Елизавета мельком увидела невысокую женскую фигуру, тянущуюся к ней, – и, набросив на нее плащ, который так и прижимала к себе все это время, с силой оттолкнула свою противницу. Запутавшись, та свалилась, забившись, пыталась вскочить, но Елизавета уже перескочила через нее и, ворвавшись в свою комнату, с неожиданной силой вдвинула на место дверь. Послышался тихий щелчок – и та неразличимо слилась со стеной. Не веря в спасение, Елизавета схватила табурет и занесла над головой, ожидая, что дверь вот-вот снова откроется, а перед ее остановившимся взором все маячила худая малорослая фигура в облаке всклокоченных волос, мелькали, норовя вцепиться, тонкие руки, высунувшиеся из рукавов синего платья...
Теперь эти руки и рукава преследовали Елизавету в кошмарных видениях.
Женщина в синем платье! Растрепанные волосы и худощавая, почти детская фигурка. Да ведь Елизавета уже ее видела – там, во дворе, когда ушла от Данилы! Думала, это тоже узница или ссыльная, однако едва ли такая попала бы в потайной ход и действовала столь смело.
Сумасшедшая? Похоже. Или люто ненавидящая Елизавету...
За что, за что?
Было от чего биться в кошмарах!
Елизавета так перепугалась, что, не сомкнув ночью глаз ни на минуту, нагромоздив под шандал, открывающий секретную дверь, столы, кресла и стулья и едва дождавшись утра, попросила Глафиру снова ночевать у нее. Конечно, свою баррикаду она убрала, и единственной причиною в глазах Глафиры было то, что ей просто жутко одной.
Конечно, монашенка удивилась. Но прямо отказываться не стала, отговорилась лишь тем, что Кравчук не позволит. Узница принялась умолять.
– Нет, – поджала губки Глафира, – на тюфячке под дверью валяться не буду.
– Ради бога, – воскликнула Елизавета, – спи где хочешь! Да хоть на моей кровати!
Глаза Глафиры блеснули.
– Хорошо, – смиренно потупилась она. – Я попрошу господина начальника. Скажу, ты чего-то с ума сходишь, боюсь, мол, как бы чего над собой не наделала, надо бы приглядеть...
Елизавета уставилась на нее с восхищением. Она мало что знала о тихой и пронырливой монашке, но уж ее приспособляемость к любой жизненной беде, радости, удобству или неудобству была замечательная. И узница не сомневалась, что Глафира сумеет убедить Матрену Авдеевну, а стало быть, Кравчука в том, что ей просто необходимо ночевать здесь!
Так оно и получилось. К вечеру Глафира появилась. По-хозяйски разобрала постель, взбила перину и подушки и начала раздеваться, с трудом скрывая самодовольную улыбку. А Елизавета глядела на нее с благодарностью – и жалостью. Господи, как же мало радости в жизни этой Христовой невесты, коли такая мелочь, как удобная постель, доставляет ей наслаждение!
Оставшись в наглухо застегнутой до подбородка рубахе, Глафира заплела жидкие, бесцветные коски и скользнула под пышное одеяло с таким сладострастным стоном, что Елизавета едва подавила улыбку, возясь на своем жестком тюфячке в углу, за шторою, подальше от страшной потайной двери. Пока Глафира блаженно урчала, перекатываясь по перинам, Елизавета подобрала колени к подбородку, замоталась в тощее одеяльце, подложила под голову руку – и мгновенно уснула без всяких страхов и предчувствий, упав в сон, словно в воду.
* * *
Ее разбудил легкий шелест, напоминавший шорох осенних листьев, гонимых ветром. Со страхом глянула в сторону потайного хода – темно, хоть глаз выколи. Какое-то время лежала неподвижно, боясь пошевелиться, вслушиваясь в тишину, и не заметила, как сон опять сморил ее.
Приснилось Елизавете, что идут они с Алексеем по какому-то болотцу: он – закатав штанины до колен, она – высоко подбирая юбки, будто не замочить, не испачкать одежду было для них самым важным. Вода в болотце ледяная, ноги закоченели, от них поднимается к сердцу холод, холод... Недоброе предчувствие туманит душу, и вдруг с кочки сорвалась змейка и впилась в ногу Алексея. И словно все вокруг только этого и ждало: болото исчезло, а рядом сомкнулся густой лес, который нужно непременно изойти, чтобы Алексей остался жив.
«Остановись хоть на миг, – молит Елизавета, – дай мне поглядеть на тебя, вдруг облегчу боль!»
Но он молча, упрямо, неостановимо идет, идет... сцепив зубы, не оглядываясь. Крики Елизаветы глохнут в тяжелой, вязкой тишине, и она принуждена бежать, чтобы не отстать, потому что Алексей словно во что бы то ни стало хочет оторваться от нее.
