— закричал он и бросился бежать, не разбирая места.
— Берегись, Потап, — орал вдогонку брат, — пропадешь!
— Наташа, милая, зачем здесь? — тяжело дыша от бега, спрашивал Потап. Испугавшись своих слов, он густо покраснел и смолк.
— Спасите, человек погибает, — умоляла Наташа, — спасите! Потапушка, — вдруг признала девушка и, протянув ему руки, зарыдала.
Подошел Егор и тоже хотел поздороваться с Наташей, но вдруг остолбенел.
Взгляд его упал на торчавшую из воды голову. Всклокоченные длинные волосы, синее лицо, выпученные страшные глаза…
— Леший, — охнул Егор, пятясь и крестясь, — спаси и помилуй! — Он дернул Потапа за рукав. — Оборотни заманивают, — зашептал он, побледнев.
Встреча была такой неожиданной, а голова в болоте так страшна, что даже Потап заколебался.
Видя замешательство братьев, вступилась Прасковья.
— «Оборотни заманивают»! — презрительно сказала она дрожащим от холода, и страха голосом. — Дурень, а еще мужиком прозывается. Да разве собаки к оборотням ластятся! Вот тебе крест святой, на вот, смотри. — Девушка стала креститься. — Хватит, что ли? — зло сказала она. — Теперь человека спасайте.
Мужики успокоились, посветлели лицами.
— Как его угораздило-то, — все еще недоверчиво спросил Егор, кивнув на торчавшую голову.
— Провалился, — со слезами сказала Наталья. — Совсем было в трясине утоп, да дерево внизу попалось. На цыпках стоит, омертвел: боится, обломится сук-то.
— М-да, — посмотрел Егор на страшные глаза, на синее, помертвевшее лицо.
— Ежели деревья приволочь, тогда разве… бежим, Потап, — спохватился он, и мужики бросились в ельник.
Срубив две небольшие елки, братья подтащили их к торчащей в трясине голове.
— Эй, человек, — крикнул Егор, осторожно подвигая очищенный от ветвей ствол, — хватайся, друг!
Над трясиной мелькнула рука, потянувшаяся к спасительной жерди.
— У-у-у-о-о-а! — раздался жалобный крик. Голова скрылась, показались на мгновение руки, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся пальцы.
— Упокой, господи, раба твоего, — закрестилась Прасковья.
Мужики сняли шапки, заплакала Наталья…
* * *
В шалаше было тепло и уютно. От зелени, устилавшей пол, пахло березовыми вениками. Мокрая женская одежда висела на протянутой вверху жерди. У двери снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая — жиром, на вертеле жарились четыре большие куропатки.
Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня.
Слово за словом поведала Наталья о всех своих невзгодах: о сватовстве Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските.
Мужики слушали, затаив дыхание.
— Увидели мы собаку, — заканчивала свой рассказ девушка, — думали, волк, испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я тогда Разбоя. Придумали мы бусы ему на шею надеть.
— Из скита-то, девоньки, как ушли? — спросил Егор. — Ворота на запоре, откровенно говоря, у ворот сторож.
— Спал привратник, — объяснила Наташа. — Намучились мы в лесу. Мужик-то наш, Долгополов, на чепи сидючи, совсем обессилел. Да и умом, видать, тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах волокла. До болота дошли, отдыхаем, а тут Илья вовсе ума решился. «Не могу, говорит, больше ждать, мне самого императора Ивана Антоновича, дескать, спасать надо». И пошел напрямик по болоту…
— Н-да, история, откровенно говоря, — сказал старший брат. — А ты, Прасковья, откеда? — с любопытством спросил он.
Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу.
— Вот какие дядья на свете есть, изверги, — отозвался Потап. — Твой-то, значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние?
— Ах, урви ухо, сучий сын, такую девку в монастырь, — Егор посмотрел на могучие плечи, на высокую грудь Прасковьи. — Да я б ему, откровенно говоря… — Егор, разгорячась стукнул .кулаком по слеге. Шалаш заходил ходунам.
— Ну ты, осторожней, медведь! — прикрикнул на него брат. — После драки кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать?
Долго сидели молча, думали.
— Вот что, — решил наконец Егор, — откровенно говоря, ежели девки нам помогут да и мы поспешим, в пять ден все дела управим — и домой. Из нашего дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим…
Девушки с радостью согласились.
— А Прасковью куда? Дома оставим? — пошутил Потап, лукаво прищурив глаз.
— Довольно языком болтать, — огрызнулся брат, — высоко еще солнце-то. Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, — бросил Егор, поднимаясь.
