– Как продвигается ваш рассказ?
– Более-менее, половину осилил.
– Название уже есть?
– Думаю – «Его старость».
Немного помолчав, Куримото сказал:
– Извините за то, что произошло. Я о той пьяной девушке. Мы так и не смогли узнать, кто ее привел.
– Да, удивительно, откуда она взялась, я видел ее впервые, – сказал Сугуро с нажимом, ожидая реакцию Куримото.
– В издательство на ваше имя пришла открытка, судя всего, от нее, – сказал он. – Подписано – Хина Исигуро. Видимо, девушка сказала правду, назвавшись художницей. Это приглашение на выставку.
– Почему вы решили, что это она?
– На обороте… – Куримото замялся, – приписано. «И не стыдно вам лгать?» Что мне делать с открыткой?
Сугуро хотел сказать, что она ему не нужна, но заколебался. С одной стороны, подмывало заявить, что ему нет никакого дела до этой открытки, а с другой – его беспокоило, что открытка останется у Куримото.
– Даже и не знаю… Ну ладно, перешлите мне ее, – сказал он и, чтобы скрыть свои колебания, беззаботно рассмеялся.
Разговор с редактором не разогнал его дурного настроения, напротив, еще больше вывел его из себя.
Какая назойливая бабенка!
Вспомнив, как она вцепилась в его рукав и не хотела отпускать, он почувствовал смутную опасность – как бы этот неприятный эпизод не перерос во что-то большее. Он быстро заморгал, чтобы отогнать беспокойство. Это была одна из его привычек.
Через два дня Сугуро нашел среди корреспонденции, доставленной в его рабочую квартиру, открытку, которую переслал Куримото. Она была размашисто подписана кистью: «Хина Исигуро» – имя, похожее на артистический псевдоним. Он с удивлением обнаружил, что галерея находилась недалеко от его рабочей квартиры, возле улицы Такэсита-дори. Как и сказал Куримото, на обратной стороне шариковой ручкой было небрежно нацарапано: «И не стыдно вам лгать?»
Сугуро отвел глаза, точно увидел что-то, предвещающее несчастье, разорвал открытку и бросил в мусорную корзину.
«Недавно мне приснился сон. Я сидел напротив Рюноскэ Акутагавы. Акутагава был одет в старое, поношенное кимоно, сидел потупившись, сложив руки на груди. Ни слова не говоря, он резко поднялся и, откинув висевшую у него за спиной бамбуковую штору, вышел в соседнюю комнату. Я знал, что в той комнате – обитель умерших, но вскоре он, вновь пройдя через штору, вернулся».
Сгорбившись, Сугуро дописал до этого места, затем, проверяя ритм, шепотом перечитал написанное.
Он ничего не придумал, это и в самом деле приснилось ему месяца два назад, и он отчетливо помнил, как, проснувшись посреди ночи, слышал ровное дыхание спавшей рядом жены.
Разумеется, он не стал рассказывать жене об этом сне. После того как их единственный сын, работавший в торговой фирме, вместе с женой уехал в длительную командировку в Америку, Сугуро старался не заговаривать ни о чем таком, что могло доставить хоть малейшее беспокойство его жене. После женитьбы он, в отличие от своих коллег по писательскому цеху, вел жизнь образцового супруга и примерного отца, но вовсе не потому, что так предписывала его христианская вера, просто он знал, что по характеру своему совершенно не способен вести богемный образ жизни. В какой-то момент он пришел к убеждению, что книги книгами, а в своих поступках и внешнем облике должен оставаться простым обывателем. Поэтому он никогда не совершал ничего такого, что могло бы разрушить его семейную гармонию, и избегал слов, которые могли бы встревожить жену.
Жена дважды в неделю посещала его рабочую квартиру, чтобы прибраться. Он старался тогда придать лицу выражение примерного семьянина, ничто в это время не должно было напоминать в нем писателя, черпающего вдохновение в одиночестве. Впрочем, он не считал это притворством, у него не было ни малейших причин обманывать…
У страдающей ревматизмом жены весной, в период дождей, и осенью обострялись боли в суставах рук и в коленях. Тридцать лет назад, когда он подолгу лежал в больнице и перенес три операции на легких, видя, как она, взяв на себя все заботы по уходу за ним, в промозглый день держит в дрожащих руках пылесос, Сугуро почувствовал, что он перед ней в неоплатном долгу. Он много раз предлагал нанять прислугу, но она, смеясь, только качала головой.
В те дни, когда у жены не болели ноги, они нередко после обеда выходили прогуляться вдвоем. Маршрут был неизменным – вниз по холму, через парк Ёёги до улицы Омотэ-сандо и обратно.
