Точно проливной дождь ворвался в поварню: пазы на палубе раздались, и вода текла как сквозь решето.
В непроглядной тьме, вцепившись в борта койки, сжавшись в смертельной тоске, Иван ждал конца. Но лодья и на этот раз выдержала. Вздрагивая, словно большое испуганное животное, она медленно выходила из пучины.
Остальные валы были меньше, удары слабее. Сон больше не приходил. В голове Химкова, словно в бреду, стремительно и бессвязно сменялись воспоминания, вставали картины прошлого. Время шло, слух стал улавливать какие-то странные звуки: не то журчала вода, не то кто-то плакал жалобно, точно ребенок. «Неужто Семен?» — не понял Химков.
— Семен, — позвал он, — ты что?
Все стихло. «Показалось», — подумал Иван. Но приглушенные всхлипывания раздались снова.
Химков придвинулся вплотную к товарищу, ласково провел рукой по вздрагивающей спине.
— Сеня, что горевать, брось. Вернемся ежели, помогу, не оставлю в беде. Городков шевельнулся.
— Федюшка, — прохрипел он, словно чья-то рука сдавила ему горло, — Федюшка… Ваня, — вдруг страстно заговорил Семен. — Я по пьяному делу табак забыл в городе купить, мучился все без табака-то. Так он, так он: «Дяденька Семен, говорит, не тужи, я тебе табачку принесу, у немцев на бриге выпрошу».
— Городков всхлипнул. — В прошлом годе дружок мне рассказывал, — снова стал он шептать. — В Питере на купецком новоманерном судне зуйком плавал. Мучили его матросы, били зря, терпел, говорит, все.. И случилось так, пропал у боцмана золотой… Ты слышишь, Ваня? И он сказал на зуйка. Послушали матросы боцмана, решили наказать килеванием за воровство. Мальцу шестнадцать лет в те поры было… На коленях просил, перед иконой клялся — не поверили.. Так и протащили под килем на веревке. Как жив остался — один бог знает… Страшное он мне за чаркой поведал, не стерпел зла, ночью боцмана топором зарубил… Сказать тебе, Ваня, и пьян я был, а не мог с убивцем сидеть, ушел и дружбу бросил… Не мог лютости понять… А сейчас, сейчас, Ваня, — Городков заскрипел зубами, — понял, через Федюшку понял. И плакал я от лютости, — с дикой страстью говорил он, — боялся, в живых не останусь, боялся, некому будет за Федюшку горло тем зверям перегрызть.
Горячая волна охватила Химкова. Страстные слова друга зажгли его душу.
— Отомстим, Сеня, за Федюшку, за всех отомстим. Невинного кровь — беда; отомстим. — И он крепко обнял товарища.
Еще не раз вода потоками заливала поварню, но друзья не замечали яростных атак разбушевавшегося моря. Прижавшись друг к другу, они говорили о том, что волновало их сердца.
— А почему, Ваня, — шептал Семен, — каждая копейка, каждый кусок хлеба нам во как приходится? Гляди, зимой мы во льдах погибали. А что заработали? Хворобу на старость… А сейчас от вражьей руки мученья принимаем. Живы будем, опять домой с пустыми руками, а дети пить-есть хотят. Мало им моря, — гневно говорил Семен, — живи, радуйся, зверя промышляй, рыбу лови — всегда сыт будешь. Так нет, не хотят разбойники честным трудом жить, все чужбину хватают.
Шло время. Ветры и течения носили в безбрежном Студеном море разбитую лодью. Друзья бережно расходовали свои запасы, их хватило на двадцать дней. Вторые сутки Химков был без воды. Последний раз он отдал свою долю — ложку ягодного сока — другу. Семен поправлялся медленно, нога гноилась и болела. Потеряв много крови, он с трудом восстанавливал свои силы.
А море было спокойно. Лодья плавно покачивалась на небольшой волне. Только небо было темное, осеннее.
— Дождика бы! — молил Химков, с надеждой глядя на черные тучи.
Но дождя не было. К полудню показалось солнце, небо очистилось, и последняя надежда утолить жажду исчезла. Вдали показались фонтаны. Киты прошли совсем близко от лодьи. Солнце отсвечивало на блестящих, словно отполированных спинах животных. С сожалением Химков проводил взглядом китовое стадо. Точно дразня мореходов, из воды показалась усатая круглая морда нерпы, еще одна. Тяжело вскинулась большая рыба. И тут, глядя на нее, пришла спасительная мысль.
Умелые руки Ивана быстро смастерили удочку, и в тот же день несколько больших головастых рыб оказалось на палубе «Святого Варлаама». Попадалась треска. Друзья ели ее сырой — огня не было. Высасывая из сочной сырой мякоти влагу, они утоляли жажду.
Через три дня пошел дождь. Подставив под холодные струи большие куски брезента и обрывки парусов, Иван собрал целую бочку воды. Теперь мореходы не унывали и крепко верили в спасение. Эта уверенность удесятеряла их силы.
