Веренфельс между тем рассеянно перелистывал номера иллюстрированного журнала, разбросанные по столу.
— У нас сегодня вечером будут гости, Габриэль, — сказал граф, появляясь на пороге комнаты с раскрытым письмом в руке. — Мой старый друг адмирал Виддерс пишет, что он возвратился на днях из-за границы и хочет представить нам своего новобрачного сына с женой. Я очень рад свидеться с ним; бедняга был болен и провел три года в Италии.
Видимо недовольная ожидаемым визитом, графиня, нахмурив брови, ощипывала цветок, вырванный из букета.
— Кстати о новобрачных, я должен сообщить тебе новость, Габриэль. Ты можешь поздравить Веренфельса: он жених прелестной молодой девушки, с которой я встретил его сегодня.
Невольно Готфрид взглянул на графиню, которая ничего не ответила. Ужас охватил его, и на лбу выступил холодный пот. Расширив глаза, побледнев как смерть, Габриэль, казалось, готова была лишиться чувств; выронив цветок, она протянула трепещущую руку, машинально ища опоры. Испуг молодого человека был понятен. Если бы граф бросил взгляд на жену, — а для этого ему достаточно было поднять голову, — правда кинулась бы ему в глаза.
С нервной дрожью Готфрид встал, не зная что делать, и эти несколько секунд показались ему веком. Но, к счастью, граф занялся вошедшим в эту минуту лесничим и, чтобы переговорить с ним, перешел в соседнюю комнату.
Готфрид вздохнул облегченной грудью, счастливая случайность спасла его от беды, но он ненадолго успокоился. Переведя взгляд от дверей на графиню, он увидел, что она потеряла сознание и, скользя с подоконника, готова была упасть на пол. Как стрела он бросился к ней, удержал ее и посадил в кресло, затем кинулся в столовую, где слуги еще убирали со стола, взял стакан с водой и вернулся к графине, благословляя Бога, что был один свидетелем этого компрометирующего инцидента. Все будет скрыто в его душе и вычеркнуто из памяти.
А между тем, когда он наклонился над Габриэлью, чтоб обрызгать ее лицо водою, руки его дрожали, и сердце билось так, что готово было разорваться; в первый раз он терял хладнокровие, и душа его проникалась глубоким, нежным состраданием к этой гордой пылкой женщине. Сраженная ревностью, она окончательно выдала тайну своей любви и предоставила себя его власти.
Обморок Габриэли был непродолжителен. Минуту спустя она открыла глаза, но, встретив тревожный взгляд молодого человека, прочитав в этом взгляде сожаление и сострадание, ясно показывающие, что он все понял, она вздрогнула, как от прикосновения раскаленного железа; глухой вздох, подобный стону, вырвался из ее груди. Ей казалось, что она умрет под тяжестью такого унижения. До сих пор, несмотря на пожирающую страсть, она владела собой; Готфрид мог только разве подозревать ее чувства. Теперь же она выдала себя и именно в ту минуту, когда был нанесен смертельный удар ее самолюбию, когда он доказал, что любит другую.
Оттолкнув стакан, поднесенный ей ее врагом, свидетелем ее нравственного поражения, Габриэль закрыла лицо руками.
— Ради Бога, графиня, придите в себя и постарайтесь успокоиться, — прошептал он, но не получая ответа, осторожно отвел ее руки и, сжимая их, сказал:
— Из сожаления ко мне, если вы сохранили хоть тень доброго ко мне расположения, уйдите из комнаты, позвольте мне отвести вас в сад; подумайте, какие поднимутся сплетни, если кто-нибудь из слуг случайно войдет сюда. Свежий воздух возвратит вам силы.
Принудив ее встать, он взял ее под руку и увел в сад, но только тогда вздохнул свободно, когда они, не встретив никого, достигли густой тенистой аллеи. Габриэль, бледная и безмолвная, дала себя увести. Сраженная, пожираемая стыдом и ревностью, она не старалась даже скрывать свои страдания. Буря, охватившая ее страстную душу, лишила ее в эту минуту всякой власти над собой.
Веренфельс посадил графиню на скамью и хотел уйти, чтобы дать ей свободно придти в себя после нравственного потрясения; но едва он сделал несколько шагов, как вдруг услышал свое имя, произнесенное глухим голосом, и мгновенно остановился, как прикованный к месту. Преодолев свое волнение, он вернулся к Габриэли. Она позвала его, увлекшись порывом ревности, и ее выразительные глаза отражали хаос чувств. Взяв ее руки, Готфрид прижал их к губам.
— Простите мне тяжелые минуты, которые я невольно доставил вам, — прошептал он с волнением. — Для вас, для вашего мужа и для меня самого забудем этот злосчастный день.
