Та и впрямь отступила, с ног до головы окинув пришельца совсем уже высокомерным взглядом.
— О, я ведь и не представился! — сказал он и не глядя нацепил фуражку на оленьи рога. — Меня зовут Дорнбергер — Эрих Дорнбергер, к вашим услугам. Профессор не называл вам этой громкой фамилии?
— Не припоминаю, господин Бергер.
— Дорнбергер, если вы не против.
— Прошу прощения, — сказала она с ледяной вежливостью. — Мне показалось, это двойное имя — Эрих Дорн.
— Ничего себе имя — «Дорн»! У нас, немцев, вообще нет такого имени. Хотя бывают самые дикие — Бальдур, например.
— Буду знать. Пройдите, пожалуйста, в кабинет и подождите профессора там.
— Я лучше подожду в вашем обществе. И не злитесь! Что я вам такого сделал?
— Вы мне ровно ничего не сделали, но я занята — в кухне.
— Прекрасно, идемте в кухню!
Девушка посмотрела на него, как на сумасшедшего, и, пожав плечами, направилась в глубь квартиры. Эрих пошел за ней.
— А вас, кстати, я знаю заочно, — продолжал он, — профессор информировал меня о вашем существовании, когда я приезжал месяц назад.
— Ах, вот что, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Так вы тот самый…
— Выходит, вы обо мне все-таки слышали! Тот самый, да. А я сейчас вспомню, как вас зовут, минутку… Люси?
— Не совсем, но можно и так. Если хотите смотреть, как чистят картофель, садитесь и смотрите.
— Дайте ножик и мне, я умею не хуже вас. В армии, конечно, мне это делать не приходится, но до войны я некоторое время жил один. Питался обычно в ресторане, но иногда не было времени вырваться из лаборатории, на такие случаи мы там держали запас картофеля. Если не оказывалось ассистента, я сам чистил и жарил в масле. Это меня один бельгиец научил, вы не представляете, как вкусно…
— Представляю. Если хотите поработать — пожалуйста…
Она дала ему ножик, понаблюдала за его работой и критически покачала головой.
— Ваше счастье, что этого не видит фрау Ильзе. Оставьте, я сделаю сама.
— Она же все равно не видит!
Некоторое время они работали молча. В открытое окно тянуло запахами бензина и свежеполитой зелени из Герцогингартена, совсем уже низкое солнце лежало на кафельной облицовке алыми отблесками, где-то у соседей на другом этаже радио горланило марш с гиканьем и присвистами.
— Жаль закрывать окно, — сказал Эрих, — но за такую музыку надо убивать без суда и следствия. И тех, кто пишет, и тех, кто слушает.
— Слушать приходится всем.
— О «приходится» я не говорю. Но ведь кто-то же специально включил радио, нашел, да еще сделал погромче.
— Это опять Гешке, со второго этажа, — сказала Людмила, прислушавшись. — Он, знаете, такой… совсем коричневый.
— Тогда понятно. А марш наверняка Шумана.
— Шумана? — переспросила она удивленно.
— Не того, конечно. Сейчас есть еще один — доктор Шуман, совершенно бездарный физик, но марши сочиняет в больших количествах. У каждого барона, как говорится, своя фантазия.
— Он родственник?
— А черт его знает! Говорит — да. Кстати, Иоахим сказал, что ваша мать тоже занимается физикой?
— Да.
— Значит, мы с ней коллеги… Так, так. Она случайно не работала перед войной в Физико-техническом институте в Харькове?
— Нет, — Людмила глянула на него настороженно. — А что?
— Я подумал, у нас могли найтись общие знакомые.
— По Харькову?
— Да, там до войны работал один наш… Хоутерманс его звали. Вернее, зовут — он жив и здоров, насколько мне известно, Арденне забрал его к себе в Лихтерфельде. Фриц Хоутерманс — не слышали?
— Нет, никогда. Может быть, мама и знала… Хотя, если он был в Харькове, — мама ведь там никогда не работала.
— Ну, нет так нет. Что я хотел спросить — вы украинка?
— Наполовину, отец был русский. Оставьте наконец эту картофелину, от нее уже ничего не осталось.
— Виноват… В украинцах есть романская кровь?
— Понятия не имею. Думаю, что есть всякая — как у всех. А что?
— Вы похожи на итальянку.
— Прошу вас, оставьте при себе ваши антропологические наблюдения. И если хотите чистить картофель, то лучше смотрите, что у вас получается. Или уходите отсюда!
— Нет, нет, я буду внимателен…
ГЛАВА 8
Обычно Штольницы возвращались в город в последних числах августа — старая привычка, связанная когда-то со сроком начала семестра в академии. В этом году они, однако, задержались, и лишь после десятого сентября фрау Ильзе сказала, что хорошо бы съездить привести в порядок квартиру.