Присев в парке на скамейку, они смотрели на молодежь, играющую в бадминтон. Сидя рядом с женой, Сугуро как никогда сильно ощущал, что им, прожившим вместе больше тридцати лет, не надо никаких слов, чтобы сохранять покой и взаимопонимание. Будучи писателем, он вглядывался в себя и выплескивал подсмотренное на бумагу, но с женой предпочитал не откровенничать сверх меры. В этом выражалось его трепетное отношение к жене, воспитанной в христианской семье и окончившей школу при монастыре.
В конце недели, когда он порвал и выбросил открытку с приглашением на выставку, жена в его рабочую квартиру не приходила, так как у ее родственников случилось несчастье, Сугуро же и субботу и воскресенье провел здесь, отделывая рассказ.
Стояла прекрасная погода, и даже в плотно зашторенный кабинет проникали веселые голоса праздношатающейся публики. Когда солнце умерило свой пыл, Сугуро вышел из дома и, спустившись по узкому переулку, направился на обычную прогулку в парк Ёёги. Ведущая к парку улица в последнее время была наводнена девочками, прозванными «детьми бамбука» и ставшими своего рода столичной достопримечательностью, и глазеющими на них прохожими. Девочки, образовав кружки, выделывали странные па под музыку, несущуюся из кассетных магнитофонов, они были одеты в белые и розовые длинные платья, напоминающие народные корейские наряды, сильно накрашены, и даже затесавшиеся среди них редкие молодые люди ярко румянили щеки. Каждый кружок составлял отдельную группу, имеющую своего лидера, руководящего танцами. Смешавшись с зеваками, Сугуро наблюдал за танцующей молодежью, стоя рядом с иностранцем, снимавшим кинокамерой. Когда ему было столько, сколько сейчас этим девочкам, Япония вела военные действия в Китае, предвещавшие большую войну. Увы, для людей его поколения подобные воспоминания превратились в условный рефлекс, ничего не поделаешь.
Пытаясь выбраться из толпы, он случайно наступил на ногу стоящей за его спиной девочки.
– Ой, прости! – поторопился он извиниться. Девочка только добродушно прищурилась и улыбнулась, но в следующий миг сморщилась от боли, схватившись рукой за кроссовку на правой ноге. Сугуро встревожился:
– Я тебе ничего не повредил? Сними-ка обувку, проверь.
– Ничего страшного, – она натужно улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Более-менее, половину осилил.
– Название уже есть?
– Думаю – «Его старость».
Немного помолчав, Куримото сказал:
– Извините за то, что произошло. Я о той пьяной девушке. Мы так и не смогли узнать, кто ее привел.
– Да, удивительно, откуда она взялась, я видел ее впервые, – сказал Сугуро с нажимом, ожидая реакцию Куримото.
– В издательство на ваше имя пришла открытка, судя всего, от нее, – сказал он. – Подписано – Хина Исигуро. Видимо, девушка сказала правду, назвавшись художницей. Это приглашение на выставку.
– Почему вы решили, что это она?
– На обороте… – Куримото замялся, – приписано. «И не стыдно вам лгать?» Что мне делать с открыткой?
Сугуро хотел сказать, что она ему не нужна, но заколебался. С одной стороны, подмывало заявить, что ему нет никакого дела до этой открытки, а с другой – его беспокоило, что открытка останется у Куримото.
– Даже и не знаю… Ну ладно, перешлите мне ее, – сказал он и, чтобы скрыть свои колебания, беззаботно рассмеялся.
Разговор с редактором не разогнал его дурного настроения, напротив, еще больше вывел его из себя.
Какая назойливая бабенка!
Вспомнив, как она вцепилась в его рукав и не хотела отпускать, он почувствовал смутную опасность – как бы этот неприятный эпизод не перерос во что-то большее. Он быстро заморгал, чтобы отогнать беспокойство. Это была одна из его привычек.
Через два дня Сугуро нашел среди корреспонденции, доставленной в его рабочую квартиру, открытку, которую переслал Куримото. Она была размашисто подписана кистью: «Хина Исигуро» – имя, похожее на артистический псевдоним. Он с удивлением обнаружил, что галерея находилась недалеко от его рабочей квартиры, возле улицы Такэсита-дори. Как и сказал Куримото, на обратной стороне шариковой ручкой было небрежно нацарапано: «И не стыдно вам лгать?»
Сугуро отвел глаза, точно увидел что-то, предвещающее несчастье, разорвал открытку и бросил в мусорную корзину.
