У меня есть важнейшее дело, забыл тебе тогда сказать.
Он огляделся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит. Ефиопка была не в счет.
– Послушай, Софья… У тебя, кажется, есть кладовка или чулан с решеткой. Покойный государь строил этот дом любимцу токарю как образцовый, а во всех таких домах предусматривался карцер для слуг.
Маркиза подтвердила, что таковой чулан у нее имеется и дверь там обита железом. И время от времени она туда сажает из слуг, кто хватит лишку.
– Вот, вот! – обрадовался Меншиков. – Везу я с собой одного человека, пусть у тебя побудет под крепким затвором.
Маркиза последовала за ним вниз и видела, как княжеские кучера пронесли кого-то, обвязанного веревками, словно куль.
– Завтра я его заберу, – обещал Меншиков. – А ключ, не прогневайся, я тебе не оставлю. И вот что: ты философский тот камень никому не отдавай, слышишь?
Прижав руки к груди, она хотела поклясться, что никакого камня… Но светлейший уже взобрался в повозку и был таков.
10
– Бумаги мне, бумаги! – требовал Сербан, схватив у Цыцурина гусиное перо. – У кого есть хоть клочок гербовой бумаги, чтоб я мог написать вексель?
Он проиграл Евмолпу Холявину сто пятьдесят рублей и желал выдать по всей форме вексель. Схватил у брата фляжку, но она была пуста.
– Евмолп, голубчик, – умолял Антиох, – растолкуй этому безумцу, что вы играли в шутку!
– Почему это в шутку? – не соглашался Холявин. – Фортуна повернулась ко мне передом, какая тут шутка?
– Но откуда ему взять такие деньги?
– Не мое дело, – подбоченился Евмолп. – Пусть не садится за игру, коль он такой сосунок!
– Сосунок! – возмутился Сербан, распушая усы. – Эй, Камараш, Камараш! Где мой слуга? Камараш, принеси немедленно шпагу, она внизу в стойке стоит!
– Камараш, принеси и мою шпагу! – крикнул Холявин и от волнения сплюнул.
– Не плюй на паркет! – не удержался Сербан. – Свинья!
– Как ты сказал? Кто свинья?
Антиох метался от одного спорщика к другому, Рафалович хохотал, ударяя в ладоши. Цыцурин, клавесинист Кика, буфетчик – все сошлись посмотреть, как ссорятся преображенцы.
Вмешалась маркиза, велела унести шпаги. Часы на большом камине пробили полночь.
Она увела Холявина к себе под арку, стала уговаривать отказаться от выигрыша. Ведь князь Сербан беднее, чем церковная мышь. После кончины старого князя мачеха отсудила у его детей все наследство. И теперь юная княжна Кантемир вынуждена продать своих горничных, сама себе фантанж навивает.
– А у моей матушки вообще прислуги нету, – упрямился Евмолп. – Сама стряпает, сама стирает, хоть и дворянка столбовая. Пусть тогда за этот долг Сербан мне княжеский титул отдаст!
Зрители за распахнутой портьерой ахнули от такого требования. Антиох же сказал:
– Дался вам этот княжеский титул! Все люди равны. Первый человек вон, Адам, тот князей не родил. Одно его чадо землю пахало, другое скотину пасло.
– Ты зубы не заговаривай, пиита российский! – крикнул Евмолп. – Пусть он вексель, как положено, намарает!
Обстановка накалялась.
И тут маркиза Лена заметила, что втихомолку ликующий граф Рафалович подозвал к себе горбатого Кику и что-то ему шепнул. Кика опрометью кинулся вниз и возвратился со шпагами преображенцев.
– Как вы смеете здесь распоряжаться! – напустилась она на Рафаловича. Но было уже поздно. Клинки звенели, зрители шарахались, освобождая пространство.
Холявин с яростью напал на своего прежнего друга, теснил его к лестничной площадке. Но тот, несмотря на свою янычарскую внешность, был более хладнокровен и рассудителен. Публика уже дважды вскрикивала по поводу того, что шпага старшего Кантемира коснулась груди Евмолпа.
Маркиза бесстрашно встала посреди петушащихся преображенцев. Руками схватила оба клинка, что вызвало новый крик ужаса среди собравшихся. Но маркиза, отобрав шпаги, кинула их на кушетку и, словно фокусник, продемонстрировала всем ладони, на которых не было ни пореза.
Антиох увел брата в игорную залу, а маркиза, велев ефиопке принести бинты и подорожник, чем раны заживляют, журила драчуна:
– Евмолп, проказник! У тебя и старая рана теперь кровоточит, которую оставил Репнин.
Холявин все не мог успокоиться.
– А почему они князья, а я нет?
– Хочешь? – предложила маркиза Лена. – Я тебе выплачу этот проигрыш, эти сто пятьдесят рублей. И купит твоя матушка и кучера и кухарку.
Евмолп хмыкнул и заулыбался во весь свой зубастый рот.
– А ты нынче в караул не ходи, – наставляла маркиза. – Скажешься в полку больным.
