Направляясь на «операцию» или возвращаясь после её проведения на базу, охотно заворачивали в поселок. Оглядывали пухлых девок бесстыжими взглядами, огорченно вздыхали.
У семеновых дочерей при виде крепких, могучих парней тоже играла кровь. Они взволнованно пересмеивались, беспричинно забегали в горницу, сильней обычного покачивали бедрами.
Хозяйка, будто наседка, стерегла своих «птенцов», старалась не оставлять их наедине с мужиками-коршунами. Им то что — полакомятся девичьим мясцом, а после куда девать невесть от кого рожденного младенчика? И куда пристраивать опозоренную девку?
Поэтому до серьезного дело не доходило. Украдкой похлопает боевик пробегающую мимо девку по упругому задку, ущипнет за мягкую округлость. Дочери таежника, воспитанные в твердых правилах, подавляли в себе природные порывы и умели защититься от посягательства на свою невинность.
Однажды, Завируха, не выдержав мужского одиночества, попытался завалить старшую дочь Семена. Не где-нибудь в доме, а в самом удобном месте, приспособленном для любовных игр — на сеновале. Осторожно подобравшись к одеялу, на котором отдыхала желанная красотка, он, без лишних слов и признаний, одной рукой ухватился за тугую грудь, вторую запустил под подол.
Девка с неженскоф силой отшвырнула насильника, вырвалась и ухватила здоровенный дрючок. Так отходила им ухажера — тот с месяц ходил перевязанный, пытаясь скрыть за хвастливыми рассказами и ссылками на драчливого петуха позорное свое поражение…
Вспомнив давнее забавное приключение, Пудель расхохотался.
— Чего зубы-то скалишь? — укоризненно спросил таежник, сбрасывая в предбаннике шубейку. — Парка — дело сурьезное… Вот отхожу тебя сейчас веничком — тады поулыбаешься, — угрожающе помотал он кудлатой башкой.
Париться Пудель не любил, мало того — побаивался. Без одежды чувствовал себя беззащитным, будто она — надежная гарантия от всех бед, преследующих его на подобии своры гончих псов. Порвут одежонку — не страшно, справит новую, а вот доберутся до голого тела — смерть.
А у таежников банька не просто помывка — некий обязательный ритуал гостевания, без которого не обходятся в любой семье. Сесть за стол, не смыв предварительно с себя грехи, не отпарив кости, считалось позором для хозяина, принимающего гостя.
Вот и пришлось улечься на полок под безжалостный хозяйский веник. Семен старался изо всех сил: то охаживал Пуделя хлесткими ударами, то щекотал распаренную кожу. И часто плескал квасок на раскаленные камни.
— Ты не особо старайся. — задыхаясь, просил распятый на полке гостенек. — Я тебе не чучело — живой человек…
— Еще живей станешь после баньки, — приговаривал Семен, воинственно размахивая веником. — Пар костей не ломит, веничек не нами придуман — от Бога подарунчик. Вот и терпи, Артемка, набирайся силенок.
О каких-таких силенках твердит баламутный мужик? Последние выхлестал своим палаческим веником!
Отдыхая от пережитого то ли блаженства, то ли пытки, Пудель попросил.
— Пришли мне сюда Завирюху. Прежде всего, парню тоже отмывка требуется. И еще, не стану скрывать, побазарить нужно…
— Тебе дома мало? — обиделся таежник. — Или я мешаю? Могу погулять вместях со старухой, девок с собой прихватим…
— Сказал же: отмыть хочу помощничка, чтобы бегал пошустрей!
Поверив гостю, или сделав вид, что поверил, Семен выбрался из тесного предбанника и отправился разыскивать боевика. Нашел он его в теплой боковушке в окружении своих дочерей. Возбужденный видом недоступных девичьих прелестей, Завирюха отводил душу привычной трепотней.
— Иду, значит, я по Москве, а вокруг народу — тьма. Люди почему-то глядят на меня и перешептываются. В чем, думаю, дело: одежа порвана или мотня расстегнулась? Зашел в обчественный туалет, заплатил, огляделся…
— За что платил-то? — несмело спросила старшая девка, та самая, которая обломала об ухажера крепкий дрючок.
— Как за что? В Москве нынче, прошу прощения, без платы не пописаешь… Так вот, огляделся — все в норме. Ну, думаю, засекли меня, вот-вот появятся менты с браслетами. И потихоньку двигаюсь к Москва-реке…
— Хватит, паря, трепаться, — перебил Семен рассказчика на самом пиковом месте. — Хозяин требует в баньку. Похоже, пожелал отдраить блудливый твой язык.
Недовольные неожиданным появлением отца, девки возмущенно зашептались.
— Цыц, щалавы! Снег во дворе не разгребен, скотина не обихожена, а они об мужика трутся… Марш к матери, кому говорено?
