Какая там стража да что там есть…
Максим приподнял треуголку и почесал в затылке.
– Максим Петрович! – Алена засматривала в лицо Максюты. – Послушайте меня! Может быть, мне переговорить для начала с Сонькиной оравой? Там один есть, по прозвищу Весельчак, в гайдуках стоит. Он, конечно, тать татем…
Максюта сделал движение, будто хотел ее остановить, а она схватила его за руку.
– Только вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович! Только не сомневайтесь!
В это мгновение что-то тяжелое упало и покатилось.
– Хозяин! – встрепенулся Максюта.
Алена тоже вздрогнула, но, заглянув к хозяину, убедилась, что тот по-прежнему во власти сна. Тогда она распахнула дверь в сени. Там повалился и заскулил карлик Нулишка.
– Ах ты, чертенок! – вскричала Алена, хватая его за ухо. – Так это ты роняешь кадушки?
– Отпусти, Аленушка! – выворачивался карлик.
– Поглядите, Максим Петрович! – подтолкнула его Алена. – Ведь он мой жених. Суженый-ряженый! Так и ходит везде за мной, да еще твердит, что он-де не из простого рода, отец его был царем шутов!
– Истинный крест! – божился карлик. – О-ой, больно! Отпусти же!
– Говори, будешь еще за мной таскаться?
– Не буду! – заверил Нулишка.
– Врешь, конечно. Ну, иди!
Почувствовав свободу, карлик исчез. Алена же, поднявшись на цыпочках к самому уху Максима Петровича, принялась ему толковать, как поступить с Сонькиными молодцами.
А Нулишка, таясь за кустами, пересек двор и проник в вертоград, где полным ходом шла подготовка к вечернему действу.
– Ой, Весельчак, беда! – охнул карлик, утыкаясь в живот ливрейному гайдуку огромного роста, который заправлял фонари у подъезда. На спине гайдука был вышит огромный геральдический лев в короне с бубенчиками.
– Что за беда?
– Он здесь, он здесь! – нервничал карлик. – Он идет сюда! Сей минут он будет здесь!
– Да кто он-то? – спросил Весельчак.
Тут начали подъезжать кареты, высаживая господ посетителей. Гости оглядывались на плаксивый писк Нулишки. Весельчак сперва пытался зажать ему рот, потом отпустил подзатыльник и велел спуститься в Ад, там подождать.
На жаргоне вертограда полнощного самое верхнее помещение называлось Рай. Туда допускали самых счастливцев. Среднее жилье занимала столовая палата с камином и буфетом резного дуба. Это называлось Чистилище. Но уж нижний этаж был Ад – сводчатые закоулки и тупички, где пировали те, кто желал уединения.
Там Нулишка и поведал свои страхи собравшимся вокруг него слугам.
– О! Так это тот самый капорале! – сказал с итальянским акцентом слуга по имени Кика. – Тот полицейский унтер-офицер? Отлично, ты его покажешь. Он не уйдет от нас.
Кика играл здесь на клавесине. Это был старый заморыш с непомерно длинными руками и пальцами, похожий на птенца летучей мыши. Настоящее имя его было Ламармора, что в Санктпетербурге превратилось в Кикимору, откуда уж и Кика.
– Чего рассуждать? – заявил слоноподобный Весельчак. – В петлю его да в воду.
– Пьяно, пьяниссимо! – Кика показал ему нос. – Потише, дорогой! Синьора наказывала тебе, чтоб ты не портил дела пер суо темпераменте… Умерил бы свой пыл!
Слуги заспорили, а карлик повизгивал, предвкушая развлеченье. Вдруг из Чистилища прибежал буфетчик.
– Цыцурин идет, Цыцурин!
Спустился господин суровый, будто невыспавшийся навек. Одет он был модно – в кафтанец с завернутыми назад фалдочками, с бриллиантовой брошью. Цыцурин был банкомет, и вся роскошь вертограда зависела от его искусства возбуждать иллюзии игроков.
– По местам! – объявил он.
Все стали расходиться, потому что знали: если Цыцурин сложит рот в куриную гузку, шутить с ним нельзя. Весельчак мял в руках треуголку, докладывая ему о сообщении Нулишки.
– И что? – раздраженно спросил Цыцурин. – Полицейский чин к нам жалует на ужин? Так накормите его посытнее, платы не берите, а кланяйтесь пониже.
– Он шпион! – убежденно сказали слуги.
– Э, бросьте! Мне иное нынче спать не дает.
Он поманил пальцем, и слуги стеснились вокруг него.
– Помните, кто был у нас атаманом с первоначалу?
– Нетопырь! – вскричали все, переглядываясь.
– Да, да. Нетопырь.
– Разве он жив?
– Жив еще! И вспомнить страшно! – воскликнул Цыцурин. – Сколько я во время оно сребра-злата перевел, чтобы ноздрички бы его пощадили, вырвали самую малость!
Он даже всхлипнул от прилива чувств.
