Но, как завещал нам папаша Мюллер — маленькая ложь порождает большое недоверие. И завтра мы собираемся обнародовать наше открытие… Мне кажется, что ваш кристальный облик жертвы несколько потускнеет и ваши коллеги зададутся естественным вопросом: если Алена Затула лжет, то, видимо, ей есть что скрывать? Алена снова села в кресло, спросила:
— Чего вы хотите от меня?
— Правды, Алена, — сказал Обнорский. — Только правды.
Она молчала, комкала в руках носовой платок. Обнорский выдержал паузу, потом сказал:
— Что было во втором пакете? «Дипломат», который Георгий похитил двадцать восьмого июля в камере хранения на вокзале?
Алена вздрогнула, сжалась в комок и посмотрела на Обнорского испуганно… Так, как будто он ударил ее. В некотором смысле это так и было. На такой эффект Обнорский со Зверевым и рассчитывали. Рассуждения о часах были только подготовкой к главному удару — нельзя же всерьез рассчитывать на то, что Затула начнет «колоться» из-за ксерокопии квитка. Квиток — это, в сущности, мелочь. Разговор о сроках получения часов из ремонта имел характер отвлекающего маневра… за которым последовал главный удар.
— Что было во втором пакете? «Дипломат»? «Дипломат» из камеры хранения?
— Нет, — ответила Алена тихо. — «Дипломат» Георгий выбросил.
— Но содержимое «дипломата» оставил? — быстро сказал Зверев.
— Откуда вы знаете? Откуда вы это узнали? Про тот «дипломат» знали всего три человека.
— Что было в «дипломате», Алена? — спросил Обнорский. — Документы?
— Нет, — сказала она. — Там были кассеты. Кассеты Стужи.
***
Позже Обнорский признается Звереву:
— Когда она сказала про эти кассеты, я подумал, что она издевается над нами. От этого «дипломата» я ожидал чего угодно, но только не кассет Стужи.
— Я тоже ожидал какой-то уголовщины, — скажет Зверев. — По мне так лучше десяток грабителей задержать, чем копаться в этих тайнах Мадридского двора…
***
— …Там были кассеты. Кассеты Стужи, — сказала Алена и, кажется, сама испугалась того, что сказала. Обнорский метнул быстрый взгляд на Зверева.
— При чем здесь Стужа? — спросил Сашка.
— Чего вы хотите? — закричала Алена. — Что вы вынюхиваете, ищейки? Зачем вы снова явились? Денег вам не доплатили?
От крика кот стремительной тенью метнулся прочь из комнаты. Обнорский, не спрашивая разрешения, закурил. «Крейзи, — подумал он. — Но не только она. Я тоже скоро стану крейзанутым».
— Не надо истерики, Алена, — сказал Зверев, но было уже поздно — Алена зарыдала. Плакала она некрасиво, по-бабьи, и текла косметика, смешиваясь со слезами…
Двое мужиков угрюмо молчали, пытаясь оценить сказанное Аленой, любовницей человека, которого очень ловко и крепко подловили… Но и сам он сделал очень много для того, чтобы стать жертвой. Алена плакала, выглядывал из прихожей испуганный кот.
Понемногу Затула успокоилась. Выглядела она нехорошо, жалко. Обнорский спросил:
— Может быть, вам дать чего-нибудь… валерьянки? Коньяку?
— Спасибо… Вайс уже пытался подсадить меня на какую-то гадость… Он и Георгия подсадил, сволочь такая!
— Вы знали об этом? — спросил Зверев.
— Все об этом знали.
— Почему же молчали?
— Зачем вы пришли? Вы считаете, что я хотела смерти Георгия? — спросила она. — Ну говорите прямо: вы так считаете?
— Нет, мы так не считаем. Не хотите теперь рассказать всю правду, Алена Юльевна?
— Она никому не нужна, правда эта… Все равно никто ничего не докажет. Но я уже не могу жить со всем этим… Мне нужно кому-то рассказать. Пусть уж вам… Тем более, что вы все равно уже многое знаете. Дайте мне сигарету.
Обнорский дал сигарету, щелкнул зажигалкой. Алена затянулась, закашлялась… Потом подняла лицо, похожее на маску клоуна, и сказала:
— Я его никогда не любила. (Обнорский подумал: а кого-нибудь в своей жизни ты любила?) Я его никогда не любила, но сначала мне казалось, что люблю… Но он так и не смог сделать выбор. А ведь все могло быть по-другому. Если бы он решился… Но он так и не решился. Он был весь в комплексах… Потому и лаял на всех. Его не нужно было ни на кого натравливать. Он самоутверждался и готов был критиковать, развенчивать и ниспровергать. Временами он становился просто смешон, меня тошнило от его самодовольства… Поэтому, когда мне предложили исполнить партию в спектакле «Жертва режима» с Георгием Горделадзе в главной роли, я согласилась. Я согласилась сразу… или не сразу. Впрочем, какая теперь разница?