Прошло еще две недели. Семен чувствовал себя гораздо лучше, простая, но свежая пища хорошо помогла здоровью. Дружок тоже окреп и ожил, весело носился по палубе. Одно мучило мореходов — холода. Без огня в долгие темные ночи было трудно согреться. Как скучали они по вечерам о теплой печке, о миске горячего супа! А холода с каждым днем делались все злее и злее.
Проснувшись как-то утром, Химков заметил на горизонте белую полоску льда, а на ней широкой полосой отсвечивало белесое ледяное небо. Лодейный остров, гонимый ветром, медленно приближался к ледяным полям. Кормщик не знал, радоваться ему или печалиться. Что готовит судьба в холодных льдах?
На палубу вышел Семен и тоже стал смотреть на белую полосу, она понемногу ширилась, уходила вдаль. Вот и высокие торосы выступили на льду, затемнели покрытые льдом снежницы. Но что это? Во льдах Семен увидел что-то необычное. Он вздрогнул. Опять посмотрел. Нет, зрение не обмануло.
— Ваня, — чуть слышно сказал Семен, — чужие паруса!
Непримиримую злобу услышал Иван в его голосе и сразу понял, о ком говорит друг.
Теперь и Химков увидел паруса зажатого льдами корабля. Это были паруса хорошо знакомого мореходам брига с зеленым корпусом.
Глава двадцать третья. ДЕМЬЯНОВА ТОПЬ
Рассвет только начался. На восходе вспыхнули первые краски утренней зари. В лесной чаще шумно завозились птицы; из кустов шиповника бодро прозвучала первая заливчатая трель и внезапно оборвалась. Лесной певец словно испугался: не рано ли?
И вдруг со всех сторон разом зацокало, засвистело, защебетало пернатое царство.
На поляну вышел бурый медведь. Переваливаясь и волоча лапы, он оставил блестящий ярко-зеленый след на траве, поседевшей от росы. Зверь медленно пересек поляну и скрылся в ольшанике. Из кустов долго слышался треск и недовольное сопение.
Тревожно заклохтала куропатка, из травы выпорхнул вспугнутый кулик… Вильнув рыжим хвостом, прошмыгнула лисица.
Утренний воздух неподвижен. Чуть-чуть шевелится низкий туман над застывшим озером. Над туманом темнеет спина большого лося. Голова зверя не видна, он то ли дремлет, то ли пьет студеную воду.
Еще дальше, над обширной Демьяновой топью, тоже стелется туман. Он прятал таящие гибель вязкие, коварные трясины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
В непроглядной тьме, вцепившись в борта койки, сжавшись в смертельной тоске, Иван ждал конца. Но лодья и на этот раз выдержала. Вздрагивая, словно большое испуганное животное, она медленно выходила из пучины.
Остальные валы были меньше, удары слабее. Сон больше не приходил. В голове Химкова, словно в бреду, стремительно и бессвязно сменялись воспоминания, вставали картины прошлого. Время шло, слух стал улавливать какие-то странные звуки: не то журчала вода, не то кто-то плакал жалобно, точно ребенок. «Неужто Семен?» — не понял Химков.
— Семен, — позвал он, — ты что?
Все стихло. «Показалось», — подумал Иван. Но приглушенные всхлипывания раздались снова.
Химков придвинулся вплотную к товарищу, ласково провел рукой по вздрагивающей спине.
— Сеня, что горевать, брось. Вернемся ежели, помогу, не оставлю в беде. Городков шевельнулся.
— Федюшка, — прохрипел он, словно чья-то рука сдавила ему горло, — Федюшка… Ваня, — вдруг страстно заговорил Семен. — Я по пьяному делу табак забыл в городе купить, мучился все без табака-то. Так он, так он: «Дяденька Семен, говорит, не тужи, я тебе табачку принесу, у немцев на бриге выпрошу».
— Городков всхлипнул. — В прошлом годе дружок мне рассказывал, — снова стал он шептать. — В Питере на купецком новоманерном судне зуйком плавал. Мучили его матросы, били зря, терпел, говорит, все.. И случилось так, пропал у боцмана золотой… Ты слышишь, Ваня? И он сказал на зуйка. Послушали матросы боцмана, решили наказать килеванием за воровство. Мальцу шестнадцать лет в те поры было… На коленях просил, перед иконой клялся — не поверили.. Так и протащили под килем на веревке. Как жив остался — один бог знает… Страшное он мне за чаркой поведал, не стерпел зла, ночью боцмана топором зарубил… Сказать тебе, Ваня, и пьян я был, а не мог с убивцем сидеть, ушел и дружбу бросил… Не мог лютости понять… А сейчас, сейчас, Ваня, — Городков заскрипел зубами, — понял, через Федюшку понял. И плакал я от лютости, — с дикой страстью говорил он, — боялся, в живых не останусь, боялся, некому будет за Федюшку горло тем зверям перегрызть.
Горячая волна охватила Химкова. Страстные слова друга зажгли его душу.