Он повернулся и пошел к себе окольной дорогой. Трудно было бы описать состояние его души. Что не могли сделать ни красота, ни кокетство, ни сознание, что он любим, то сделало чувство сострадания, охватившее его сердце. Переходы от утонченного кокетства к презрительному пренебрежению, к каким прибегала Габриэль, не действовали на него, а ее преступная игра с Арно и с доном Районом возмущала его и делала неуязвимым. Но теперь все было иначе. Гордая сирена обратилась в женщину, которая, будучи поражена в самое сердце, выдала свою слабость и потерпела жестокое унижение. Готфрид почувствовал себя обезоруженным. При воспоминании, каким страданием, какой страстью прозвучал ее голос, когда она произнесла его имя, сердце его сильно забилось и густая краска выступила на лице. Бедный Веренфельс, враждебность, до сего ограждавшая его от искушения, исчезла, и с силой, которую он и не подозревал, губительный яд наполнял его честное сердце.
В щемящем волнении он ходил по комнате, спрашивая себя, чем кончится эта несчастная компликация.
Он рассчитывал супружеством рассечь гордиев узел, но убедился, что только запутался еще более. Он обратился мысленно к Жизели, но образ его простодушной невесты с русой головкой померк, затмился блеском демонической красоты обольстительной женщины с черными, как смоль, кудрями и пламенным взором.
Приход Танкреда и необходимость отвечать на вопросы мальчика и следить за его уроками восстановили равновесие в душе Готфрида. И когда лакей вошел доложить, что чай подан, Веренфельс уже чувствовал, что к нему вполне возвратилась его обычная холодная сдержанность.
Все общество было в сборе, когда маленький граф и его воспитатель вошли в зал. Бросив взгляд на Габриэль, Готфрид убедился, до какой степени женщины способны притворяться. Графиня переменила свой туалет, и, кроме легкой бледности, ничто не напоминало нервного кризиса, через который она прошла. Она сидела на диване возле молодой баронессы Вейдерс. Арно, Гвидо Серрати и молодой барон разговаривали с дамами, меж тем как граф и адмирал ходили по комнате, толкуя о политике.
Без малейшего смущения графиня представила гостям сына и Веренфельса, затем стала продолжать разговор с обычным оживлением и вскоре сделалась притягательным центром для всего мужского общества, не исключая даже и новобрачного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— У нас сегодня вечером будут гости, Габриэль, — сказал граф, появляясь на пороге комнаты с раскрытым письмом в руке. — Мой старый друг адмирал Виддерс пишет, что он возвратился на днях из-за границы и хочет представить нам своего новобрачного сына с женой. Я очень рад свидеться с ним; бедняга был болен и провел три года в Италии.
Видимо недовольная ожидаемым визитом, графиня, нахмурив брови, ощипывала цветок, вырванный из букета.
— Кстати о новобрачных, я должен сообщить тебе новость, Габриэль. Ты можешь поздравить Веренфельса: он жених прелестной молодой девушки, с которой я встретил его сегодня.
Невольно Готфрид взглянул на графиню, которая ничего не ответила. Ужас охватил его, и на лбу выступил холодный пот. Расширив глаза, побледнев как смерть, Габриэль, казалось, готова была лишиться чувств; выронив цветок, она протянула трепещущую руку, машинально ища опоры. Испуг молодого человека был понятен. Если бы граф бросил взгляд на жену, — а для этого ему достаточно было поднять голову, — правда кинулась бы ему в глаза.
С нервной дрожью Готфрид встал, не зная что делать, и эти несколько секунд показались ему веком. Но, к счастью, граф занялся вошедшим в эту минуту лесничим и, чтобы переговорить с ним, перешел в соседнюю комнату.
Готфрид вздохнул облегченной грудью, счастливая случайность спасла его от беды, но он ненадолго успокоился. Переведя взгляд от дверей на графиню, он увидел, что она потеряла сознание и, скользя с подоконника, готова была упасть на пол. Как стрела он бросился к ней, удержал ее и посадил в кресло, затем кинулся в столовую, где слуги еще убирали со стола, взял стакан с водой и вернулся к графине, благословляя Бога, что был один свидетелем этого компрометирующего инцидента. Все будет скрыто в его душе и вычеркнуто из памяти.
А между тем, когда он наклонился над Габриэлью, чтоб обрызгать ее лицо водою, руки его дрожали, и сердце билось так, что готово было разорваться; в первый раз он терял хладнокровие, и душа его проникалась глубоким, нежным состраданием к этой гордой пылкой женщине. Сраженная ревностью, она окончательно выдала тайну своей любви и предоставила себя его власти.
