он слишком занят и не может написать ей, приехать в гости, побыть с ней во время каникул. Он доказывал ей свою любовь, присылая дорогие корзинки с разными вкусностями; он отсылал ее прочь, потому что так заставляла мачеха; он любил хвастать ею перед друзьями и поэтому приглашал их всех на Рождество, когда она, Мэри, приезжала домой.
Ничего не получалось – грезы утратили силу. Или она сама утратила способность погружаться в них.
– Мой отец – лжец, – вслух прошептала она и стала лихорадочно перебирать в памяти эпизоды, которые могли бы доказать, что она не права, стараясь обрести убежище в той доверчивой любви, которую она испытывала к отцу. Но любовь эта исчезла; она никогда не была настоящей, потому что человек, которого она любила, тоже был ненастоящий. Она его придумала.
«Мне даже не грустно, что он умер, – подумала она. – Теперь мне уже не нужно стараться заслужить его любовь, потому что он умер.
А жена его и так мертва для меня. Я никогда ее не увижу и очень этому рада. Она отвратительная женщина. Как хорошо, что она мне не мать!
Я ее никогда не любила. И все те годы, когда я боготворила ее, на самом деле я ее не любила. И она мне тоже лгала, называя меня доченькой, когда я звала ее мамой.
Они все лгали, все. И я тоже».
Мэри зажала уши руками, словно пытаясь приглушить слова, звучавшие в ее сознании. Но они звенели в ней:
«Ты лгала больше всех. Лгала всякий раз, когда выдумывала оправдания для отца. Лгала, когда внушала себе, что счастлива. Всякий раз, когда ты погружалась в грезы, это была ложь. Ты верила их обманам, потому что хотела, чтобы так было на самом деле, и не хотела взглянуть в лицо правде, потому что боялась того, что увидишь. И из всей лжи это была самая мерзкая, потому что лгала ты и лгала себе самой».
В голове Мэри словно вращался калейдоскоп. Яркие обрывки воспоминаний смешивались, образуя новые сочетания; и она все увидела в новом свете. «Вдова О'Нил права, – подумала она. – Я дура».
И гнев на всех, кто предал ее, только усилился. Это был гнев на саму себя и на выдуманный лживый мир грез.
На стене возле кровати висело небольшое карманное зеркальце. Мэри посмотрела на свое отражение и заговорила:
– Ты была дурой, Мэри Макалистер. Теперь все будет по-другому. Ты научишься жить без грез, чего бы это ни стоило. У тебя никого нет, кроме себя самой. Сделай же так, чтобы ты могла доверять себе.
Она услышала звон колокольчика. Она слышала звуки в доме и на улице, но не воспринимала их. Теперь же колокольчик послужил сигналом для всех остальных звуков, и они стали заполнять сознание Мэри. Это были голоса людей, выкрики, смех, ржание и блеяние животных, скрип колес, пение. И еще были запахи. Запахи улицы, грязи, мусора, травы, животных, цветов, пищи.
Мэри стояла, потягиваясь, – тело у нее занемело от долгого сидения. Она чувствовала прилив сил. Перед ней лежал весь мир, лежал и ждал, когда она взглянет на него по-новому, с новых позиций. Мир как он есть, а не каким она хотела бы его видеть. Теперь он станет другим, потому что станет другой она.
Она распахнула дверь комнаты и шагнула навстречу новому миру.
Глава 27
Пока Мэри делала первые шаги, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, в доме Куртенэ свирепствовал ураган. Имя этому урагану было Жанна.
В то утро она вошла в спальню матери, ожидая услышать, что Вальмон попросил ее руки.
Но вместо этого Берта сообщила ей, что Вальмон встречался с отцом по поводу Мэри: в прошлом Мэри есть настолько позорная тайна, что ее пришлось немедленно прогнать.
– Мэй-Ри! Так Вальмон виделся с папой из-за Мэй-Ри, а не из-за меня? – В приступе безудержных рыданий Жанна рухнула на постель матери.
Что только Берта ни делала, чтобы успокоить Жанну, но ее старания были безуспешны. Когда Мари Лаво пришла сделать Жанне прическу к званому обеду, она застала и мать, и дочь в слезах. Как пояснила ей Берта, причина заключалась в том, что уехала подруга Жанны.
– Прекрасные глаза мадемуазель совсем подурнеют, – сказала Мари. – Я натру ей виски для успокоения. А потом приготовлю ванночку для глаз. И для ваших, мадам, тоже. – Она без труда подняла Жанну, усадила ее в кресло и встала у нее за спиной, сильными круговыми движениями поглаживая ей лоб и шепча таинственные слова в такт магическим движениям.
За работой Мари думала о Мэри Макалистер. Она смеялась про себя, хотя радость свою ничем не выдавала. Эта дама, Сазерак, будет очень недовольна, узнав, что ее жертва ускользнула. Это очень порадовало Мари – Селест ей сильно не нравилась, а против Мэри она ничего не имела. Теперь девушка не умрет. Недельку-другую поболит голова, несколько дней будет тяжесть в суставах, а потом она совсем поправится. Но золотые монеты так и останутся у Мари. Очень славный, забавный итог.
Малышка Куртенэ тем временем успокоилась. Мари кивнула матери, поднесла палец к губам, требуя тишины, и занялась баночками с разными жидкостями, доставая их из сумки.
– Смочите тряпочку вот этим, мадам, – сказала она Берте, – наложите на закрытые глаза и полежите так около часа. Я пройду с мадемуазель в ее комнату, промою ей глаза и уложу волосы.
Жанна, как в трансе, пошла с Мари. Возбуждение вернулось к ней, когда Мари занималась последними штрихами ее прически.
– Посмотри на меня! – крикнула она, вцепившись в локоть Мари. – Разве я не красива?
– Очень красивы, мадемуазель.
– Тогда отчего же мужчина, которого я люблю, не хочет меня? Я в отчаянии. Надо же что-то предпринять! Говорят, что ты… помогаешь таким, как я… что есть заклинания… амулеты… зелья…
Мари убрала с локтя руку Жанны.
– Такое существует, мадемуазель. – Она воткнула в волосы Жанны небольшой гребешок, удерживающий длинную прядь волос за левым ухом.
– Мне это нужно, все равно что! Что нужно сделать? – Большие глаза Жанны смотрели умоляюще.
– Необходимо знать некоторые обстоятельства, мадемуазель: имя мужчины, его местопребывание. И такое чародейство стоит денег.
– У меня нет денег. Может быть, подойдет что-нибудь другое? Мой жемчуг? Меховое манто? Платье из Парижа? Оно расшито жемчугом.
Мари взглянула на обтянутую бархатом коробочку, где лежала нитка жемчуга, принадлежащая Жанне. Она знала, что это жемчуг чистейшей воды, жемчужинки тщательнейшим образом подобраны и обладают изысканным, глубоким блеском. Нитка стоит многие тысячи, гораздо больше, чем, по мнению Мари, любовь какого угодно мужчины. До чего же глупы женщины! Да и мужчины тоже. Их глупость принесла Мари целое состояние.
– В уголке сада позади собора есть дерево, – сказала она. – Тень от него падает на улицу, на то место, где калека продает кокосовые пирожные. В стволе дерева есть дупло величиной с кулак. Завяжите жемчуг в носовой платок и опустите в дупло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144