Услышав из-за портьеры эти слова, в горницу устремился Сербан, вырываясь из рук Антиоха:
– Вот и дело, оставайся тут, оставайся! Куриозно только нам знать, как она тебя ласкательно именовать станет – Лопик или Молпик, а может быть, Евочка?
Оба враз бросились к кушетке, схватили шпаги. Маркиза успела только вскрикнуть.
Двумя-тремя короткими выпадами темпераментный Холявин потеснил Сербана в угол, где возвышалась китайская фарфоровая ваза. Там Сербан обманным ударом заставил Евмолпа отскочить, но тот с удвоенной яростью налетел. Клинки мелькали как выстрелы.
– Ваза, ваза! – в волнении хрипел Цыцурин. – Ваза!
Как бы послушавшись его панического хрипа, великолепная ваза со всеми ее узкоглазыми мандаринами и разносчиками воды пошатнулась, поколебалась и рухнула на пол, расколовшись на множество кусков. По полу рассыпались, покатились, зазвенели золотые лиссабонские пиастры, стамбульские динары, венские талеры с лошадиным профилем императора.
– Боже! – воскликнула маркиза. – Откуда здесь эти деньги?
Тотчас Цыцурин, Кика, за ними буфетчик и прибежавший снизу Весельчак, растолкав гостей, кинулись подбирать их с пола, кидая в мусорную лохань.
В тишине послышалось, как ефрейторский рожок в полку играл зорю. Близилось время развода, и преображенцы гурьбою покинули царство Фарабуша, обсуждая происшествие.
Ушел и Холявин, даже не оглянувшись на маркизу, которая с грустной улыбкой смотрела ему вслед.
11
– Доброй ночи вам, граф, – сказала она Рафаловичу. Он один остался в ее покоях, классифицируя на столике осколки великолепной вазы.
– Но у меня, мадам, есть к вам вопросы…
– Уж за полночь, милый граф. Приходите днем!
– Нет, позвольте. Именно сейчас!
– Ах, боже мой, я так устала. Ну, говорите, коль это так срочно…
– Расскажите, почему светлейший прибыл в Санктпетербург инкогнито и был встречен без подобающих почестей?
– Ну почем я знаю! – с мольбой протянула она. – Спросите что-нибудь иное. У меня слипаются глаза!
– Неужели светлейший не рассказал вам, как его пытались арестовать и предъявили о сем указ императрицы? И он с вами не поделился своими намерениями? И еще скажите: почему, въехав в город, он прибыл не к кому-нибудь другому, а именно к вам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Он огляделся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит. Ефиопка была не в счет.
– Послушай, Софья… У тебя, кажется, есть кладовка или чулан с решеткой. Покойный государь строил этот дом любимцу токарю как образцовый, а во всех таких домах предусматривался карцер для слуг.
Маркиза подтвердила, что таковой чулан у нее имеется и дверь там обита железом. И время от времени она туда сажает из слуг, кто хватит лишку.
– Вот, вот! – обрадовался Меншиков. – Везу я с собой одного человека, пусть у тебя побудет под крепким затвором.
Маркиза последовала за ним вниз и видела, как княжеские кучера пронесли кого-то, обвязанного веревками, словно куль.
– Завтра я его заберу, – обещал Меншиков. – А ключ, не прогневайся, я тебе не оставлю. И вот что: ты философский тот камень никому не отдавай, слышишь?
Прижав руки к груди, она хотела поклясться, что никакого камня… Но светлейший уже взобрался в повозку и был таков.
10
– Бумаги мне, бумаги! – требовал Сербан, схватив у Цыцурина гусиное перо. – У кого есть хоть клочок гербовой бумаги, чтоб я мог написать вексель?
Он проиграл Евмолпу Холявину сто пятьдесят рублей и желал выдать по всей форме вексель. Схватил у брата фляжку, но она была пуста.
– Евмолп, голубчик, – умолял Антиох, – растолкуй этому безумцу, что вы играли в шутку!
– Почему это в шутку? – не соглашался Холявин. – Фортуна повернулась ко мне передом, какая тут шутка?
– Но откуда ему взять такие деньги?
– Не мое дело, – подбоченился Евмолп. – Пусть не садится за игру, коль он такой сосунок!
– Сосунок! – возмутился Сербан, распушая усы. – Эй, Камараш, Камараш! Где мой слуга? Камараш, принеси немедленно шпагу, она внизу в стойке стоит!
– Камараш, принеси и мою шпагу! – крикнул Холявин и от волнения сплюнул.
– Не плюй на паркет! – не удержался Сербан. – Свинья!
– Как ты сказал? Кто свинья?
Антиох метался от одного спорщика к другому, Рафалович хохотал, ударяя в ладоши. Цыцурин, клавесинист Кика, буфетчик – все сошлись посмотреть, как ссорятся преображенцы.
Вмешалась маркиза, велела унести шпаги. Часы на большом камине пробили полночь.
