Подобно наркоману, о затратах старался не думать. Иногда улыбался, вспоминая, каким экономным пай-мальчиком я был, когда жил с Лорой. Лишиться возможности созерцать Фанфан в ее комнате было для меня гораздо страшней, чем потерпеть финансовый крах.
По истечении первой недели дирекция гостиницы попросила меня оплатить счет, если я хочу проживать в ней и дальше. Чтобы как-то утихомирить дирекцию, я переадресовал потрясающий счет отцу.
Я сам сунул голову в капкан. За эти дни я привык жить как бы рядом с Фанфан. Я был восхищен тем, как искусно она делает себя счастливой, выполняя чуть ли не с религиозным рвением обыденные дела, от которых обычно хочется поскорей отделаться. Я был счастлив тем, что она умеет ставить мизансцены счастья. Покинуть гостиницу означало то же самое, что покинуть Фанфан. Для меня стало необходимостью видеть ее каждый вечер. Много раз я среди ночи подходил к окну, чтобы посмотреть на ее темное окно. Представлял себе ее спящей так близко от меня, и мою душу охватывал сладостный покой.
Матери я дал понять, что охвачен новой страстью, чтобы она не беспокоилась по поводу моего долгого отсутствия. А Фанфан воображала, что я продолжаю усердно учиться в Политической школе, не подозревая, что в ту минуту, когда она думала обо мне, я подсматривал за ней в бинокль, или шел на почтительном расстоянии по улице, сопровождая ее, или же сидел за столиком того же кафе, куда она зашла.
Я следовал за ней повсюду, где это было возможно. Она покупала книгу – я заходил в тот же магазин и покупал еще один экземпляр. Мне хотелось, чтобы нас занимали одни и те же мысли. В ресторане, выбрав место так, чтобы Фанфан меня не заметила, я заказывал те же блюда, что и она. И у меня создавалось впечатление, что мы завтракаем вместе.
Кто посчитает меня чокнутым, тот наверняка по-настоящему не любил. Сумасшедшие – те, кто не сходит с ума от любви.
А мой счет в гостинице продолжал разбухать.
Как-то Фанфан пригласила меня на обед к ее родителям, причем в голосе ее слышалась дрожь, вызванная явно не телефонными помехами.
– Раз уж мы брат и сестра, должна же я представить им тебя… – сказала она, перед тем как попрощаться и повесить трубку.
Ее мать и отец уехали из Кер-Эмма два года тому назад. Не хотели оставаться там, где утонула маленькая сестренка Фанфан, и решили поступить на работу в одну из парижских больниц. Оба были специалистами по раку легких. Как достойные дети Кер-Эмма, поклялись разделаться с этой злой болезнью.
И вот в четверг вечером я направился к родителям Фанфан, которые снимали квартиру в доме на углу двух улочек, свидетельствующих о том, что Осману не хватило времени стереть с лица земли старый Париж целиком.
Дверь открыл отец Фанфан, он тут же привлек меня к себе и обнял со словами:
– Позвольте мне обнять вас, Александр… Простите, что обращаюсь к вам по имени, но мне кажется, так будет лучше. А вы меня зовите Жильбером.
– Добрый вечер, Александр, – сказала и его жена, которая также попросила звать ее Натали, после чего горячо обняла.
Фанфан приняла из моих рук цветы, которые я счел своим долгом принести, и при этом не могла скрыть лукавую улыбку; затем упорхнула, сославшись на то, что цветы нужно поставить в вазу.
– Чувствуйте себя как дома, – дважды попросила ее мать, подведя меня к дивану.
Мне поднесли бокал шампанского.
Жильбер отеческим тоном поговорил со мной о учебе в Политической школе, сообщил, что знает обо мне кучу вещей, и похвалил за то, что я часто навещаю «старый Кер-Эмма», то есть Мод и мсье Ти. Потом поблагодарил за то, что я через отца похлопотал за Фанфан перед Габиланом.
– Вы в точности такой, каким описала вас Фанфан, – объявила Натали.
Я никак не мог понять причины такого расположения и такой предупредительности, пока Натали не намекнула на кольцо, которое я, оказывается, подарил их дочери, и не добавила, что с моей стороны это было «настоящим безумством».
Жильбер поставил точки над «i».
– Но где же вы обручились?
Я был так ошарашен, что разинул рот и не мог вымолвить ни слова.
– Папа, я же тебе сказала, что мы это сделали наедине и никого при этом не было, – ответила вернувшаяся в гостиную Фанфан.
– Да, но все-таки где?
– В Вене, – важно ответила Фанфан.
– В Вене? – обернувшись ко мне, удивленно переспросила ее мать.
– Да, – подтвердил я. – Это, как бы вам сказать… в общем, это было романтичнее.
