ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
АРЕСТ
Здесь, наверно, надо сделать небольшое отступление, чтобы вы лучше почувствовали вкус той эпохи, в которую прошло мое детство. Нам потом не раз доводилось бывать на "черных рынках", и опыт общения с публикой на них годам к пятнадцати-шестнадцати усваивался крепко.
Да, все эти спекулянты... "форца", как ещё их тогда называли. Люди, которые могли предложить нам если не то, о чем мы мечтали, то хотя бы хорошую подделку под мечту. Потому что мечтали мы о дальних странах, о поисках сокровищ, о том, как пальмы шелестят или о том, как кровь запекается на губах в безводной пустыне, когда последними патронами отстреливаешься от дикарей-людоедов. Или, наоборот, о полюсе холода, о собачьих упряжках, о плевках, замерзающих, не долетев до земли. Или - о прокопченных кварталах Лондона и Берлина, где великий сыщик, вроде Шерлока Холмса, глядит, задумавшись, в окно, а где-то в полуподвале корпит изобретатель, и пахнет у него магнитной стружкой, и через обмотки его реле и трансформаторов проходит заряд электричества, и от этого заряда аппарат испускает синеватый луч, обладающий волшебными, доселе не виданными, свойствами. Или, еще, мечталось увидеть боксерский поединок настоящих профессионалов, о профессиональном боксе тогда ходили легенды, которые, в итоге, оказались намного красивее действительности. А может, это мы устали ждать, и, когда спустя двадцать лет впервые увидели профессиональный бокс, со всем его антуражем, то были уже не те. Словом, мы мечтали о распахнутом мире, а на "черных рынках" мир немного приоткрывался, потому что туда стекались товары со всего света, и можно было ходить и глазеть, и сами слова "Это сделано в Малайзии", "Это сделано в Мексике" звучали совсем иначе, чем сейчас. Сейчас мы, чаще всего, понимаем это только в одном смысле: товар - барахло, который долго не проживет, а тогда даже потрогать было приятно, потому что от одного прикосновения на твоих руках, казалось, навеки остается колдовская пыль неимоверно далекой и неимоверно прекрасной страны, будто радужная пыльца с крыльев бабочки.
Собственно, обо всем этом и писал Сент-Экзюпери - почему в те годы, годы самых первых его изданий, в него так и влюбилась вся страна.
Разумеется, люди, предлагавшие нам все эти чудеса, были совсем не похожи на волшебников. Они играли в свою игру - в игру, которые предлагали условия нашей жизни, нашего существования, и не было бы этих игроков, пришли бы другие, и игра эта была достаточно грязной, но грязь тоже входила в правила. Точнее, правило было одно: делай, что хочешь и что можешь ради того, чтобы получить несколько лишних монет. И основным атрибутом этой игры были звенящие монетки и шелестящие бумажные деньги, их холодный неживой блеск, их равнодушное позвякивание и шуршание в разных ладонях. Казалось, что и в жилах тех, кто правили бал на "черных рынках", не кровь, а металл, жидкий металл, наподобие перекатывающихся шариков ртути. И стальной блеск был в их глазах, а потертые черные шляпы и кепки не первой свежести, застегнутые черные пиджаки или (смотря по погоде) пальто напоминали закрытые футляры дешевых кошельков из тусклой искусственной кожи. Нередко от них можно было уловить запах перегара, и это тоже входило в условия игры: холодный блеск монет преображался в холодный блеск бесцветных бутылок водки. Эти люди обладали колоссальной изворотливостью. Они так и вились, так и кружились вокруг каждого нового человека, и вечная ненадежность их положения - сегодня ты здесь, а завтра в тюрьме за спекуляцию - и к тому же, наверно, сама мелочность их бизнеса превращали их характеры в странную смесь злости, наглости, и трусости, и все это было спаяно между собой, переварено в единый сплав, если хотите, глумливым азартом нелегальных сделок, сделок исподтишка и с оглядкой, и при этом с вечной мыслишкой, как бы облапошить покупателя. Они бывали и назойливыми, и пугливыми, при первом обвинении в мошенничестве они выставляли руки вперед ладонями: мол, вы не так поняли, не надо шума, сейчас все уладим. Но в их глазах читалась готовность, если шума будет слишком много или если покупателя "обули" на такую сумму, что можно и рискнуть, начать орать, что их самих обидели... А подвернется случай - и нанести удар ножом в спину. Их злили любые вопросы, не касающиеся цены и качества. Один вопрос "А где вы это достали?" задаваемый всего лишь с намерением прикупить еще, если ещё можно достать доводил их чуть не до белого каления. "Где достали - там нет!" - вот самое мягкое, что они могли ответить. Случалось, сделки заключались не на самом "черном рынке", а в "более приятной" обстановке - в ближайшем пивбаре-"стояке", где опилки на полу, как будто впитывают в себя пивной угар, запах креветок, запах втихую добавленной в кружки с пивом водки и дым табака и потом потихоньку отдают все это в мутный, тяжелый воздух... В воздух, затоптанный голосами, сказал бы я, если вы поймете, что я хочу сказать. Народу полно, всяк талдычит о своем, и каждый старается перекричать других.
Вот приблизительно в такую пивную Седой и Кривой в итоге и направились. То есть, не совсем в такую, рангом повыше. Заглянув, мы смогли убедиться, что там и столики относительно чистые, и места сидячие были. Но, все равно, впечатление по непривычке было жуткое. Может быть, из-за того, что лица у всех были уже обрюзгшие и нездорового оттенка. Возможно, всего лишь вина тусклого освещения, кто знает, но вот такими в советских детективах нашего времени изображали злачные притоны, где бандиты, мимоходом шпыняя официанта, чтобы тот порезвее обслуживал, сговариваются кого-нибудь удить или ограбить. Если сейчас, взрослым умом, попытаться осмыслить то тягостное ощущение, которое я тогда пережил, то, наверно, можно сказать: это было внезапно возникшее ощущение близости беды. Если не убийства, то, все равно, чего-то очень страшного и подлого. Примерно такое же ощущение, которое вызывали у нас осклизлые манящие улыбки продавцов непристойных журналов и карточных колод - улыбки, по которым сразу можно было определить, чем они торгуют. Да, страшно становилось, и хотелось бежать от них.
Мы только быстренько заглянули и увидели, что Седой садится напротив человека, который вполне заслуживает прозвище Пучеглазый. Кривой присел за соседний столик, а Седой заговорил с Пучеглазым... Но тут мы отпрянули от дверей - нам казалось, нас прогонят или по шее надают, если мы ещё задержимся - и, отойдя от пивной метров на двадцать, стали ждать, места себе не находя.
- Да, этот Пучеглазый, которому Клим нож сбыл - вот уж бандюга как бандюга! - сказал Димка. - И глаза у него... Вы заметили? Не только навыкате, но ещё и какие-то елозящие, будто он пытается всех насквозь увидеть.
- Ума не приложу, как Седой заставит его вернуть нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32