— А кто вам предложил? — спросил Зверев.
— Это не важно.
— Напротив, это очень важно, Алена.
— Фамилию я вам не назову… один человек… политик.
— Я знаю его фамилию, Алена, — сказал Обнорский.
— Вы не можете ее знать, — отмахнулась она.
— Этого человека зовут Матвей Иванович Эстер, — сказал Андрей. Она удивленно распахнула глаза. — Да, да, Алена Юльевна. Это ваш любовник Матвей Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима».
— Но — как? Но… откуда вы?… Об этом никто… ни одна живая душа.
— Мне рассказал ваш бывший муж, Алена.
— Сергей? Но ведь он тоже ничего не знал.
— Он знал, Алена… Однажды он вернулся из командировки на день раньше, чем предполагал. Хотел сделать вам сюрприз. Но на самом деле это он получил сюрприз.
Обнорский говорил, Алена смотрела на него широко раскрытыми глазами в темных кругах расплывшейся косметики.
— Он пришел домой с цветами, с шампанским, — продолжил Обнорский, — и увидел то, что увидел. Он ушел, а вы даже не знали, что он приходил.
— Господи! — сказала она, поднеся руки к щекам. — Господи… Я догадывалась, что он что-то подозревает… Господи! Какой ужас.
— Это не самый большой ужас, Алена… Что конкретно предложил вам господин Эстер?
— А? — Она посмотрела на Обнорского непонимающим взглядом.
— Вы сказали, что господин Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима», что это значит?
— Он, конечно, сначала ничего не говорил про жертву. Напротив, он сказал мне, что хочет помочь Георгию, что Георгий — талантливый журналист и очень ему нравится, что о наших с ним отношениях он хранит самую светлую память и к Георгию меня не ревнует… Он сказал, что может подкинуть материалы о закулисной жизни нашей верхушки. И это позволит Георгию заявить о себе.
— Он, — спросил Зверев, — разговаривал только с вами или с Георгием тоже?
— Только со мной, естественно… Он говорил, что Георгий — гордый человек и может отказаться принять что-либо из посторонних рук. А из моих — возьмет… Дайте мне сигарету, Обнорский.
— Вы же не курите, Алена… Зачем вам?
— Все равно дайте. Теперь уже все равно.
Андрей дал ей вторую сигарету. Она раскрошила ее пальцами, табак просыпался на пол. Алена посмотрела на табачные крошки с недоумением, бросила изувеченную сигарету в пепельницу, но новой не попросила, пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Чего вы хотите от меня?
— Правды, Алена, — сказал Обнорский. — Только правды.
Она молчала, комкала в руках носовой платок. Обнорский выдержал паузу, потом сказал:
— Что было во втором пакете? «Дипломат», который Георгий похитил двадцать восьмого июля в камере хранения на вокзале?
Алена вздрогнула, сжалась в комок и посмотрела на Обнорского испуганно… Так, как будто он ударил ее. В некотором смысле это так и было. На такой эффект Обнорский со Зверевым и рассчитывали. Рассуждения о часах были только подготовкой к главному удару — нельзя же всерьез рассчитывать на то, что Затула начнет «колоться» из-за ксерокопии квитка. Квиток — это, в сущности, мелочь. Разговор о сроках получения часов из ремонта имел характер отвлекающего маневра… за которым последовал главный удар.
— Что было во втором пакете? «Дипломат»? «Дипломат» из камеры хранения?
— Нет, — ответила Алена тихо. — «Дипломат» Георгий выбросил.
— Но содержимое «дипломата» оставил? — быстро сказал Зверев.
— Откуда вы знаете? Откуда вы это узнали? Про тот «дипломат» знали всего три человека.
— Что было в «дипломате», Алена? — спросил Обнорский. — Документы?
— Нет, — сказала она. — Там были кассеты. Кассеты Стужи.
***
Позже Обнорский признается Звереву:
— Когда она сказала про эти кассеты, я подумал, что она издевается над нами. От этого «дипломата» я ожидал чего угодно, но только не кассет Стужи.
— Я тоже ожидал какой-то уголовщины, — скажет Зверев. — По мне так лучше десяток грабителей задержать, чем копаться в этих тайнах Мадридского двора…
***
— …Там были кассеты. Кассеты Стужи, — сказала Алена и, кажется, сама испугалась того, что сказала. Обнорский метнул быстрый взгляд на Зверева.
— При чем здесь Стужа? — спросил Сашка.
— Чего вы хотите? — закричала Алена. — Что вы вынюхиваете, ищейки? Зачем вы снова явились? Денег вам не доплатили?
От крика кот стремительной тенью метнулся прочь из комнаты. Обнорский, не спрашивая разрешения, закурил. «Крейзи, — подумал он. — Но не только она. Я тоже скоро стану крейзанутым».
