– Прочитайте его, герр обер-лейтенант, и вы поймете, почему я должен был так поступить.
Сначала Левенгерц, опасаясь, что его вовлекают таким образом в заговор, хотел возвратить досье Гиммелю, не раскрывая его. Некоторое время он смотрел на зеленоватую ребристую поверхность моря под самолетом. Затем обер-лейтенант решился и начал читать похищенный медицинский. доклад.
«Опыты по замораживанию людей» – так назывался доклад на тридцати двух страницах, составленный доктором Зигмундом Рашером из медицинского корпуса люфтваффе. Опыты производились в концентрационном лагере Дахау. Обнаженных пленных помещали в ледяную воду или оставляли в снегу и держали там до тех пор, пока они не замерзали и не умирали. Через определенные промежутки времени врачи измеряли у подопытных температуру. После смерти трупы вскрывались.
Доктор Рашер, кроме того, перевел из Мюнхена в Дахау барокамеру люфтваффе. Двести пленных поочередно помещались в эту камеру, и давление в ней понижалось до тех пор, пока тело подопытного не разрывало. Доклад по этой серии экспериментов был выслан медицинскому инспектору люфтваффе летом 1942 года.
Доклад поразил Левенгерца в самое сердце. Разумеется, он предчувствовал дурное – дурного не предчувствовали лишь немногие. Его отец, барон фон Левенгерц, тоже не отвергал различных слухов, называя их симптомами беспокойства и беспорядков. Национал-социалистскую партию считали мостом к здравому смыслу и благоразумию. Это был переходный период от полного распада на внутреннем фронте в 1918 году к нормальному положению вещей. «Мы должны работать с нацистами, даже несмотря на то что они преобразуют Германию с целеустремленной жестокостью, Конечно, мы не можем одобрять многие происходящие вещи, в том числе эти лагеря, о которых народ говорит лишь шепотом. Это, разумеется, неприятные и плохие вещи, но если Гитлер мошенничает, он мошенничает для Германии, если он крадет, то крадет для Германии, если он убивает, то, следовательно, делает это также для Германии. Если он нуждается в нашей помощи, то офицерский корпус должен оказывать ее неограниченно…»
Все это, когда-то сказанное его отцом, Левенгерц попытался объяснить Христиану, но убедить его ему так и не удалось.
– Но чего вы добьетесь, если передадите этот неприятный документ англичанам? – спросил Левенгерц.
– Я?! Передам англичанам?! -удивился Гиммель. – Вам так сказали обо мне?
– Тогда для чего же он вам?
– Все очень просто, – ответил Гиммель. – Эти вещи делаются в наших интересах – в интересах авиаторов. Результаты этих экспериментов будут использованы при спасении летчиков, если им придется сделать вынужденную посадку в океане или в Арктике. Но, герр обер-лейтенант, знаете ли вы хоть одного летчика, который не предпочел бы скорее умереть, чем допустить эти отвратительные эксперименты над пленными?
– Не знаю, – согласился Левенгерц. – При условии, что вы задаете этот вопрос, пока летчики не попали в воду и находятся в тепле. Но задайте летчику тот же вопрос, когда он упадет в холодное море, – пожалуй, он решит по-другому.
– Я по-другому не решил бы.
– Да, не решите, потому что вы идеалист, Христиан. Я помню время, когда вы говорили о национал-социалистах как о спасителях нашей земли. Теперь же вы разочарованы. Вы огорчены и возмущены тем, что не осуществились ваши собственные радужные надежды. Вы раздражены, потому что национал-социалисты не дали' вам того, чего они вовсе и не обещали.
– Конечно, я огорчен и возмущен, – согласился Гиммель, – но это не значит, что я был прав тогда, как и не значит, что я не прав сейчас.
– Это значит, что выводы следует делать после глубокого размышления и не бросаться сломя голову навстречу опасности.
– Нет-нет, герр обер-лейтенант, разумеется, не бросаться. Но и не откладывать все в долгий ящик. Я сделал двадцать три фотокопии этого документа. Каждая копия отослана почтой офицеру люфтваффе. Я очень долго обдумывал список офицеров, герр обер-лейтенант. Вы номер двадцать третий; это ваша копия. Оригинал отправлен медицинскому инспектору люфтваффе в Берлин.
Некоторое время они оба молчали. Черное крыло самолета отсекло верхушку небольшого облака.
– Документ не имеет юридической силы, – сказал наконец Левенгерц, – потому что вы послали его только офицерам люфтваффе. Это был секретный документ.
– Теперь, когда копией документа располагают двадцать три офицера люфтваффе, он вряд ли стал менее секретным. Однако теперь они не могут заявить, что им ничего не известно об этих вещах. Они должны протестовать.