«Недавно мне приснился сон. Я сидел напротив Рюноскэ Акутагавы. Акутагава был одет в старое, поношенное кимоно, сидел потупившись, сложив руки на груди. Ни слова не говоря, он резко поднялся и, откинув висевшую у него за спиной бамбуковую штору, вышел в соседнюю комнату. Я знал, что в той комнате – обитель умерших, но вскоре он, вновь пройдя через штору, вернулся».
Сгорбившись, Сугуро дописал до этого места, затем, проверяя ритм, шепотом перечитал написанное.
Он ничего не придумал, это и в самом деле приснилось ему месяца два назад, и он отчетливо помнил, как, проснувшись посреди ночи, слышал ровное дыхание спавшей рядом жены.
Разумеется, он не стал рассказывать жене об этом сне. После того как их единственный сын, работавший в торговой фирме, вместе с женой уехал в длительную командировку в Америку, Сугуро старался не заговаривать ни о чем таком, что могло доставить хоть малейшее беспокойство его жене. После женитьбы он, в отличие от своих коллег по писательскому цеху, вел жизнь образцового супруга и примерного отца, но вовсе не потому, что так предписывала его христианская вера, просто он знал, что по характеру своему совершенно не способен вести богемный образ жизни. В какой-то момент он пришел к убеждению, что книги книгами, а в своих поступках и внешнем облике должен оставаться простым обывателем. Поэтому он никогда не совершал ничего такого, что могло бы разрушить его семейную гармонию, и избегал слов, которые могли бы встревожить жену.
Жена дважды в неделю посещала его рабочую квартиру, чтобы прибраться. Он старался тогда придать лицу выражение примерного семьянина, ничто в это время не должно было напоминать в нем писателя, черпающего вдохновение в одиночестве. Впрочем, он не считал это притворством, у него не было ни малейших причин обманывать…
У страдающей ревматизмом жены весной, в период дождей, и осенью обострялись боли в суставах рук и в коленях. Тридцать лет назад, когда он подолгу лежал в больнице и перенес три операции на легких, видя, как она, взяв на себя все заботы по уходу за ним, в промозглый день держит в дрожащих руках пылесос, Сугуро почувствовал, что он перед ней в неоплатном долгу. Он много раз предлагал нанять прислугу, но она, смеясь, только качала головой.
В те дни, когда у жены не болели ноги, они нередко после обеда выходили прогуляться вдвоем. Маршрут был неизменным – вниз по холму, через парк Ёёги до улицы Омотэ-сандо и обратно.
Присев в парке на скамейку, они смотрели на молодежь, играющую в бадминтон. Сидя рядом с женой, Сугуро как никогда сильно ощущал, что им, прожившим вместе больше тридцати лет, не надо никаких слов, чтобы сохранять покой и взаимопонимание. Будучи писателем, он вглядывался в себя и выплескивал подсмотренное на бумагу, но с женой предпочитал не откровенничать сверх меры. В этом выражалось его трепетное отношение к жене, воспитанной в христианской семье и окончившей школу при монастыре.
В конце недели, когда он порвал и выбросил открытку с приглашением на выставку, жена в его рабочую квартиру не приходила, так как у ее родственников случилось несчастье, Сугуро же и субботу и воскресенье провел здесь, отделывая рассказ.
Стояла прекрасная погода, и даже в плотно зашторенный кабинет проникали веселые голоса праздношатающейся публики. Когда солнце умерило свой пыл, Сугуро вышел из дома и, спустившись по узкому переулку, направился на обычную прогулку в парк Ёёги. Ведущая к парку улица в последнее время была наводнена девочками, прозванными «детьми бамбука» и ставшими своего рода столичной достопримечательностью, и глазеющими на них прохожими. Девочки, образовав кружки, выделывали странные па под музыку, несущуюся из кассетных магнитофонов, они были одеты в белые и розовые длинные платья, напоминающие народные корейские наряды, сильно накрашены, и даже затесавшиеся среди них редкие молодые люди ярко румянили щеки. Каждый кружок составлял отдельную группу, имеющую своего лидера, руководящего танцами. Смешавшись с зеваками, Сугуро наблюдал за танцующей молодежью, стоя рядом с иностранцем, снимавшим кинокамерой. Когда ему было столько, сколько сейчас этим девочкам, Япония вела военные действия в Китае, предвещавшие большую войну. Увы, для людей его поколения подобные воспоминания превратились в условный рефлекс, ничего не поделаешь.
Пытаясь выбраться из толпы, он случайно наступил на ногу стоящей за его спиной девочки.
– Ой, прости! – поторопился он извиниться. Девочка только добродушно прищурилась и улыбнулась, но в следующий миг сморщилась от боли, схватившись рукой за кроссовку на правой ноге. Сугуро встревожился:
– Я тебе ничего не повредил? Сними-ка обувку, проверь.
– Ничего страшного, – она натужно улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54