– Ну и что же Нетопырь? – спросили слуги.
– Был он на каторге в Рогервике, теперь же со всею той каторгой сюда переведен, на Васильевский остров. Кунсткамеру какую-то строят для царицы.
Сверху послышались голоса гостей, требовались услуги.
– По местам! – вновь скомандовал Цыцурин.
– Опять пойдут сборы да поборы, – уходя сказал Весельчак буфетчику. – Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!
– Да уж она у тебя последняя! – ответил буфетчик. – С каждого дела львиную долю получаешь!
– Не велит Цыцурин полицейского брать, – с досадой покривился Весельчак. – А с того корпорала хорошенький бы выкуп получился!
Уходивший Цыцурин не расслышал, о чем перешептывались два его клеврета. Однако у него было безошибочное чутье вожака, и он поманил Весельчака в сторону.
– Ты любишь разные самовольства. Так вот, предупреждаю тебя насчет того полицианта. Забыл, что ли, как барыня тебя за самоуправство велела в колодец на веревке на всю ночь опустить?
Весельчак состроил обиженную мину, взял жезл мажордома и отправился на свой пост.
5
Там они увидели предмет своих переживаний. Максюта был одет в узенький академический кафтанчик, который одолжил ему Миллер. Руки торчали из обшлагов. Все ему здесь было непривычно, и сидел он на краешке стула, озираясь по сторонам.
В пасти огромного камина пылало целое бревно. Поваренок в колпаке поворачивал висящую на цепях тушку барана. На буфетной стойке позванивал хрусталь. Шум голосов создавал ощущение приятной тревоги.
Над буфетом высилась грубая деревянная фигура в зубчатой короне. Это был король Фарабуш, покровитель мореходов. Фигура эта некогда украшала бугшприт португальского купеческого барка. Лет пять тому назад, в одну из осенних ночей, португалец, везя груз соболей и Мамонтова зуба, в Финском заливе налетел на песчаную банку. Пока собирались его снимать, груз оказался растащенным, а судно развалилось под ударами балтийской волны. Так король Фарабуш переселился в буфетный угол Чистилища.
Максюта с изумлением смотрел на его желтые бока, отполированные морем и ветрами.
– Сударь! – раздался над его ухом вежливый голос буфетчика. – У нашего подъезда застряла карета. Не поможете ли ее вытащить?
С воспитанной в армии готовностью исполнить приказание или просьбу Максюта вышел на крыльцо. Неправдоподобный свет небес без теней равномерно освещал все в природе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Максим приподнял треуголку и почесал в затылке.
– Максим Петрович! – Алена засматривала в лицо Максюты. – Послушайте меня! Может быть, мне переговорить для начала с Сонькиной оравой? Там один есть, по прозвищу Весельчак, в гайдуках стоит. Он, конечно, тать татем…
Максюта сделал движение, будто хотел ее остановить, а она схватила его за руку.
– Только вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович! Только не сомневайтесь!
В это мгновение что-то тяжелое упало и покатилось.
– Хозяин! – встрепенулся Максюта.
Алена тоже вздрогнула, но, заглянув к хозяину, убедилась, что тот по-прежнему во власти сна. Тогда она распахнула дверь в сени. Там повалился и заскулил карлик Нулишка.
– Ах ты, чертенок! – вскричала Алена, хватая его за ухо. – Так это ты роняешь кадушки?
– Отпусти, Аленушка! – выворачивался карлик.
– Поглядите, Максим Петрович! – подтолкнула его Алена. – Ведь он мой жених. Суженый-ряженый! Так и ходит везде за мной, да еще твердит, что он-де не из простого рода, отец его был царем шутов!
– Истинный крест! – божился карлик. – О-ой, больно! Отпусти же!
– Говори, будешь еще за мной таскаться?
– Не буду! – заверил Нулишка.
– Врешь, конечно. Ну, иди!
Почувствовав свободу, карлик исчез. Алена же, поднявшись на цыпочках к самому уху Максима Петровича, принялась ему толковать, как поступить с Сонькиными молодцами.
А Нулишка, таясь за кустами, пересек двор и проник в вертоград, где полным ходом шла подготовка к вечернему действу.
– Ой, Весельчак, беда! – охнул карлик, утыкаясь в живот ливрейному гайдуку огромного роста, который заправлял фонари у подъезда. На спине гайдука был вышит огромный геральдический лев в короне с бубенчиками.
– Что за беда?
– Он здесь, он здесь! – нервничал карлик. – Он идет сюда! Сей минут он будет здесь!
– Да кто он-то? – спросил Весельчак.
Тут начали подъезжать кареты, высаживая господ посетителей. Гости оглядывались на плаксивый писк Нулишки. Весельчак сперва пытался зажать ему рот, потом отпустил подзатыльник и велел спуститься в Ад, там подождать.