– Вас просто-напросто арестуют. Христиан, – сказал Левенгерц.
– Да, – согласился Гиммель. – Завтра меня арестуют, но завтра меня не будут мучить угрызения совести и уж конечно я не буду оправдывать национал-социалистов.
– Помолчите, Гиммель. Мне нужно время обдумать все это.
Верхняя кромка облачности над землей была значительно выше, и «юнкерс» неожиданно оказался в облаках. Теперь они не видели ничего вокруг. В кабине было светло от какого-то призрачного света. Гиммель и Левенгерц сидели молча, освещенные, но без теней, словно образчики на микроскопном стеклышке.
– Когда ты поедешь? – спросила Анна-Луиза. Как обычно, перед отъездом Баха на службу она до блеска начищала его ботинки.
– В три часа, – ответил он. – Меня подвезет Макс Зепп.
Опа аккуратно и с большой любовью уложила чистое белье в чемодан.
Иногда полковник Макс Зепп ездил в «мерседесе» генерала Кристиансена, на котором, как и на других машинах высокопоставленных чинов, была сирена и развевался вымпел. Сегодня, к разочарованию Баха, полковник приехал на «ситроене». Макс Зепп, полный светловолосый мужчина лет пятидесяти пяти, служил в штабе военного коменданта в Голландии и ведал распределением жидкого топлива среди гражданского населения. Он откровенно признавался, что почти совсем не разбирается в том деле, к которому приставлен.
– Вот это жизнь, – сказал Август, усаживаясь на заднем сиденье машины. Шофер закрыл за ним дверцу и взял под козырек. Анна-Луиза помахала Августу рукой, он ответил ей тем же, и машина тронулась в путь.
– Самая хорошая работа во время войны, – сказал Макс. – Когда я нахожусь в отпуске и вижу, как всем трудно живется в тылу, меня мучат угрызения совести.
Шофер совершал такие поездки тысячу раз. Проехав по Менхенштрассе, на которой жил Бах, он пересекал широкую главную улицу, потом ехал по кратчайшему пути мимо тыльной стороны больницы Святого Антония. Старое здание больницы казалось маленьким по сравнению с построенным позади него учебным центром. Через несколько минут машина обогнула угол фруктового сада фрау Керстен и выехала на плохо отремонтированное шоссе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Сначала Левенгерц, опасаясь, что его вовлекают таким образом в заговор, хотел возвратить досье Гиммелю, не раскрывая его. Некоторое время он смотрел на зеленоватую ребристую поверхность моря под самолетом. Затем обер-лейтенант решился и начал читать похищенный медицинский. доклад.
«Опыты по замораживанию людей» – так назывался доклад на тридцати двух страницах, составленный доктором Зигмундом Рашером из медицинского корпуса люфтваффе. Опыты производились в концентрационном лагере Дахау. Обнаженных пленных помещали в ледяную воду или оставляли в снегу и держали там до тех пор, пока они не замерзали и не умирали. Через определенные промежутки времени врачи измеряли у подопытных температуру. После смерти трупы вскрывались.
Доктор Рашер, кроме того, перевел из Мюнхена в Дахау барокамеру люфтваффе. Двести пленных поочередно помещались в эту камеру, и давление в ней понижалось до тех пор, пока тело подопытного не разрывало. Доклад по этой серии экспериментов был выслан медицинскому инспектору люфтваффе летом 1942 года.
Доклад поразил Левенгерца в самое сердце. Разумеется, он предчувствовал дурное – дурного не предчувствовали лишь немногие. Его отец, барон фон Левенгерц, тоже не отвергал различных слухов, называя их симптомами беспокойства и беспорядков. Национал-социалистскую партию считали мостом к здравому смыслу и благоразумию. Это был переходный период от полного распада на внутреннем фронте в 1918 году к нормальному положению вещей. «Мы должны работать с нацистами, даже несмотря на то что они преобразуют Германию с целеустремленной жестокостью, Конечно, мы не можем одобрять многие происходящие вещи, в том числе эти лагеря, о которых народ говорит лишь шепотом. Это, разумеется, неприятные и плохие вещи, но если Гитлер мошенничает, он мошенничает для Германии, если он крадет, то крадет для Германии, если он убивает, то, следовательно, делает это также для Германии. Если он нуждается в нашей помощи, то офицерский корпус должен оказывать ее неограниченно…»
Все это, когда-то сказанное его отцом, Левенгерц попытался объяснить Христиану, но убедить его ему так и не удалось.
– Но чего вы добьетесь, если передадите этот неприятный документ англичанам? – спросил Левенгерц.