Дядя Семен раскорячился на пороге, закинул за худющую спину сухие руки.
Пришлось подчиниться. Девки разбежались, Завирюха, втихомолку поругиваясь, поплелся в баньку.
— Раздевайся, лезь на полок. Заодно побазарим, — сухо приказал Пудель, отхлебывая из ковшика терпкий квас.
Парень послушно сбросил одежду, забрался в парилку. Следом — Пудель. Нахлестывая по снине шестерки веником, тихо инструктировал его.
— Здесь ожидать меня не будешь. Утром раз»едемся: я — по маршруту, ты — на аэродром и — в Москву… Дам тебе маляву — за ночь заучишь наизусть, что привезти Иванчишину. Маляву возвратишь — сожгу. Штырь соберет посылочку — привезешь. На все тебе — неделя, не больше. Заодно разведай, что и как…
Сидорчук ожидал командира боевиков в гостинице. Вообще-то, двухэтажная бревенчатая развалюха ничем не напоминала гостиницу. Незрячие запыленные окна гасили дневной свет, превращая его в предвечерние сумерки. Прогнившие полы угрожающе поскрипывали под ногами постояльцов, угрожая шляпками гвоздей и коварными занозами.
Дежурная, пенсионного возраста бабуля, сморщенная, будто печеное яблоко, одетая в нечто среднее между затрапезным халатом и платьем, позаимствованным у предков, проснулась только после третьего постукивания в стекло, отделяющее её от посетителей.
— Что нужно, — прокукарекала она, не открывая окошечка. — Местов нету, окромя общежития на чердаке…
— В каком номере живет Федор Иванович Сидорчук?
Глухая старушенция традиционным жестом приложила согнутую ладошку к уху.
— Повтори, милай, не слышу.
Пришлось прокричать. Так, что задребезжали стекла.
— Говорю, где найти Сидорчука?
После поездки в древнем автобусе и нескольких часов, проведенных в прокуренном железнодорожном вагоне Васин устал до невозможности. Болели, мышцы, гудела голова. Раздражение выплескивалось наружу, на подобии перебродившей браги. С трудом сдерживал желание оглушить бабку крепкими матюгами.
— Так бы и сказал, милай… Поднимись по лесенке — пятая комната о правую руку… Аккурат туда и поселила твово дружка…Токо шагай, сторожко — прохудились ступеньки, провалиться недолго…
Прохудились — не то слово, прогнили так, что впору за стену держаться.
— Войдите, — визгливо ответил Сидорчук на просительное постукивание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
У семеновых дочерей при виде крепких, могучих парней тоже играла кровь. Они взволнованно пересмеивались, беспричинно забегали в горницу, сильней обычного покачивали бедрами.
Хозяйка, будто наседка, стерегла своих «птенцов», старалась не оставлять их наедине с мужиками-коршунами. Им то что — полакомятся девичьим мясцом, а после куда девать невесть от кого рожденного младенчика? И куда пристраивать опозоренную девку?
Поэтому до серьезного дело не доходило. Украдкой похлопает боевик пробегающую мимо девку по упругому задку, ущипнет за мягкую округлость. Дочери таежника, воспитанные в твердых правилах, подавляли в себе природные порывы и умели защититься от посягательства на свою невинность.
Однажды, Завируха, не выдержав мужского одиночества, попытался завалить старшую дочь Семена. Не где-нибудь в доме, а в самом удобном месте, приспособленном для любовных игр — на сеновале. Осторожно подобравшись к одеялу, на котором отдыхала желанная красотка, он, без лишних слов и признаний, одной рукой ухватился за тугую грудь, вторую запустил под подол.
Девка с неженскоф силой отшвырнула насильника, вырвалась и ухватила здоровенный дрючок. Так отходила им ухажера — тот с месяц ходил перевязанный, пытаясь скрыть за хвастливыми рассказами и ссылками на драчливого петуха позорное свое поражение…
Вспомнив давнее забавное приключение, Пудель расхохотался.
— Чего зубы-то скалишь? — укоризненно спросил таежник, сбрасывая в предбаннике шубейку. — Парка — дело сурьезное… Вот отхожу тебя сейчас веничком — тады поулыбаешься, — угрожающе помотал он кудлатой башкой.
Париться Пудель не любил, мало того — побаивался. Без одежды чувствовал себя беззащитным, будто она — надежная гарантия от всех бед, преследующих его на подобии своры гончих псов. Порвут одежонку — не страшно, справит новую, а вот доберутся до голого тела — смерть.
А у таежников банька не просто помывка — некий обязательный ритуал гостевания, без которого не обходятся в любой семье. Сесть за стол, не смыв предварительно с себя грехи, не отпарив кости, считалось позором для хозяина, принимающего гостя.