— Отомстим, Сеня, за Федюшку, за всех отомстим. Невинного кровь — беда; отомстим. — И он крепко обнял товарища.
Еще не раз вода потоками заливала поварню, но друзья не замечали яростных атак разбушевавшегося моря. Прижавшись друг к другу, они говорили о том, что волновало их сердца.
— А почему, Ваня, — шептал Семен, — каждая копейка, каждый кусок хлеба нам во как приходится? Гляди, зимой мы во льдах погибали. А что заработали? Хворобу на старость… А сейчас от вражьей руки мученья принимаем. Живы будем, опять домой с пустыми руками, а дети пить-есть хотят. Мало им моря, — гневно говорил Семен, — живи, радуйся, зверя промышляй, рыбу лови — всегда сыт будешь. Так нет, не хотят разбойники честным трудом жить, все чужбину хватают.
Шло время. Ветры и течения носили в безбрежном Студеном море разбитую лодью. Друзья бережно расходовали свои запасы, их хватило на двадцать дней. Вторые сутки Химков был без воды. Последний раз он отдал свою долю — ложку ягодного сока — другу. Семен поправлялся медленно, нога гноилась и болела. Потеряв много крови, он с трудом восстанавливал свои силы.
А море было спокойно. Лодья плавно покачивалась на небольшой волне. Только небо было темное, осеннее.
— Дождика бы! — молил Химков, с надеждой глядя на черные тучи.
Но дождя не было. К полудню показалось солнце, небо очистилось, и последняя надежда утолить жажду исчезла. Вдали показались фонтаны. Киты прошли совсем близко от лодьи. Солнце отсвечивало на блестящих, словно отполированных спинах животных. С сожалением Химков проводил взглядом китовое стадо. Точно дразня мореходов, из воды показалась усатая круглая морда нерпы, еще одна. Тяжело вскинулась большая рыба. И тут, глядя на нее, пришла спасительная мысль.
Умелые руки Ивана быстро смастерили удочку, и в тот же день несколько больших головастых рыб оказалось на палубе «Святого Варлаама». Попадалась треска. Друзья ели ее сырой — огня не было. Высасывая из сочной сырой мякоти влагу, они утоляли жажду.
Через три дня пошел дождь. Подставив под холодные струи большие куски брезента и обрывки парусов, Иван собрал целую бочку воды. Теперь мореходы не унывали и крепко верили в спасение. Эта уверенность удесятеряла их силы.
Прошло еще две недели. Семен чувствовал себя гораздо лучше, простая, но свежая пища хорошо помогла здоровью. Дружок тоже окреп и ожил, весело носился по палубе. Одно мучило мореходов — холода. Без огня в долгие темные ночи было трудно согреться. Как скучали они по вечерам о теплой печке, о миске горячего супа! А холода с каждым днем делались все злее и злее.
Проснувшись как-то утром, Химков заметил на горизонте белую полоску льда, а на ней широкой полосой отсвечивало белесое ледяное небо. Лодейный остров, гонимый ветром, медленно приближался к ледяным полям. Кормщик не знал, радоваться ему или печалиться. Что готовит судьба в холодных льдах?
На палубу вышел Семен и тоже стал смотреть на белую полосу, она понемногу ширилась, уходила вдаль. Вот и высокие торосы выступили на льду, затемнели покрытые льдом снежницы. Но что это? Во льдах Семен увидел что-то необычное. Он вздрогнул. Опять посмотрел. Нет, зрение не обмануло.
— Ваня, — чуть слышно сказал Семен, — чужие паруса!
Непримиримую злобу услышал Иван в его голосе и сразу понял, о ком говорит друг.
Теперь и Химков увидел паруса зажатого льдами корабля. Это были паруса хорошо знакомого мореходам брига с зеленым корпусом.
Глава двадцать третья. ДЕМЬЯНОВА ТОПЬ
Рассвет только начался. На восходе вспыхнули первые краски утренней зари. В лесной чаще шумно завозились птицы; из кустов шиповника бодро прозвучала первая заливчатая трель и внезапно оборвалась. Лесной певец словно испугался: не рано ли?
И вдруг со всех сторон разом зацокало, засвистело, защебетало пернатое царство.
На поляну вышел бурый медведь. Переваливаясь и волоча лапы, он оставил блестящий ярко-зеленый след на траве, поседевшей от росы. Зверь медленно пересек поляну и скрылся в ольшанике. Из кустов долго слышался треск и недовольное сопение.
Тревожно заклохтала куропатка, из травы выпорхнул вспугнутый кулик… Вильнув рыжим хвостом, прошмыгнула лисица.
Утренний воздух неподвижен. Чуть-чуть шевелится низкий туман над застывшим озером. Над туманом темнеет спина большого лося. Голова зверя не видна, он то ли дремлет, то ли пьет студеную воду.
Еще дальше, над обширной Демьяновой топью, тоже стелется туман. Он прятал таящие гибель вязкие, коварные трясины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63