Осмелев, они спустились и обступили нас плотным кольцом человек в двенадцать толщиной. Здешние дети, правда, спокойны и послушны, но по мере того как распространялась весть о нашем появлении, детей сбегалось все больше и больше и кольцо становилось все теснее и теснее. Даже при самом отличном их поведении нам становилось все труднее сортировать поклажу и обустраиваться. Кроме того, из-за присутствия такой массы человеческих тел температура поднялась на целых пять градусов.
Детей, конечно, можно было понять — в их глазах мы были чем-то совершенно не от мира сего. Даже пришельцы с летающей тарелки и те, наверное, не произвели бы такого впечатления. Мы были одновременно цирком Барнума и Бейли, выступлением лорд-мэра, сменой караула у королевского дворца и фестивалем диснеевских фильмов, вместе взятыми. Было интересно вглядываться в их изумленные лица, пытливые глаза, следившие за нами с жадностью телемана, которого часами не оттащишь от голубого экрана. Наше непостижимое оборудование было в их глазах примерно тем же, чем для нашего брата является оснащение агента-007. Только когда мы начали доставать понятные для них вещи — одежду, ламба, банки сардин и тушенку, блестящие золотистые бутылки растительного масла, рис и печенье, по их рядам пронесся шепот: мол, эти вещи нам знакомы. Дети следили за каждым нашим движением, точно детективы из Скотланд-Ярда. От их сияющих глаз, похожих на тутовые ягоды, не ускользнуло ничто — и все это конечно же будет рассказано родителям сегодня же вечером. В свою очередь, я сам наблюдал за детьми, порой невзначай наступая им на ноги.
— По правде, я не хотел бы лишать этих детишек удовольствия, — сказал я Ли. — Это явно самое большое событие в их коротких жизнях. Но лучше будет, если они отойдут на несколько шагов, а то мы тут задохнемся. А еще лучше будет, если они сейчас отправятся по домам, а придут завтра. Надо, чтобы кто-нибудь сказал им, что мы пробудем здесь несколько недель и не испаримся к ночи. Ты можешь пойти к месье Жерому и посоветоваться с ним, что делать? Дай ему понять, что мы любим детей, но всему же есть предел.
…Мы сидели за чаепитием — с плохо скрываемым отвращением пили пахнущий дымом очень горький чай, чуть подслащенный сгущенкой, когда вернулась радостная Ли.
— Ну как? — спросят я. — Повидала месье Жерома?
— Да, — сказала Ли. — И он нас понял. Он посоветовал учредить часы посещений.
— Что? — недоверчиво вопросил Джон.
— Часы посещений.
— Это что, как в зоопарке? — полюбопытствовал я.
— Что-то вроде этого, — хмыкнула Ли.
— Ну вот, круг и замкнулся, — с облегчением сказал Фрэнк. — О чем бы ни зашел разговор — мы все сведем к теме зоопарка.
— Я все-таки не совсем понимаю, — молвил я.
— А чего тут понимать? Мы отведем несколько часов, чтобы они могли прийти и поглазеть на нас, — объяснила Ли. — Я предложила: с половины одиннадцатого до половины двенадцатого. У нас как раз в это время завтрак, и думаю, в это время они не будут нам так досаждать.
— А он что ответил?
— Он сказал, что дети в это время в школе. Договорились — с четырех до половины шестого, — сказала Ли. — Так, по-моему, будет лучше всего.
— Значит, устроим им что-то вроде утренника? — спросил Капитан Боб с тоской во взоре. — Помню, я так любил выступать на утренниках в юные годы!
— И что, по-вашему, нужно для них делать? — поинтересовался я.
— А зачем для них еще что-то делать? — сказала Ли. — Будем вести себя естественно, и все.
— Ну нельзя же ничего не делать на глазах у аудитории в восемьсот человек! — запротестовал я. — Что-то нам надо все-таки делать!
— Согласен, — сказал Микки, чьи рыжие волосы встопорщились во все стороны, а усы яростно ощетинились. — Что-то надо делать. Я могу спеть для них несколько старых песен. «Три поросенка» — пойдет?
— А я могу аккомпанировать на гребенке с папиросной бумагой, только вот гребенку еще надо найти, — подхватил Тим.
— Я могу представить сцену с кинжалом из «Макбета», — сказал я. — Из меня получится милый страшный Макбет.
— Тебе не надо быть Макбетом, чтобы быть страшным, — заметил Фрэнк.
— Ли может спеть что-нибудь по-французски, — продолжал я, сделав вид, что пропустил его замечание мимо ушей. — У нее такой приятный голос!
—А я на что? — вмешался Джон. — Я тоже умею петь.
— Нет уж, извини, — решительно возразил я. — Я знаю тебя тридцать лет и слышал, как ты поешь. Ни слов не помнишь, ни мелодии не выдерживаешь. Нет, петь ты не умеешь.