— Не надо истерики, Алена, — сказал Зверев, но было уже поздно — Алена зарыдала. Плакала она некрасиво, по-бабьи, и текла косметика, смешиваясь со слезами…
Двое мужиков угрюмо молчали, пытаясь оценить сказанное Аленой, любовницей человека, которого очень ловко и крепко подловили… Но и сам он сделал очень много для того, чтобы стать жертвой. Алена плакала, выглядывал из прихожей испуганный кот.
Понемногу Затула успокоилась. Выглядела она нехорошо, жалко. Обнорский спросил:
— Может быть, вам дать чего-нибудь… валерьянки? Коньяку?
— Спасибо… Вайс уже пытался подсадить меня на какую-то гадость… Он и Георгия подсадил, сволочь такая!
— Вы знали об этом? — спросил Зверев.
— Все об этом знали.
— Почему же молчали?
— Зачем вы пришли? Вы считаете, что я хотела смерти Георгия? — спросила она. — Ну говорите прямо: вы так считаете?
— Нет, мы так не считаем. Не хотите теперь рассказать всю правду, Алена Юльевна?
— Она никому не нужна, правда эта… Все равно никто ничего не докажет. Но я уже не могу жить со всем этим… Мне нужно кому-то рассказать. Пусть уж вам… Тем более, что вы все равно уже многое знаете. Дайте мне сигарету.
Обнорский дал сигарету, щелкнул зажигалкой. Алена затянулась, закашлялась… Потом подняла лицо, похожее на маску клоуна, и сказала:
— Я его никогда не любила. (Обнорский подумал: а кого-нибудь в своей жизни ты любила?) Я его никогда не любила, но сначала мне казалось, что люблю… Но он так и не смог сделать выбор. А ведь все могло быть по-другому. Если бы он решился… Но он так и не решился. Он был весь в комплексах… Потому и лаял на всех. Его не нужно было ни на кого натравливать. Он самоутверждался и готов был критиковать, развенчивать и ниспровергать. Временами он становился просто смешон, меня тошнило от его самодовольства… Поэтому, когда мне предложили исполнить партию в спектакле «Жертва режима» с Георгием Горделадзе в главной роли, я согласилась. Я согласилась сразу… или не сразу. Впрочем, какая теперь разница?
— А кто вам предложил? — спросил Зверев.
— Это не важно.
— Напротив, это очень важно, Алена.
— Фамилию я вам не назову… один человек… политик.
— Я знаю его фамилию, Алена, — сказал Обнорский.
— Вы не можете ее знать, — отмахнулась она.
— Этого человека зовут Матвей Иванович Эстер, — сказал Андрей. Она удивленно распахнула глаза. — Да, да, Алена Юльевна. Это ваш любовник Матвей Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима».
— Но — как? Но… откуда вы?… Об этом никто… ни одна живая душа.
— Мне рассказал ваш бывший муж, Алена.
— Сергей? Но ведь он тоже ничего не знал.
— Он знал, Алена… Однажды он вернулся из командировки на день раньше, чем предполагал. Хотел сделать вам сюрприз. Но на самом деле это он получил сюрприз.
Обнорский говорил, Алена смотрела на него широко раскрытыми глазами в темных кругах расплывшейся косметики.
— Он пришел домой с цветами, с шампанским, — продолжил Обнорский, — и увидел то, что увидел. Он ушел, а вы даже не знали, что он приходил.
— Господи! — сказала она, поднеся руки к щекам. — Господи… Я догадывалась, что он что-то подозревает… Господи! Какой ужас.
— Это не самый большой ужас, Алена… Что конкретно предложил вам господин Эстер?
— А? — Она посмотрела на Обнорского непонимающим взглядом.
— Вы сказали, что господин Эстер предложил вам сыграть в спектакле «Жертва режима», что это значит?
— Он, конечно, сначала ничего не говорил про жертву. Напротив, он сказал мне, что хочет помочь Георгию, что Георгий — талантливый журналист и очень ему нравится, что о наших с ним отношениях он хранит самую светлую память и к Георгию меня не ревнует… Он сказал, что может подкинуть материалы о закулисной жизни нашей верхушки. И это позволит Георгию заявить о себе.
— Он, — спросил Зверев, — разговаривал только с вами или с Георгием тоже?
— Только со мной, естественно… Он говорил, что Георгий — гордый человек и может отказаться принять что-либо из посторонних рук. А из моих — возьмет… Дайте мне сигарету, Обнорский.
— Вы же не курите, Алена… Зачем вам?
— Все равно дайте. Теперь уже все равно.
Андрей дал ей вторую сигарету. Она раскрошила ее пальцами, табак просыпался на пол. Алена посмотрела на табачные крошки с недоумением, бросила изувеченную сигарету в пепельницу, но новой не попросила, пробормотала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116