Людмила поехала вечерним поездом — одна, так как профессору на сей раз не удалось найти достаточно убедительного предлога (запас их иссяк за лето). Дрезден встретил ее зноем, платаны на Остра-аллее уже начали желтеть, в квартире было так душно, что ни о какой уборке, пока не проветрится, не могло быть и речи. Она пораскрывала настежь все окна, переоделась в свое «выходное» арестантское платье и отправилась в «Миктен», надеясь узнать что-нибудь о землячках.
В лагере их не было уже с месяц: в начале августа все обитательницы седьмой штубы внезапно исчезли. Впервые узнав об этом, Людмила страшно перепугалась — первой ее мыслью было, что немцы задним числом узнали о переданных в шталаг медикаментах, но дело было не в этом. Девчат просто запродали оптом на кондитерскую фабрику «Телль», а поскольку работа шла по сменному графику, то там же — в фабричном лагере — их и поселили. «Миктен» они теперь навещали лишь иногда по воскресеньям, а туда к ним было не попасть: фабрика выпускала какой-то особый шоколад для люфтваффе, и охрана там была, как на военном заводе.
Теперь у Людмилы не оставалось в лагере никого из знакомых. Она заглянула в одну комнату, в другую, нашла двух хлопцев, которых иногда встречала в седьмой, но и они ничего толком не знали о девчатах с «Телля». Видели одну — жаловалась на строгости, а так ничего особого не сказала. В цеху, говорит, иногда чего-нибудь съесть удастся, а чтобы вынести — это и не думай…
— На сортировочной станции кто-нибудь из вас еще работает? — спросила Людмила.
— Не, туда давно не гоняли. Мы тут в ратхаузе крепления ставили в подвале, а теперь на площади котлован копаем — под пожарный водоем, что ли.
— На какой площади?
— В центре которая, ну не доходя ратхауза. Там памятник посередке — баба с флагом. Новости слыхала?
— С фронта? Нет, в газетах ведь почти ничего не пишут — «тяжелые оборонительные бои», а где именно…
— Ясно, хвастать-то им теперь нечем! Наши уже Мариуполь освободили, Брянск, Сумы, Донбасс от них весь очистили…
Вернувшись домой, Людмила долго сидела у приемника, пытаясь поймать Москву, но так и не поймала. Профессор тоже несколько раз безуспешно пытался настроиться на московскую волну, но и у него ничего не получалось — то ли ему неверно указали длину, то ли время было не то. Людмила перевела стрелку на Берлин, прослушала сводку ОКВ и пошла спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— О, я ведь и не представился! — сказал он и не глядя нацепил фуражку на оленьи рога. — Меня зовут Дорнбергер — Эрих Дорнбергер, к вашим услугам. Профессор не называл вам этой громкой фамилии?
— Не припоминаю, господин Бергер.
— Дорнбергер, если вы не против.
— Прошу прощения, — сказала она с ледяной вежливостью. — Мне показалось, это двойное имя — Эрих Дорн.
— Ничего себе имя — «Дорн»! У нас, немцев, вообще нет такого имени. Хотя бывают самые дикие — Бальдур, например.
— Буду знать. Пройдите, пожалуйста, в кабинет и подождите профессора там.
— Я лучше подожду в вашем обществе. И не злитесь! Что я вам такого сделал?
— Вы мне ровно ничего не сделали, но я занята — в кухне.
— Прекрасно, идемте в кухню!
Девушка посмотрела на него, как на сумасшедшего, и, пожав плечами, направилась в глубь квартиры. Эрих пошел за ней.
— А вас, кстати, я знаю заочно, — продолжал он, — профессор информировал меня о вашем существовании, когда я приезжал месяц назад.
— Ах, вот что, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Так вы тот самый…
— Выходит, вы обо мне все-таки слышали! Тот самый, да. А я сейчас вспомню, как вас зовут, минутку… Люси?
— Не совсем, но можно и так. Если хотите смотреть, как чистят картофель, садитесь и смотрите.
— Дайте ножик и мне, я умею не хуже вас. В армии, конечно, мне это делать не приходится, но до войны я некоторое время жил один. Питался обычно в ресторане, но иногда не было времени вырваться из лаборатории, на такие случаи мы там держали запас картофеля. Если не оказывалось ассистента, я сам чистил и жарил в масле. Это меня один бельгиец научил, вы не представляете, как вкусно…
— Представляю. Если хотите поработать — пожалуйста…
Она дала ему ножик, понаблюдала за его работой и критически покачала головой.
— Ваше счастье, что этого не видит фрау Ильзе. Оставьте, я сделаю сама.
— Она же все равно не видит!
Некоторое время они работали молча. В открытое окно тянуло запахами бензина и свежеполитой зелени из Герцогингартена, совсем уже низкое солнце лежало на кафельной облицовке алыми отблесками, где-то у соседей на другом этаже радио горланило марш с гиканьем и присвистами.