Обморок Габриэли был непродолжителен. Минуту спустя она открыла глаза, но, встретив тревожный взгляд молодого человека, прочитав в этом взгляде сожаление и сострадание, ясно показывающие, что он все понял, она вздрогнула, как от прикосновения раскаленного железа; глухой вздох, подобный стону, вырвался из ее груди. Ей казалось, что она умрет под тяжестью такого унижения. До сих пор, несмотря на пожирающую страсть, она владела собой; Готфрид мог только разве подозревать ее чувства. Теперь же она выдала себя и именно в ту минуту, когда был нанесен смертельный удар ее самолюбию, когда он доказал, что любит другую.
Оттолкнув стакан, поднесенный ей ее врагом, свидетелем ее нравственного поражения, Габриэль закрыла лицо руками.
— Ради Бога, графиня, придите в себя и постарайтесь успокоиться, — прошептал он, но не получая ответа, осторожно отвел ее руки и, сжимая их, сказал:
— Из сожаления ко мне, если вы сохранили хоть тень доброго ко мне расположения, уйдите из комнаты, позвольте мне отвести вас в сад; подумайте, какие поднимутся сплетни, если кто-нибудь из слуг случайно войдет сюда. Свежий воздух возвратит вам силы.
Принудив ее встать, он взял ее под руку и увел в сад, но только тогда вздохнул свободно, когда они, не встретив никого, достигли густой тенистой аллеи. Габриэль, бледная и безмолвная, дала себя увести. Сраженная, пожираемая стыдом и ревностью, она не старалась даже скрывать свои страдания. Буря, охватившая ее страстную душу, лишила ее в эту минуту всякой власти над собой.
Веренфельс посадил графиню на скамью и хотел уйти, чтобы дать ей свободно придти в себя после нравственного потрясения; но едва он сделал несколько шагов, как вдруг услышал свое имя, произнесенное глухим голосом, и мгновенно остановился, как прикованный к месту. Преодолев свое волнение, он вернулся к Габриэли. Она позвала его, увлекшись порывом ревности, и ее выразительные глаза отражали хаос чувств. Взяв ее руки, Готфрид прижал их к губам.
— Простите мне тяжелые минуты, которые я невольно доставил вам, — прошептал он с волнением. — Для вас, для вашего мужа и для меня самого забудем этот злосчастный день.
Он повернулся и пошел к себе окольной дорогой. Трудно было бы описать состояние его души. Что не могли сделать ни красота, ни кокетство, ни сознание, что он любим, то сделало чувство сострадания, охватившее его сердце. Переходы от утонченного кокетства к презрительному пренебрежению, к каким прибегала Габриэль, не действовали на него, а ее преступная игра с Арно и с доном Районом возмущала его и делала неуязвимым. Но теперь все было иначе. Гордая сирена обратилась в женщину, которая, будучи поражена в самое сердце, выдала свою слабость и потерпела жестокое унижение. Готфрид почувствовал себя обезоруженным. При воспоминании, каким страданием, какой страстью прозвучал ее голос, когда она произнесла его имя, сердце его сильно забилось и густая краска выступила на лице. Бедный Веренфельс, враждебность, до сего ограждавшая его от искушения, исчезла, и с силой, которую он и не подозревал, губительный яд наполнял его честное сердце.
В щемящем волнении он ходил по комнате, спрашивая себя, чем кончится эта несчастная компликация.
Он рассчитывал супружеством рассечь гордиев узел, но убедился, что только запутался еще более. Он обратился мысленно к Жизели, но образ его простодушной невесты с русой головкой померк, затмился блеском демонической красоты обольстительной женщины с черными, как смоль, кудрями и пламенным взором.
Приход Танкреда и необходимость отвечать на вопросы мальчика и следить за его уроками восстановили равновесие в душе Готфрида. И когда лакей вошел доложить, что чай подан, Веренфельс уже чувствовал, что к нему вполне возвратилась его обычная холодная сдержанность.
Все общество было в сборе, когда маленький граф и его воспитатель вошли в зал. Бросив взгляд на Габриэль, Готфрид убедился, до какой степени женщины способны притворяться. Графиня переменила свой туалет, и, кроме легкой бледности, ничто не напоминало нервного кризиса, через который она прошла. Она сидела на диване возле молодой баронессы Вейдерс. Арно, Гвидо Серрати и молодой барон разговаривали с дамами, меж тем как граф и адмирал ходили по комнате, толкуя о политике.
Без малейшего смущения графиня представила гостям сына и Веренфельса, затем стала продолжать разговор с обычным оживлением и вскоре сделалась притягательным центром для всего мужского общества, не исключая даже и новобрачного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102