный подданный нашего цезаря! — завопил вдруг Никомед, доведенный до отчаяния бесконечными обидами. — Я выполнил свой долг. А этот преступник, — он пальцем указал на Сабина, — избил меня на моем собственном корабле!
Матросы столпились вокруг и с интересом наблюдали за сценкой. Трибун, не изменившись в лице, презрительно сплюнул за борт. Корникс с неприязнью сверлил взглядом спину Никомеда.
— Вот как? — спросил, останавливаясь, Фабий и не очень дружелюбно посмотрел на шкипера. — Что ж, не могу его за это осуждать Ты сам должен знать — доносить на других — это довольно рискованное занятие. Всегда можно нарваться на неприятности.
— Я выполнял свой долг, — упрямо повторил грек.
Он чувствовал, как в нем закипает ненависть к этому холодному и равнодушному патрицию, который, судя по всему, плевать хотел на унижение, перенесенное бедным простым моряком. А ведь он для них старался...
«Все они сволочи, эти римляне, — со злостью подумал Никомед. — Гордые, куда там! Других вообще за людей не считают».
— Мой долг... — начал он опять.
— Долг, — перебил его Фабий, — только тогда достоин уважения, если, выполняя его, человек не поступается своей честью. Тобой же — я уверен — руководили совсем другие мотивы. Что ж, деньги ты получишь, как я и обещал. Но это все, что я для тебя сделаю. А если трибун нанес тебе оскорбление, ты всегда можешь подать на него в суд. Закон защищает всех граждан Империи.
— Суд... — с презрением пробормотал Никомед. — Суд, где сидят такие же напыщенные индюки... Ну, нет, у меня есть и другие средства. Погодите, ребята, вы еще узнаете, на что способен Никомед из Халкедона.
Но его уже никто не слушал. Фабий долгим взглядом посмотрел на Сабина, несколько секунд молчал, а потом произнес:
— Будь рядом. Скоро ты нам понадобишься.
Затем повернулся и скрылся за дверью каюты. Трибун вернулся на свое место и принялся всматриваться в море, взявшись руками за борт.
Кипящий от ярости Никомед взобрался на мостик.
— Чего стоите, сукины дети! — завопил он, перегнувшись через перила. — Отплываем! Слышали, что сказал благородный патриций?
Слова «благородный патриций» он произнес так, словно перед этим хлебнул добрый глоток прокисшего вина.
Прошло около получаса и выглянувший в дверь каюты Фабий позвал Сабина:
— Иди сюда, трибун.
Тот подчинился, прошел вдоль борта и шагнул в помещение, которое по-прежнему освещал факел на стене. Правда, теперь он сильно коптил и брызгал остатками смолы.
Цезарь сидел за столом с каменным выражением лица. Капюшон он уже откинул. Неизвестный расположился в углу на койке шкипера. Он все еще прятался от посторонних глаз.
Фабий закрыл за Сабином дверь и остался стоять за его спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134