— Правда? — заинтересованно спросил Грэм. — Я тоже не умею. Попробуем дуэтом?
— Не дай Бог! Они от вашего пения как мухи передохнут. Помнишь, Джон, как называли тебя детишки в Сьерра-Леоне? «Белый человек, у которого болит живот».
Увы, все наши споры оказались напрасны. Мы честно ждали гостей к четырем часам, но никто не пришел. Позже выяснилось, что родители устроили детям такую головомойку, что напугали их до смерти. Более того, когда мы подошли к месту, где стояли наши машины, то увидели пригвожденный к столбу щит с надписью большими неровными буквами на мальгашском языке. Надпись гласила:
«ВАЗАХА — НАШИ ПОЧЕТНЫЕ ГОСТИ. НЕ БЕСПОКОЙТЕ ИХ. ПРИХОДИТЕ СМОТРЕТЬ НА НИХ ПО ВЕЧЕРАМ ПО НЕСКОЛЬКУ ЧЕЛОВЕК». Было ясно, что местные жители готовы уважать наше право на личную жизнь. А что касается актерских амбиций, то я не вижу ничего страшного в том, что наши таланты оказались невостребованными.
Несмотря на это, около лагеря было довольно оживленно, потому что он лежал между двух тропок, что вели от деревни к реке. Одна тропинка шла туда, где стояла большая, но малоустойчивая пирога для переправы людей с их товарами и пожитками через воды шоколадного цвета. По другой, петляющей тропке дважды в день совершали паломничество к реке женщины — за водой и для мытья посуды. К несчастью, из-за своих болячек я принужден был большую часть времени проводить в лагере, но зато эти две тропки исправно поставляли мне «антропологический» материал, за которым я наблюдал с удовольствием и интересом.
Любопытной фигурой являлся, например, худощавый молодой человек, который жил где-то на противоположном берегу. Он имел красивого откормленного зебу цвета орехового дерева. Большое богатство для такого молодого человека и, без сомнения, гордость семьи. Дважды в день он приходил купать животное, а заодно и потрепаться с паромщиком. Если паромщик был на нашем берегу, парень отвязывал свою пирогу, переплывал на нашу сторону и накрепко привязывал пирогу к мощному корню. Вслед за ним, по шею в воде, переправлялось и животное. Здесь хозяин тщательно очищал его пучком травы или плоским камнем, что явно доставляло быку наслаждение. Убедившись, что каждый квадратный дюйм кожи питомца очищен от блох, клещей, пиявок, перхоти и прочей нечисти, парень слушал рассказ паромщика о последних новостях из лагеря этих сумасшедших вазах а.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Детей, конечно, можно было понять — в их глазах мы были чем-то совершенно не от мира сего. Даже пришельцы с летающей тарелки и те, наверное, не произвели бы такого впечатления. Мы были одновременно цирком Барнума и Бейли, выступлением лорд-мэра, сменой караула у королевского дворца и фестивалем диснеевских фильмов, вместе взятыми. Было интересно вглядываться в их изумленные лица, пытливые глаза, следившие за нами с жадностью телемана, которого часами не оттащишь от голубого экрана. Наше непостижимое оборудование было в их глазах примерно тем же, чем для нашего брата является оснащение агента-007. Только когда мы начали доставать понятные для них вещи — одежду, ламба, банки сардин и тушенку, блестящие золотистые бутылки растительного масла, рис и печенье, по их рядам пронесся шепот: мол, эти вещи нам знакомы. Дети следили за каждым нашим движением, точно детективы из Скотланд-Ярда. От их сияющих глаз, похожих на тутовые ягоды, не ускользнуло ничто — и все это конечно же будет рассказано родителям сегодня же вечером. В свою очередь, я сам наблюдал за детьми, порой невзначай наступая им на ноги.
— По правде, я не хотел бы лишать этих детишек удовольствия, — сказал я Ли. — Это явно самое большое событие в их коротких жизнях. Но лучше будет, если они отойдут на несколько шагов, а то мы тут задохнемся. А еще лучше будет, если они сейчас отправятся по домам, а придут завтра. Надо, чтобы кто-нибудь сказал им, что мы пробудем здесь несколько недель и не испаримся к ночи. Ты можешь пойти к месье Жерому и посоветоваться с ним, что делать? Дай ему понять, что мы любим детей, но всему же есть предел.
…Мы сидели за чаепитием — с плохо скрываемым отвращением пили пахнущий дымом очень горький чай, чуть подслащенный сгущенкой, когда вернулась радостная Ли.
— Ну как? — спросят я. — Повидала месье Жерома?
— Да, — сказала Ли. — И он нас понял. Он посоветовал учредить часы посещений.
— Что? — недоверчиво вопросил Джон.
— Часы посещений.
— Это что, как в зоопарке? — полюбопытствовал я.