Глава двадцать четвертая. СЛЕДОПЫТ
Степан все еще сидел в скиту, надеясь хоть что-нибудь выведать о Наталье Лопатиной. На следующий день после пожара общежительные братья и сестры, оставшиеся в живых, понемногу пришли в себя, и Степан начал розыск. Он опросил всех, ничего путного не добившись. Одно стало ясным — в день пожара никто не видел Наташу.
Старик привратник сначала отнекивался.
— Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не приходил, — упрямо твердил он.
В это время женка Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть, как живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги.
— Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной келье нашли, говорят, тут все прописано.
Это был чертеж морского хождения к землице Грумант. Степан заинтересовался. Там, где надлежало быть надписи, значилось четкой славянской вязью: «Жить невмоготу стало. Ушли из скита вместе с Прасковьей Хомяковой да с Иль„й Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу сгибнем, чем здесь пропадать. Наталья Лопатина».
Обрадованный Степан снова взялся за привратника.
— «Никто не уходил, никто не приходил»! — передразнивал он старика. — А трое из скита сбежали…
— Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, — захныкал старец. — Заспал я, одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний, ох как крутенек.
— Мне прощать тебя нечего, — ответил Степан. — Покажи-ка лучше, отец, погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.
Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь, рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и ахали на все голоса.
— Утек злодей, — стонал Аристарх, — что теперя киновиарху скажем?
— Семь бед, один ответ. — Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь.
— Перепилил, аспид, чепь… А напилок свой человек дал, вот что, отцы любые, страшно, — плутоватые глазки игумена забегали.
— Эхм, ех, — скулил нарядчик, — в моленную бы его, крамольника… Ему бы с праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий дал.
Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но смолчал.
Степан осмотрелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Берегись, Потап, — орал вдогонку брат, — пропадешь!
— Наташа, милая, зачем здесь? — тяжело дыша от бега, спрашивал Потап. Испугавшись своих слов, он густо покраснел и смолк.
— Спасите, человек погибает, — умоляла Наташа, — спасите! Потапушка, — вдруг признала девушка и, протянув ему руки, зарыдала.
Подошел Егор и тоже хотел поздороваться с Наташей, но вдруг остолбенел.
Взгляд его упал на торчавшую из воды голову. Всклокоченные длинные волосы, синее лицо, выпученные страшные глаза…
— Леший, — охнул Егор, пятясь и крестясь, — спаси и помилуй! — Он дернул Потапа за рукав. — Оборотни заманивают, — зашептал он, побледнев.
Встреча была такой неожиданной, а голова в болоте так страшна, что даже Потап заколебался.
Видя замешательство братьев, вступилась Прасковья.
— «Оборотни заманивают»! — презрительно сказала она дрожащим от холода, и страха голосом. — Дурень, а еще мужиком прозывается. Да разве собаки к оборотням ластятся! Вот тебе крест святой, на вот, смотри. — Девушка стала креститься. — Хватит, что ли? — зло сказала она. — Теперь человека спасайте.
Мужики успокоились, посветлели лицами.
— Как его угораздило-то, — все еще недоверчиво спросил Егор, кивнув на торчавшую голову.
— Провалился, — со слезами сказала Наталья. — Совсем было в трясине утоп, да дерево внизу попалось. На цыпках стоит, омертвел: боится, обломится сук-то.
— М-да, — посмотрел Егор на страшные глаза, на синее, помертвевшее лицо.
— Ежели деревья приволочь, тогда разве… бежим, Потап, — спохватился он, и мужики бросились в ельник.
Срубив две небольшие елки, братья подтащили их к торчащей в трясине голове.
— Эй, человек, — крикнул Егор, осторожно подвигая очищенный от ветвей ствол, — хватайся, друг!
Над трясиной мелькнула рука, потянувшаяся к спасительной жерди.
— У-у-у-о-о-а! — раздался жалобный крик. Голова скрылась, показались на мгновение руки, судорожно сжимавшиеся и разжимавшиеся пальцы.
— Упокой, господи, раба твоего, — закрестилась Прасковья.
Мужики сняли шапки, заплакала Наталья…
* * *
В шалаше было тепло и уютно. От зелени, устилавшей пол, пахло березовыми вениками. Мокрая женская одежда висела на протянутой вверху жерди. У двери снаружи горел костер. Распространяя аромат, истекая — жиром, на вертеле жарились четыре большие куропатки.
Полураздетые девушки, закрывшись березовой зеленью, грелись у огня.
Слово за словом поведала Наталья о всех своих невзгодах: о сватовстве Окладникова, о Химкове, об обмане родной матери. Рассказала и о ските.
Мужики слушали, затаив дыхание.