И опять все кругом изменилось: Елизавета оказалась лежащей рядом с Алексеем на широкой белой постели, напротив окна, распахнутого прямо в синюю звездную ночь. Где-то неподалеку, знает она, есть лекарь, который может спасти Алексея: ведь змеиный яд медленно, но неостановимо подбирается к сердцу! – но странное, губительное оцепенение овладевает ею, нет сил пошевелиться, позвать на помощь, нет сил спасти Алексея!
А он вдруг приподнимается на локте и долго, пристально смотрит на ее оцепенелое лицо.
– Ну что же, – говорит он наконец так холодно и отчужденно, что у Елизаветы начинает болеть сердце, – видно, настала пора нам проститься с тобой?
И вот его уже нет рядом, вот он уже исчезает в этой синей звездной ночи, полуобернувшись, бросив на Елизавету прощальный взгляд.
– Я не умру, – чуть слышен его голос, – если ты успеешь трижды вернуться. Трижды вернуться...
Куда, господи? Откуда, зачем?
Елизавета судорожно рыдала, уткнувшись в тюфяк, пока не начала отличать сон от яви. Села, задыхаясь от рыданий и вся дрожа. Слишком короткое одеяло закрывало ее с головой, а голые ноги застыли, потому, конечно, и привиделся кошмар. Все объяснялось очень просто, однако легче на душе не стало.
За окном уже светило солнце. Э, да сейчас, должно быть, не меньше полудня! Ну и заспались они с Глафирою!
Елизавета поднялась, взглянула на кровать. Монашка лежала, свернувшись клубком, тоже укутавшись с головою, но, похоже, никакие кошмары ее не мучили.
Елизавета встала, помылась в уголке над кадкою, причесала короткие мягкие кудряшки, оделась, все еще поеживаясь от того, что пережила ночью. Конечно, сон, который снится под утро, – что утренняя роса, мимолетен, однако какие непонятные, какие непостижимые слова звучали! Разгадает ли их Елизавета когда-нибудь или они тоже канут во тьму несбывшегося, словно вся их с Алексеем любовь, ниспосланная как счастье, как испытание ли, так накоротко и так навечно?..
А Глафира все спала и спала. Елизавету давно подташнивало, надо было что-нибудь поскорее съесть, а есть нечего, еду приносила надзирательница. Придется, пожалуй, разбудить ее, как ни жалко нарушать такое всевластное блаженство.
Елизавета постояла над спящей, потом нерешительно потянула с ее головы толстое одеяло.
Странно – оно не поднималось, словно Глафира его держала или оно прилипло к чему-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Теперь эти руки и рукава преследовали Елизавету в кошмарных видениях.
Женщина в синем платье! Растрепанные волосы и худощавая, почти детская фигурка. Да ведь Елизавета уже ее видела – там, во дворе, когда ушла от Данилы! Думала, это тоже узница или ссыльная, однако едва ли такая попала бы в потайной ход и действовала столь смело.
Сумасшедшая? Похоже. Или люто ненавидящая Елизавету...
За что, за что?
Было от чего биться в кошмарах!
Елизавета так перепугалась, что, не сомкнув ночью глаз ни на минуту, нагромоздив под шандал, открывающий секретную дверь, столы, кресла и стулья и едва дождавшись утра, попросила Глафиру снова ночевать у нее. Конечно, свою баррикаду она убрала, и единственной причиною в глазах Глафиры было то, что ей просто жутко одной.
Конечно, монашенка удивилась. Но прямо отказываться не стала, отговорилась лишь тем, что Кравчук не позволит. Узница принялась умолять.
– Нет, – поджала губки Глафира, – на тюфячке под дверью валяться не буду.
– Ради бога, – воскликнула Елизавета, – спи где хочешь! Да хоть на моей кровати!
Глаза Глафиры блеснули.
– Хорошо, – смиренно потупилась она. – Я попрошу господина начальника. Скажу, ты чего-то с ума сходишь, боюсь, мол, как бы чего над собой не наделала, надо бы приглядеть...
Елизавета уставилась на нее с восхищением. Она мало что знала о тихой и пронырливой монашке, но уж ее приспособляемость к любой жизненной беде, радости, удобству или неудобству была замечательная. И узница не сомневалась, что Глафира сумеет убедить Матрену Авдеевну, а стало быть, Кравчука в том, что ей просто необходимо ночевать здесь!