— Жаль закрывать окно, — сказал Эрих, — но за такую музыку надо убивать без суда и следствия. И тех, кто пишет, и тех, кто слушает.
— Слушать приходится всем.
— О «приходится» я не говорю. Но ведь кто-то же специально включил радио, нашел, да еще сделал погромче.
— Это опять Гешке, со второго этажа, — сказала Людмила, прислушавшись. — Он, знаете, такой… совсем коричневый.
— Тогда понятно. А марш наверняка Шумана.
— Шумана? — переспросила она удивленно.
— Не того, конечно. Сейчас есть еще один — доктор Шуман, совершенно бездарный физик, но марши сочиняет в больших количествах. У каждого барона, как говорится, своя фантазия.
— Он родственник?
— А черт его знает! Говорит — да. Кстати, Иоахим сказал, что ваша мать тоже занимается физикой?
— Да.
— Значит, мы с ней коллеги… Так, так. Она случайно не работала перед войной в Физико-техническом институте в Харькове?
— Нет, — Людмила глянула на него настороженно. — А что?
— Я подумал, у нас могли найтись общие знакомые.
— По Харькову?
— Да, там до войны работал один наш… Хоутерманс его звали. Вернее, зовут — он жив и здоров, насколько мне известно, Арденне забрал его к себе в Лихтерфельде. Фриц Хоутерманс — не слышали?
— Нет, никогда. Может быть, мама и знала… Хотя, если он был в Харькове, — мама ведь там никогда не работала.
— Ну, нет так нет. Что я хотел спросить — вы украинка?
— Наполовину, отец был русский. Оставьте наконец эту картофелину, от нее уже ничего не осталось.
— Виноват… В украинцах есть романская кровь?
— Понятия не имею. Думаю, что есть всякая — как у всех. А что?
— Вы похожи на итальянку.
— Прошу вас, оставьте при себе ваши антропологические наблюдения. И если хотите чистить картофель, то лучше смотрите, что у вас получается. Или уходите отсюда!
— Нет, нет, я буду внимателен…
ГЛАВА 8
Обычно Штольницы возвращались в город в последних числах августа — старая привычка, связанная когда-то со сроком начала семестра в академии. В этом году они, однако, задержались, и лишь после десятого сентября фрау Ильзе сказала, что хорошо бы съездить привести в порядок квартиру.
Людмила поехала вечерним поездом — одна, так как профессору на сей раз не удалось найти достаточно убедительного предлога (запас их иссяк за лето). Дрезден встретил ее зноем, платаны на Остра-аллее уже начали желтеть, в квартире было так душно, что ни о какой уборке, пока не проветрится, не могло быть и речи. Она пораскрывала настежь все окна, переоделась в свое «выходное» арестантское платье и отправилась в «Миктен», надеясь узнать что-нибудь о землячках.
В лагере их не было уже с месяц: в начале августа все обитательницы седьмой штубы внезапно исчезли. Впервые узнав об этом, Людмила страшно перепугалась — первой ее мыслью было, что немцы задним числом узнали о переданных в шталаг медикаментах, но дело было не в этом. Девчат просто запродали оптом на кондитерскую фабрику «Телль», а поскольку работа шла по сменному графику, то там же — в фабричном лагере — их и поселили. «Миктен» они теперь навещали лишь иногда по воскресеньям, а туда к ним было не попасть: фабрика выпускала какой-то особый шоколад для люфтваффе, и охрана там была, как на военном заводе.
Теперь у Людмилы не оставалось в лагере никого из знакомых. Она заглянула в одну комнату, в другую, нашла двух хлопцев, которых иногда встречала в седьмой, но и они ничего толком не знали о девчатах с «Телля». Видели одну — жаловалась на строгости, а так ничего особого не сказала. В цеху, говорит, иногда чего-нибудь съесть удастся, а чтобы вынести — это и не думай…
— На сортировочной станции кто-нибудь из вас еще работает? — спросила Людмила.
— Не, туда давно не гоняли. Мы тут в ратхаузе крепления ставили в подвале, а теперь на площади котлован копаем — под пожарный водоем, что ли.
— На какой площади?
— В центре которая, ну не доходя ратхауза. Там памятник посередке — баба с флагом. Новости слыхала?
— С фронта? Нет, в газетах ведь почти ничего не пишут — «тяжелые оборонительные бои», а где именно…
— Ясно, хвастать-то им теперь нечем! Наши уже Мариуполь освободили, Брянск, Сумы, Донбасс от них весь очистили…
Вернувшись домой, Людмила долго сидела у приемника, пытаясь поймать Москву, но так и не поймала. Профессор тоже несколько раз безуспешно пытался настроиться на московскую волну, но и у него ничего не получалось — то ли ему неверно указали длину, то ли время было не то. Людмила перевела стрелку на Берлин, прослушала сводку ОКВ и пошла спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142