— Увидели мы собаку, — заканчивала свой рассказ девушка, — думали, волк, испугались. Смотрим, ластится. Вспомнила я тогда Разбоя. Придумали мы бусы ему на шею надеть.
— Из скита-то, девоньки, как ушли? — спросил Егор. — Ворота на запоре, откровенно говоря, у ворот сторож.
— Спал привратник, — объяснила Наташа. — Намучились мы в лесу. Мужик-то наш, Долгополов, на чепи сидючи, совсем обессилел. Да и умом, видать, тронулся. Прасковьюшка, поди, с полдороги его на плечах волокла. До болота дошли, отдыхаем, а тут Илья вовсе ума решился. «Не могу, говорит, больше ждать, мне самого императора Ивана Антоновича, дескать, спасать надо». И пошел напрямик по болоту…
— Н-да, история, откровенно говоря, — сказал старший брат. — А ты, Прасковья, откеда? — с любопытством спросил он.
Пришел черед и Прасковье поведать свою судьбу.
— Вот какие дядья на свете есть, изверги, — отозвался Потап. — Твой-то, значит, так решил: девку в монастырь, а себе отцово достояние?
— Ах, урви ухо, сучий сын, такую девку в монастырь, — Егор посмотрел на могучие плечи, на высокую грудь Прасковьи. — Да я б ему, откровенно говоря… — Егор, разгорячась стукнул .кулаком по слеге. Шалаш заходил ходунам.
— Ну ты, осторожней, медведь! — прикрикнул на него брат. — После драки кулаками махать нечего. Говори, что с девками делать?
Долго сидели молча, думали.
— Вот что, — решил наконец Егор, — откровенно говоря, ежели девки нам помогут да и мы поспешим, в пять ден все дела управим — и домой. Из нашего дома до Каргополя недалече. В Каргополь Наталью проводим…
Девушки с радостью согласились.
— А Прасковью куда? Дома оставим? — пошутил Потап, лукаво прищурив глаз.
— Довольно языком болтать, — огрызнулся брат, — высоко еще солнце-то. Откровенно говоря, седни много еще сделаем. Одевайтесь, девки, — бросил Егор, поднимаясь.
Глава двадцать четвертая. СЛЕДОПЫТ
Степан все еще сидел в скиту, надеясь хоть что-нибудь выведать о Наталье Лопатиной. На следующий день после пожара общежительные братья и сестры, оставшиеся в живых, понемногу пришли в себя, и Степан начал розыск. Он опросил всех, ничего путного не добившись. Одно стало ясным — в день пожара никто не видел Наташу.
Старик привратник сначала отнекивался.
— Знать не знаю, ведать не ведаю. Никто не уходил, никто не приходил, — упрямо твердил он.
В это время женка Якова Рябого, Пелагея, ходившая по кельям смотреть, как живут бабы в скиту, принесла Степану кусок плотной бумаги.
— Смотри-ко, мореход, белицы в Натальиной келье нашли, говорят, тут все прописано.
Это был чертеж морского хождения к землице Грумант. Степан заинтересовался. Там, где надлежало быть надписи, значилось четкой славянской вязью: «Жить невмоготу стало. Ушли из скита вместе с Прасковьей Хомяковой да с Иль„й Долгополовым, что сидел на чепи. Лучше в лесу сгибнем, чем здесь пропадать. Наталья Лопатина».
Обрадованный Степан снова взялся за привратника.
— «Никто не уходил, никто не приходил»! — передразнивал он старика. — А трое из скита сбежали…
— Винюсь, не вмени оплошку за грех, прости, — захныкал старец. — Заспал я, одначе слышал, как засовом гремели. Проснулся, да поздно. А сказать не посмел. Боялся гнев на себя навести. Крутенек на расправу отец Сафроний, ох как крутенек.
— Мне прощать тебя нечего, — ответил Степан. — Покажи-ка лучше, отец, погреб, где у вас человек на чепи сидел. Пойдем, Яков, взглянем.
Дверь в землянку оказалась открытой настежь. Сафроний, нахмурясь, рассматривал цепи. У стенки жались оставшиеся в живых старцы. Они охали и ахали на все голоса.
— Утек злодей, — стонал Аристарх, — что теперя киновиарху скажем?
— Семь бед, один ответ. — Сафроний волосатой рукой перебирал ржавую цепь.
— Перепилил, аспид, чепь… А напилок свой человек дал, вот что, отцы любые, страшно, — плутоватые глазки игумена забегали.
— Эхм, ех, — скулил нарядчик, — в моленную бы его, крамольника… Ему бы с праведными в царствии небесном куда бы как хорошо. Оплошку брат городничий дал.
Сафроний укоризненно взглянул на испуганное лицо отца городничего, но смолчал.
Степан осмотрелся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63