На жаргоне вертограда полнощного самое верхнее помещение называлось Рай. Туда допускали самых счастливцев. Среднее жилье занимала столовая палата с камином и буфетом резного дуба. Это называлось Чистилище. Но уж нижний этаж был Ад – сводчатые закоулки и тупички, где пировали те, кто желал уединения.
Там Нулишка и поведал свои страхи собравшимся вокруг него слугам.
– О! Так это тот самый капорале! – сказал с итальянским акцентом слуга по имени Кика. – Тот полицейский унтер-офицер? Отлично, ты его покажешь. Он не уйдет от нас.
Кика играл здесь на клавесине. Это был старый заморыш с непомерно длинными руками и пальцами, похожий на птенца летучей мыши. Настоящее имя его было Ламармора, что в Санктпетербурге превратилось в Кикимору, откуда уж и Кика.
– Чего рассуждать? – заявил слоноподобный Весельчак. – В петлю его да в воду.
– Пьяно, пьяниссимо! – Кика показал ему нос. – Потише, дорогой! Синьора наказывала тебе, чтоб ты не портил дела пер суо темпераменте… Умерил бы свой пыл!
Слуги заспорили, а карлик повизгивал, предвкушая развлеченье. Вдруг из Чистилища прибежал буфетчик.
– Цыцурин идет, Цыцурин!
Спустился господин суровый, будто невыспавшийся навек. Одет он был модно – в кафтанец с завернутыми назад фалдочками, с бриллиантовой брошью. Цыцурин был банкомет, и вся роскошь вертограда зависела от его искусства возбуждать иллюзии игроков.
– По местам! – объявил он.
Все стали расходиться, потому что знали: если Цыцурин сложит рот в куриную гузку, шутить с ним нельзя. Весельчак мял в руках треуголку, докладывая ему о сообщении Нулишки.
– И что? – раздраженно спросил Цыцурин. – Полицейский чин к нам жалует на ужин? Так накормите его посытнее, платы не берите, а кланяйтесь пониже.
– Он шпион! – убежденно сказали слуги.
– Э, бросьте! Мне иное нынче спать не дает.
Он поманил пальцем, и слуги стеснились вокруг него.
– Помните, кто был у нас атаманом с первоначалу?
– Нетопырь! – вскричали все, переглядываясь.
– Да, да. Нетопырь.
– Разве он жив?
– Жив еще! И вспомнить страшно! – воскликнул Цыцурин. – Сколько я во время оно сребра-злата перевел, чтобы ноздрички бы его пощадили, вырвали самую малость!
Он даже всхлипнул от прилива чувств.
– Ну и что же Нетопырь? – спросили слуги.
– Был он на каторге в Рогервике, теперь же со всею той каторгой сюда переведен, на Васильевский остров. Кунсткамеру какую-то строят для царицы.
Сверху послышались голоса гостей, требовались услуги.
– По местам! – вновь скомандовал Цыцурин.
– Опять пойдут сборы да поборы, – уходя сказал Весельчак буфетчику. – Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!
– Да уж она у тебя последняя! – ответил буфетчик. – С каждого дела львиную долю получаешь!
– Не велит Цыцурин полицейского брать, – с досадой покривился Весельчак. – А с того корпорала хорошенький бы выкуп получился!
Уходивший Цыцурин не расслышал, о чем перешептывались два его клеврета. Однако у него было безошибочное чутье вожака, и он поманил Весельчака в сторону.
– Ты любишь разные самовольства. Так вот, предупреждаю тебя насчет того полицианта. Забыл, что ли, как барыня тебя за самоуправство велела в колодец на веревке на всю ночь опустить?
Весельчак состроил обиженную мину, взял жезл мажордома и отправился на свой пост.
5
Там они увидели предмет своих переживаний. Максюта был одет в узенький академический кафтанчик, который одолжил ему Миллер. Руки торчали из обшлагов. Все ему здесь было непривычно, и сидел он на краешке стула, озираясь по сторонам.
В пасти огромного камина пылало целое бревно. Поваренок в колпаке поворачивал висящую на цепях тушку барана. На буфетной стойке позванивал хрусталь. Шум голосов создавал ощущение приятной тревоги.
Над буфетом высилась грубая деревянная фигура в зубчатой короне. Это был король Фарабуш, покровитель мореходов. Фигура эта некогда украшала бугшприт португальского купеческого барка. Лет пять тому назад, в одну из осенних ночей, португалец, везя груз соболей и Мамонтова зуба, в Финском заливе налетел на песчаную банку. Пока собирались его снимать, груз оказался растащенным, а судно развалилось под ударами балтийской волны. Так король Фарабуш переселился в буфетный угол Чистилища.
Максюта с изумлением смотрел на его желтые бока, отполированные морем и ветрами.
– Сударь! – раздался над его ухом вежливый голос буфетчика. – У нашего подъезда застряла карета. Не поможете ли ее вытащить?
С воспитанной в армии готовностью исполнить приказание или просьбу Максюта вышел на крыльцо. Неправдоподобный свет небес без теней равномерно освещал все в природе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67