Вот и пришлось улечься на полок под безжалостный хозяйский веник. Семен старался изо всех сил: то охаживал Пуделя хлесткими ударами, то щекотал распаренную кожу. И часто плескал квасок на раскаленные камни.
— Ты не особо старайся. — задыхаясь, просил распятый на полке гостенек. — Я тебе не чучело — живой человек…
— Еще живей станешь после баньки, — приговаривал Семен, воинственно размахивая веником. — Пар костей не ломит, веничек не нами придуман — от Бога подарунчик. Вот и терпи, Артемка, набирайся силенок.
О каких-таких силенках твердит баламутный мужик? Последние выхлестал своим палаческим веником!
Отдыхая от пережитого то ли блаженства, то ли пытки, Пудель попросил.
— Пришли мне сюда Завирюху. Прежде всего, парню тоже отмывка требуется. И еще, не стану скрывать, побазарить нужно…
— Тебе дома мало? — обиделся таежник. — Или я мешаю? Могу погулять вместях со старухой, девок с собой прихватим…
— Сказал же: отмыть хочу помощничка, чтобы бегал пошустрей!
Поверив гостю, или сделав вид, что поверил, Семен выбрался из тесного предбанника и отправился разыскивать боевика. Нашел он его в теплой боковушке в окружении своих дочерей. Возбужденный видом недоступных девичьих прелестей, Завирюха отводил душу привычной трепотней.
— Иду, значит, я по Москве, а вокруг народу — тьма. Люди почему-то глядят на меня и перешептываются. В чем, думаю, дело: одежа порвана или мотня расстегнулась? Зашел в обчественный туалет, заплатил, огляделся…
— За что платил-то? — несмело спросила старшая девка, та самая, которая обломала об ухажера крепкий дрючок.
— Как за что? В Москве нынче, прошу прощения, без платы не пописаешь… Так вот, огляделся — все в норме. Ну, думаю, засекли меня, вот-вот появятся менты с браслетами. И потихоньку двигаюсь к Москва-реке…
— Хватит, паря, трепаться, — перебил Семен рассказчика на самом пиковом месте. — Хозяин требует в баньку. Похоже, пожелал отдраить блудливый твой язык.
Недовольные неожиданным появлением отца, девки возмущенно зашептались.
— Цыц, щалавы! Снег во дворе не разгребен, скотина не обихожена, а они об мужика трутся… Марш к матери, кому говорено?
Дядя Семен раскорячился на пороге, закинул за худющую спину сухие руки.
Пришлось подчиниться. Девки разбежались, Завирюха, втихомолку поругиваясь, поплелся в баньку.
— Раздевайся, лезь на полок. Заодно побазарим, — сухо приказал Пудель, отхлебывая из ковшика терпкий квас.
Парень послушно сбросил одежду, забрался в парилку. Следом — Пудель. Нахлестывая по снине шестерки веником, тихо инструктировал его.
— Здесь ожидать меня не будешь. Утром раз»едемся: я — по маршруту, ты — на аэродром и — в Москву… Дам тебе маляву — за ночь заучишь наизусть, что привезти Иванчишину. Маляву возвратишь — сожгу. Штырь соберет посылочку — привезешь. На все тебе — неделя, не больше. Заодно разведай, что и как…
Сидорчук ожидал командира боевиков в гостинице. Вообще-то, двухэтажная бревенчатая развалюха ничем не напоминала гостиницу. Незрячие запыленные окна гасили дневной свет, превращая его в предвечерние сумерки. Прогнившие полы угрожающе поскрипывали под ногами постояльцов, угрожая шляпками гвоздей и коварными занозами.
Дежурная, пенсионного возраста бабуля, сморщенная, будто печеное яблоко, одетая в нечто среднее между затрапезным халатом и платьем, позаимствованным у предков, проснулась только после третьего постукивания в стекло, отделяющее её от посетителей.
— Что нужно, — прокукарекала она, не открывая окошечка. — Местов нету, окромя общежития на чердаке…
— В каком номере живет Федор Иванович Сидорчук?
Глухая старушенция традиционным жестом приложила согнутую ладошку к уху.
— Повтори, милай, не слышу.
Пришлось прокричать. Так, что задребезжали стекла.
— Говорю, где найти Сидорчука?
После поездки в древнем автобусе и нескольких часов, проведенных в прокуренном железнодорожном вагоне Васин устал до невозможности. Болели, мышцы, гудела голова. Раздражение выплескивалось наружу, на подобии перебродившей браги. С трудом сдерживал желание оглушить бабку крепкими матюгами.
— Так бы и сказал, милай… Поднимись по лесенке — пятая комната о правую руку… Аккурат туда и поселила твово дружка…Токо шагай, сторожко — прохудились ступеньки, провалиться недолго…
Прохудились — не то слово, прогнили так, что впору за стену держаться.
— Войдите, — визгливо ответил Сидорчук на просительное постукивание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96