– Я?! Передам англичанам?! -удивился Гиммель. – Вам так сказали обо мне?
– Тогда для чего же он вам?
– Все очень просто, – ответил Гиммель. – Эти вещи делаются в наших интересах – в интересах авиаторов. Результаты этих экспериментов будут использованы при спасении летчиков, если им придется сделать вынужденную посадку в океане или в Арктике. Но, герр обер-лейтенант, знаете ли вы хоть одного летчика, который не предпочел бы скорее умереть, чем допустить эти отвратительные эксперименты над пленными?
– Не знаю, – согласился Левенгерц. – При условии, что вы задаете этот вопрос, пока летчики не попали в воду и находятся в тепле. Но задайте летчику тот же вопрос, когда он упадет в холодное море, – пожалуй, он решит по-другому.
– Я по-другому не решил бы.
– Да, не решите, потому что вы идеалист, Христиан. Я помню время, когда вы говорили о национал-социалистах как о спасителях нашей земли. Теперь же вы разочарованы. Вы огорчены и возмущены тем, что не осуществились ваши собственные радужные надежды. Вы раздражены, потому что национал-социалисты не дали' вам того, чего они вовсе и не обещали.
– Конечно, я огорчен и возмущен, – согласился Гиммель, – но это не значит, что я был прав тогда, как и не значит, что я не прав сейчас.
– Это значит, что выводы следует делать после глубокого размышления и не бросаться сломя голову навстречу опасности.
– Нет-нет, герр обер-лейтенант, разумеется, не бросаться. Но и не откладывать все в долгий ящик. Я сделал двадцать три фотокопии этого документа. Каждая копия отослана почтой офицеру люфтваффе. Я очень долго обдумывал список офицеров, герр обер-лейтенант. Вы номер двадцать третий; это ваша копия. Оригинал отправлен медицинскому инспектору люфтваффе в Берлин.
Некоторое время они оба молчали. Черное крыло самолета отсекло верхушку небольшого облака.
– Документ не имеет юридической силы, – сказал наконец Левенгерц, – потому что вы послали его только офицерам люфтваффе. Это был секретный документ.
– Теперь, когда копией документа располагают двадцать три офицера люфтваффе, он вряд ли стал менее секретным. Однако теперь они не могут заявить, что им ничего не известно об этих вещах. Они должны протестовать.
– Вас просто-напросто арестуют. Христиан, – сказал Левенгерц.
– Да, – согласился Гиммель. – Завтра меня арестуют, но завтра меня не будут мучить угрызения совести и уж конечно я не буду оправдывать национал-социалистов.
– Помолчите, Гиммель. Мне нужно время обдумать все это.
Верхняя кромка облачности над землей была значительно выше, и «юнкерс» неожиданно оказался в облаках. Теперь они не видели ничего вокруг. В кабине было светло от какого-то призрачного света. Гиммель и Левенгерц сидели молча, освещенные, но без теней, словно образчики на микроскопном стеклышке.
– Когда ты поедешь? – спросила Анна-Луиза. Как обычно, перед отъездом Баха на службу она до блеска начищала его ботинки.
– В три часа, – ответил он. – Меня подвезет Макс Зепп.
Опа аккуратно и с большой любовью уложила чистое белье в чемодан.
Иногда полковник Макс Зепп ездил в «мерседесе» генерала Кристиансена, на котором, как и на других машинах высокопоставленных чинов, была сирена и развевался вымпел. Сегодня, к разочарованию Баха, полковник приехал на «ситроене». Макс Зепп, полный светловолосый мужчина лет пятидесяти пяти, служил в штабе военного коменданта в Голландии и ведал распределением жидкого топлива среди гражданского населения. Он откровенно признавался, что почти совсем не разбирается в том деле, к которому приставлен.
– Вот это жизнь, – сказал Август, усаживаясь на заднем сиденье машины. Шофер закрыл за ним дверцу и взял под козырек. Анна-Луиза помахала Августу рукой, он ответил ей тем же, и машина тронулась в путь.
– Самая хорошая работа во время войны, – сказал Макс. – Когда я нахожусь в отпуске и вижу, как всем трудно живется в тылу, меня мучат угрызения совести.
Шофер совершал такие поездки тысячу раз. Проехав по Менхенштрассе, на которой жил Бах, он пересекал широкую главную улицу, потом ехал по кратчайшему пути мимо тыльной стороны больницы Святого Антония. Старое здание больницы казалось маленьким по сравнению с построенным позади него учебным центром. Через несколько минут машина обогнула угол фруктового сада фрау Керстен и выехала на плохо отремонтированное шоссе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54