– Он предложил мне руку и сердце на балу в вихре вальса, – мечтательно сказала Фанфан.
– В Вене еще бывают большие балы?
– Да, да, – поспешил заявить я, бросив озадаченный взгляд на улыбавшуюся Фанфан.
Эта чертовка давала мне понять, что не согласна на status quo, которое меня вполне устраивало, и решила взять инициативу на себя. Я тогда подумал, что должен был заподозрить ее в подобном намерении, когда она заговорила о планах отснять на пленку подлинную историю любви, в которой один из двух партнеров будет воздействовать на другого перед объективом скрытой кинокамеры.
Оправившись от изумления, я принял игру. В конце-то концов, я вовсе не был против того, чтобы на нас смотрели как на пару. Кстати, эта ложь была для меня правдой, ведь я старался делить жизнь с Фанфан без ее ведома. Важно, что она верила в мою нерешительность и это подстегивало ее страстное нетерпение.
Однако за столом я смутился, когда ее родители спросили, когда же свадьба. Надо полагать, Фанфан сама подсказала им этот вопрос до моего прихода; я чутьем догадался об этом.
Вместо того чтобы прийти мне на помощь, она вытянула шею, подперла подбородок рукой и с интересом ждала, как я выйду из положения.
– Гм…
Я сидел красный как рак и не знал, что сказать. Фанфан обманула родителей, и с нее были взятки гладки; но не мог же я назначить срок свадьбы, О которой и думать запрещал себе. Тогда всякое отступление стало бы невозможным, если не считать того способа, каким я порвал с Лорой. Хватит с меня и одного раза.
– Что ж, – начал я с уверенностью, которая меня самого удивила. – Фанфан, как видно, не сказала, что я развожусь. О да, я знаю, вам покажется, что двадцать лет такой возраст, когда еще рано состоять в браке и разводиться; но тем не менее это так. И я хочу набраться терпения до конца этой процедуры и тогда уже назначить срок свадьбы.
Фанфан незаметно кивнула мне, как бы одобряя мою находчивость, и опустила глаза.
После приема я отвез ее в квартирку, которая, на мой взгляд, стала уже почти нашей. В машине она сказала в свое оправдание:
– Понимаешь, мои родители чуточку старомодны. Они все спрашивали, есть ли у меня парень. Теперь не будут приставать с этим вопросом; но тебя-то это ни к чему не обязывает!
– Почему ты меня не предупредила?
– Потому что ты бы не пришел…
– А кольцо?
– Я купила его в кредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
По истечении первой недели дирекция гостиницы попросила меня оплатить счет, если я хочу проживать в ней и дальше. Чтобы как-то утихомирить дирекцию, я переадресовал потрясающий счет отцу.
Я сам сунул голову в капкан. За эти дни я привык жить как бы рядом с Фанфан. Я был восхищен тем, как искусно она делает себя счастливой, выполняя чуть ли не с религиозным рвением обыденные дела, от которых обычно хочется поскорей отделаться. Я был счастлив тем, что она умеет ставить мизансцены счастья. Покинуть гостиницу означало то же самое, что покинуть Фанфан. Для меня стало необходимостью видеть ее каждый вечер. Много раз я среди ночи подходил к окну, чтобы посмотреть на ее темное окно. Представлял себе ее спящей так близко от меня, и мою душу охватывал сладостный покой.
Матери я дал понять, что охвачен новой страстью, чтобы она не беспокоилась по поводу моего долгого отсутствия. А Фанфан воображала, что я продолжаю усердно учиться в Политической школе, не подозревая, что в ту минуту, когда она думала обо мне, я подсматривал за ней в бинокль, или шел на почтительном расстоянии по улице, сопровождая ее, или же сидел за столиком того же кафе, куда она зашла.
Я следовал за ней повсюду, где это было возможно. Она покупала книгу – я заходил в тот же магазин и покупал еще один экземпляр. Мне хотелось, чтобы нас занимали одни и те же мысли. В ресторане, выбрав место так, чтобы Фанфан меня не заметила, я заказывал те же блюда, что и она. И у меня создавалось впечатление, что мы завтракаем вместе.
Кто посчитает меня чокнутым, тот наверняка по-настоящему не любил. Сумасшедшие – те, кто не сходит с ума от любви.
А мой счет в гостинице продолжал разбухать.
Как-то Фанфан пригласила меня на обед к ее родителям, причем в голосе ее слышалась дрожь, вызванная явно не телефонными помехами.
– Раз уж мы брат и сестра, должна же я представить им тебя… – сказала она, перед тем как попрощаться и повесить трубку.