Она увела Холявина к себе под арку, стала уговаривать отказаться от выигрыша. Ведь князь Сербан беднее, чем церковная мышь. После кончины старого князя мачеха отсудила у его детей все наследство. И теперь юная княжна Кантемир вынуждена продать своих горничных, сама себе фантанж навивает.
– А у моей матушки вообще прислуги нету, – упрямился Евмолп. – Сама стряпает, сама стирает, хоть и дворянка столбовая. Пусть тогда за этот долг Сербан мне княжеский титул отдаст!
Зрители за распахнутой портьерой ахнули от такого требования. Антиох же сказал:
– Дался вам этот княжеский титул! Все люди равны. Первый человек вон, Адам, тот князей не родил. Одно его чадо землю пахало, другое скотину пасло.
– Ты зубы не заговаривай, пиита российский! – крикнул Евмолп. – Пусть он вексель, как положено, намарает!
Обстановка накалялась.
И тут маркиза Лена заметила, что втихомолку ликующий граф Рафалович подозвал к себе горбатого Кику и что-то ему шепнул. Кика опрометью кинулся вниз и возвратился со шпагами преображенцев.
– Как вы смеете здесь распоряжаться! – напустилась она на Рафаловича. Но было уже поздно. Клинки звенели, зрители шарахались, освобождая пространство.
Холявин с яростью напал на своего прежнего друга, теснил его к лестничной площадке. Но тот, несмотря на свою янычарскую внешность, был более хладнокровен и рассудителен. Публика уже дважды вскрикивала по поводу того, что шпага старшего Кантемира коснулась груди Евмолпа.
Маркиза бесстрашно встала посреди петушащихся преображенцев. Руками схватила оба клинка, что вызвало новый крик ужаса среди собравшихся. Но маркиза, отобрав шпаги, кинула их на кушетку и, словно фокусник, продемонстрировала всем ладони, на которых не было ни пореза.
Антиох увел брата в игорную залу, а маркиза, велев ефиопке принести бинты и подорожник, чем раны заживляют, журила драчуна:
– Евмолп, проказник! У тебя и старая рана теперь кровоточит, которую оставил Репнин.
Холявин все не мог успокоиться.
– А почему они князья, а я нет?
– Хочешь? – предложила маркиза Лена. – Я тебе выплачу этот проигрыш, эти сто пятьдесят рублей. И купит твоя матушка и кучера и кухарку.
Евмолп хмыкнул и заулыбался во весь свой зубастый рот.
– А ты нынче в караул не ходи, – наставляла маркиза. – Скажешься в полку больным.
Услышав из-за портьеры эти слова, в горницу устремился Сербан, вырываясь из рук Антиоха:
– Вот и дело, оставайся тут, оставайся! Куриозно только нам знать, как она тебя ласкательно именовать станет – Лопик или Молпик, а может быть, Евочка?
Оба враз бросились к кушетке, схватили шпаги. Маркиза успела только вскрикнуть.
Двумя-тремя короткими выпадами темпераментный Холявин потеснил Сербана в угол, где возвышалась китайская фарфоровая ваза. Там Сербан обманным ударом заставил Евмолпа отскочить, но тот с удвоенной яростью налетел. Клинки мелькали как выстрелы.
– Ваза, ваза! – в волнении хрипел Цыцурин. – Ваза!
Как бы послушавшись его панического хрипа, великолепная ваза со всеми ее узкоглазыми мандаринами и разносчиками воды пошатнулась, поколебалась и рухнула на пол, расколовшись на множество кусков. По полу рассыпались, покатились, зазвенели золотые лиссабонские пиастры, стамбульские динары, венские талеры с лошадиным профилем императора.
– Боже! – воскликнула маркиза. – Откуда здесь эти деньги?
Тотчас Цыцурин, Кика, за ними буфетчик и прибежавший снизу Весельчак, растолкав гостей, кинулись подбирать их с пола, кидая в мусорную лохань.
В тишине послышалось, как ефрейторский рожок в полку играл зорю. Близилось время развода, и преображенцы гурьбою покинули царство Фарабуша, обсуждая происшествие.
Ушел и Холявин, даже не оглянувшись на маркизу, которая с грустной улыбкой смотрела ему вслед.
11
– Доброй ночи вам, граф, – сказала она Рафаловичу. Он один остался в ее покоях, классифицируя на столике осколки великолепной вазы.
– Но у меня, мадам, есть к вам вопросы…
– Уж за полночь, милый граф. Приходите днем!
– Нет, позвольте. Именно сейчас!
– Ах, боже мой, я так устала. Ну, говорите, коль это так срочно…
– Расскажите, почему светлейший прибыл в Санктпетербург инкогнито и был встречен без подобающих почестей?
– Ну почем я знаю! – с мольбой протянула она. – Спросите что-нибудь иное. У меня слипаются глаза!
– Неужели светлейший не рассказал вам, как его пытались арестовать и предъявили о сем указ императрицы? И он с вами не поделился своими намерениями? И еще скажите: почему, въехав в город, он прибыл не к кому-нибудь другому, а именно к вам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67