Так оно и получилось. К вечеру Глафира появилась. По-хозяйски разобрала постель, взбила перину и подушки и начала раздеваться, с трудом скрывая самодовольную улыбку. А Елизавета глядела на нее с благодарностью – и жалостью. Господи, как же мало радости в жизни этой Христовой невесты, коли такая мелочь, как удобная постель, доставляет ей наслаждение!
Оставшись в наглухо застегнутой до подбородка рубахе, Глафира заплела жидкие, бесцветные коски и скользнула под пышное одеяло с таким сладострастным стоном, что Елизавета едва подавила улыбку, возясь на своем жестком тюфячке в углу, за шторою, подальше от страшной потайной двери. Пока Глафира блаженно урчала, перекатываясь по перинам, Елизавета подобрала колени к подбородку, замоталась в тощее одеяльце, подложила под голову руку – и мгновенно уснула без всяких страхов и предчувствий, упав в сон, словно в воду.
* * *
Ее разбудил легкий шелест, напоминавший шорох осенних листьев, гонимых ветром. Со страхом глянула в сторону потайного хода – темно, хоть глаз выколи. Какое-то время лежала неподвижно, боясь пошевелиться, вслушиваясь в тишину, и не заметила, как сон опять сморил ее.
Приснилось Елизавете, что идут они с Алексеем по какому-то болотцу: он – закатав штанины до колен, она – высоко подбирая юбки, будто не замочить, не испачкать одежду было для них самым важным. Вода в болотце ледяная, ноги закоченели, от них поднимается к сердцу холод, холод... Недоброе предчувствие туманит душу, и вдруг с кочки сорвалась змейка и впилась в ногу Алексея. И словно все вокруг только этого и ждало: болото исчезло, а рядом сомкнулся густой лес, который нужно непременно изойти, чтобы Алексей остался жив.
«Остановись хоть на миг, – молит Елизавета, – дай мне поглядеть на тебя, вдруг облегчу боль!»
Но он молча, упрямо, неостановимо идет, идет... сцепив зубы, не оглядываясь. Крики Елизаветы глохнут в тяжелой, вязкой тишине, и она принуждена бежать, чтобы не отстать, потому что Алексей словно во что бы то ни стало хочет оторваться от нее.
И опять все кругом изменилось: Елизавета оказалась лежащей рядом с Алексеем на широкой белой постели, напротив окна, распахнутого прямо в синюю звездную ночь. Где-то неподалеку, знает она, есть лекарь, который может спасти Алексея: ведь змеиный яд медленно, но неостановимо подбирается к сердцу! – но странное, губительное оцепенение овладевает ею, нет сил пошевелиться, позвать на помощь, нет сил спасти Алексея!
А он вдруг приподнимается на локте и долго, пристально смотрит на ее оцепенелое лицо.
– Ну что же, – говорит он наконец так холодно и отчужденно, что у Елизаветы начинает болеть сердце, – видно, настала пора нам проститься с тобой?
И вот его уже нет рядом, вот он уже исчезает в этой синей звездной ночи, полуобернувшись, бросив на Елизавету прощальный взгляд.
– Я не умру, – чуть слышен его голос, – если ты успеешь трижды вернуться. Трижды вернуться...
Куда, господи? Откуда, зачем?
Елизавета судорожно рыдала, уткнувшись в тюфяк, пока не начала отличать сон от яви. Села, задыхаясь от рыданий и вся дрожа. Слишком короткое одеяло закрывало ее с головой, а голые ноги застыли, потому, конечно, и привиделся кошмар. Все объяснялось очень просто, однако легче на душе не стало.
За окном уже светило солнце. Э, да сейчас, должно быть, не меньше полудня! Ну и заспались они с Глафирою!
Елизавета поднялась, взглянула на кровать. Монашка лежала, свернувшись клубком, тоже укутавшись с головою, но, похоже, никакие кошмары ее не мучили.
Елизавета встала, помылась в уголке над кадкою, причесала короткие мягкие кудряшки, оделась, все еще поеживаясь от того, что пережила ночью. Конечно, сон, который снится под утро, – что утренняя роса, мимолетен, однако какие непонятные, какие непостижимые слова звучали! Разгадает ли их Елизавета когда-нибудь или они тоже канут во тьму несбывшегося, словно вся их с Алексеем любовь, ниспосланная как счастье, как испытание ли, так накоротко и так навечно?..
А Глафира все спала и спала. Елизавету давно подташнивало, надо было что-нибудь поскорее съесть, а есть нечего, еду приносила надзирательница. Придется, пожалуй, разбудить ее, как ни жалко нарушать такое всевластное блаженство.
Елизавета постояла над спящей, потом нерешительно потянула с ее головы толстое одеяло.
Странно – оно не поднималось, словно Глафира его держала или оно прилипло к чему-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92