Ее мать и отец уехали из Кер-Эмма два года тому назад. Не хотели оставаться там, где утонула маленькая сестренка Фанфан, и решили поступить на работу в одну из парижских больниц. Оба были специалистами по раку легких. Как достойные дети Кер-Эмма, поклялись разделаться с этой злой болезнью.
И вот в четверг вечером я направился к родителям Фанфан, которые снимали квартиру в доме на углу двух улочек, свидетельствующих о том, что Осману не хватило времени стереть с лица земли старый Париж целиком.
Дверь открыл отец Фанфан, он тут же привлек меня к себе и обнял со словами:
– Позвольте мне обнять вас, Александр… Простите, что обращаюсь к вам по имени, но мне кажется, так будет лучше. А вы меня зовите Жильбером.
– Добрый вечер, Александр, – сказала и его жена, которая также попросила звать ее Натали, после чего горячо обняла.
Фанфан приняла из моих рук цветы, которые я счел своим долгом принести, и при этом не могла скрыть лукавую улыбку; затем упорхнула, сославшись на то, что цветы нужно поставить в вазу.
– Чувствуйте себя как дома, – дважды попросила ее мать, подведя меня к дивану.
Мне поднесли бокал шампанского.
Жильбер отеческим тоном поговорил со мной о учебе в Политической школе, сообщил, что знает обо мне кучу вещей, и похвалил за то, что я часто навещаю «старый Кер-Эмма», то есть Мод и мсье Ти. Потом поблагодарил за то, что я через отца похлопотал за Фанфан перед Габиланом.
– Вы в точности такой, каким описала вас Фанфан, – объявила Натали.
Я никак не мог понять причины такого расположения и такой предупредительности, пока Натали не намекнула на кольцо, которое я, оказывается, подарил их дочери, и не добавила, что с моей стороны это было «настоящим безумством».
Жильбер поставил точки над «i».
– Но где же вы обручились?
Я был так ошарашен, что разинул рот и не мог вымолвить ни слова.
– Папа, я же тебе сказала, что мы это сделали наедине и никого при этом не было, – ответила вернувшаяся в гостиную Фанфан.
– Да, но все-таки где?
– В Вене, – важно ответила Фанфан.
– В Вене? – обернувшись ко мне, удивленно переспросила ее мать.
– Да, – подтвердил я. – Это, как бы вам сказать… в общем, это было романтичнее.
– Он предложил мне руку и сердце на балу в вихре вальса, – мечтательно сказала Фанфан.
– В Вене еще бывают большие балы?
– Да, да, – поспешил заявить я, бросив озадаченный взгляд на улыбавшуюся Фанфан.
Эта чертовка давала мне понять, что не согласна на status quo, которое меня вполне устраивало, и решила взять инициативу на себя. Я тогда подумал, что должен был заподозрить ее в подобном намерении, когда она заговорила о планах отснять на пленку подлинную историю любви, в которой один из двух партнеров будет воздействовать на другого перед объективом скрытой кинокамеры.
Оправившись от изумления, я принял игру. В конце-то концов, я вовсе не был против того, чтобы на нас смотрели как на пару. Кстати, эта ложь была для меня правдой, ведь я старался делить жизнь с Фанфан без ее ведома. Важно, что она верила в мою нерешительность и это подстегивало ее страстное нетерпение.
Однако за столом я смутился, когда ее родители спросили, когда же свадьба. Надо полагать, Фанфан сама подсказала им этот вопрос до моего прихода; я чутьем догадался об этом.
Вместо того чтобы прийти мне на помощь, она вытянула шею, подперла подбородок рукой и с интересом ждала, как я выйду из положения.
– Гм…
Я сидел красный как рак и не знал, что сказать. Фанфан обманула родителей, и с нее были взятки гладки; но не мог же я назначить срок свадьбы, О которой и думать запрещал себе. Тогда всякое отступление стало бы невозможным, если не считать того способа, каким я порвал с Лорой. Хватит с меня и одного раза.
– Что ж, – начал я с уверенностью, которая меня самого удивила. – Фанфан, как видно, не сказала, что я развожусь. О да, я знаю, вам покажется, что двадцать лет такой возраст, когда еще рано состоять в браке и разводиться; но тем не менее это так. И я хочу набраться терпения до конца этой процедуры и тогда уже назначить срок свадьбы.
Фанфан незаметно кивнула мне, как бы одобряя мою находчивость, и опустила глаза.
После приема я отвез ее в квартирку, которая, на мой взгляд, стала уже почти нашей. В машине она сказала в свое оправдание:
– Понимаешь, мои родители чуточку старомодны. Они все спрашивали, есть ли у меня парень. Теперь не будут приставать с этим вопросом; но тебя-то это ни к чему не обязывает!
– Почему ты меня не предупредила?
– Потому что ты бы не пришел…
– А кольцо?
– Я купила его в кредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36