— Что-то вроде этого, — хмыкнула Ли.
— Ну вот, круг и замкнулся, — с облегчением сказал Фрэнк. — О чем бы ни зашел разговор — мы все сведем к теме зоопарка.
— Я все-таки не совсем понимаю, — молвил я.
— А чего тут понимать? Мы отведем несколько часов, чтобы они могли прийти и поглазеть на нас, — объяснила Ли. — Я предложила: с половины одиннадцатого до половины двенадцатого. У нас как раз в это время завтрак, и думаю, в это время они не будут нам так досаждать.
— А он что ответил?
— Он сказал, что дети в это время в школе. Договорились — с четырех до половины шестого, — сказала Ли. — Так, по-моему, будет лучше всего.
— Значит, устроим им что-то вроде утренника? — спросил Капитан Боб с тоской во взоре. — Помню, я так любил выступать на утренниках в юные годы!
— И что, по-вашему, нужно для них делать? — поинтересовался я.
— А зачем для них еще что-то делать? — сказала Ли. — Будем вести себя естественно, и все.
— Ну нельзя же ничего не делать на глазах у аудитории в восемьсот человек! — запротестовал я. — Что-то нам надо все-таки делать!
— Согласен, — сказал Микки, чьи рыжие волосы встопорщились во все стороны, а усы яростно ощетинились. — Что-то надо делать. Я могу спеть для них несколько старых песен. «Три поросенка» — пойдет?
— А я могу аккомпанировать на гребенке с папиросной бумагой, только вот гребенку еще надо найти, — подхватил Тим.
— Я могу представить сцену с кинжалом из «Макбета», — сказал я. — Из меня получится милый страшный Макбет.
— Тебе не надо быть Макбетом, чтобы быть страшным, — заметил Фрэнк.
— Ли может спеть что-нибудь по-французски, — продолжал я, сделав вид, что пропустил его замечание мимо ушей. — У нее такой приятный голос!
—А я на что? — вмешался Джон. — Я тоже умею петь.
— Нет уж, извини, — решительно возразил я. — Я знаю тебя тридцать лет и слышал, как ты поешь. Ни слов не помнишь, ни мелодии не выдерживаешь. Нет, петь ты не умеешь.
— Правда? — заинтересованно спросил Грэм. — Я тоже не умею. Попробуем дуэтом?
— Не дай Бог! Они от вашего пения как мухи передохнут. Помнишь, Джон, как называли тебя детишки в Сьерра-Леоне? «Белый человек, у которого болит живот».
Увы, все наши споры оказались напрасны. Мы честно ждали гостей к четырем часам, но никто не пришел. Позже выяснилось, что родители устроили детям такую головомойку, что напугали их до смерти. Более того, когда мы подошли к месту, где стояли наши машины, то увидели пригвожденный к столбу щит с надписью большими неровными буквами на мальгашском языке. Надпись гласила:
«ВАЗАХА — НАШИ ПОЧЕТНЫЕ ГОСТИ. НЕ БЕСПОКОЙТЕ ИХ. ПРИХОДИТЕ СМОТРЕТЬ НА НИХ ПО ВЕЧЕРАМ ПО НЕСКОЛЬКУ ЧЕЛОВЕК». Было ясно, что местные жители готовы уважать наше право на личную жизнь. А что касается актерских амбиций, то я не вижу ничего страшного в том, что наши таланты оказались невостребованными.
Несмотря на это, около лагеря было довольно оживленно, потому что он лежал между двух тропок, что вели от деревни к реке. Одна тропинка шла туда, где стояла большая, но малоустойчивая пирога для переправы людей с их товарами и пожитками через воды шоколадного цвета. По другой, петляющей тропке дважды в день совершали паломничество к реке женщины — за водой и для мытья посуды. К несчастью, из-за своих болячек я принужден был большую часть времени проводить в лагере, но зато эти две тропки исправно поставляли мне «антропологический» материал, за которым я наблюдал с удовольствием и интересом.
Любопытной фигурой являлся, например, худощавый молодой человек, который жил где-то на противоположном берегу. Он имел красивого откормленного зебу цвета орехового дерева. Большое богатство для такого молодого человека и, без сомнения, гордость семьи. Дважды в день он приходил купать животное, а заодно и потрепаться с паромщиком. Если паромщик был на нашем берегу, парень отвязывал свою пирогу, переплывал на нашу сторону и накрепко привязывал пирогу к мощному корню. Вслед за ним, по шею в воде, переправлялось и животное. Здесь хозяин тщательно очищал его пучком травы или плоским камнем, что явно доставляло быку наслаждение. Убедившись, что каждый квадратный дюйм кожи питомца очищен от блох, клещей, пиявок, перхоти и прочей нечисти, парень слушал рассказ паромщика о последних новостях из лагеря этих сумасшедших вазах а.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54