Полы в комнатах застелены паласами, на стенах — ковры, в зале — современная стенка, а телевизор раза в два больше, чем дома у Владимира. Ничего в квартире не напоминало табор. Удивило еще и то, что обе лоджии оказались застекленными, изнутри обшиты вагонкой.
Главной в этой цыганской семье была старая, толстая цыганка, в накинутой цветастой шали, без единого седого волоса. Это и была знаменитая Ляля, к которой так стремился Колодников. Сам он в этот момент уединился в одной из комнат с худощавым, смуглым до африканской черноты цыганом в кепке-жириновке.
Одет был парень стильно, под пиджаком черная рубаха с воротником-стоечкой и золотой цепочкой поверх, узкие черные джинсы, остроносые туфли. Увидев на пороге комнаты Молчанова, Андрей нетерпеливо махнул ему, дескать, не мешай, и начал что-то проникновенно втолковывать своему слушателю.
— …это в ваших же интересах… — донеслось до ушей Владимира.
Демидов к этому времени отпустил взопревшего от нежданных процедур соседа-шофера и уже на кухне препирался с Лялей.
— Да знаю, как вы бросили ханкой торговать! Народ так валом и прет! Постой полчаса, и все увидишь. Ты что, думаешь, у меня глаз нет? Ошибаешься!
— Клянусь здоровьем детей, бросила я это дело! Все, старая стала, не до этого уже! — клятвенно прижав к груди руки, твердила Ляля. — Гадаю потихоньку, но народ плохо сейчас идет. Самогонку гоню, это верно. Но не на продажу, для себя! Вон брага стоит, — показала она на большую пластмассовую бочку, абсолютно инородный элемент на уютной кухне.
— Ладно, хватит мне заливать, — отмахнулся Демидов и достал откуда-то из рукава бутылку водки. — Самогонки нам твоей не надо, тащи лучше закуску.
Когда водка была разлита по рюмкам, в кухне появились Колодников и цыган в «жириновке», которого, как оказалось, звали Павлом. Пришла и худощавая женщина, Люда, дочка Ляли. Она достала из холодильника тарелку с холодцом и налила тарелку щей, одну на всех. После этого уселась на табуретку около плиты и закурила. Дымили, впрочем, все, включая Лялю и какую-то женщину с типично русским лицом, торчавшую на пороге. Молчанов понял, что она в этом доме на правах прислуги. Про такое он уже слышал, и не раз. За ширево наркоманки часто просто уходили в рабство.
— А Ляле рюмку? — удивился Колодников. Но его остановила сама хозяйка.
— Не надо мне, Андрей, все, отпила свое, — умирающим голосом начала она. — Вчера в больнице была, мне знаешь какой диагноз поставили? Цирроз печени.
Теперь надо в Железногорск ехать, проверяться в диагностическом центре.
— Это плохо, — посочувствовал Андрей. — Ну, тогда, Ляля, за твое здоровье.
Они выпили. Молчанов с некоторой опаской ковырнул холодец, черт его знает из чего они его делают, но тот оказался очень даже съедобен. Из любопытства отхлебнул он и щей. После такой дегустации он пришел к выводу, что его Нинка готовит ничуть не лучше этих цыган. Тем временем Колодников начал атаковать Люду.
— Люд, спой, а? Так мне нравится, как она поет, — пояснил он Молчанову. — Такой голос! Спой, Люда!
— Что говоришь, а? Гитары нет, как петь?! — возмутилась та.
Тут на пороге кухни появился еще один персонаж. Высокий парень с красивым, тонким лицом. Было в нем что-то даже иконописное, молочной белизны кожа, голубые глаза.
— О, Ворошилов пришел! — оживился Демидов. — Здорово, наркоман!
— Что ты моего мужа позоришь?! — закричала Люда, пытаясь, не вставая с табурета, стукнуть участкового ладонью по спине.
— А кто же он тогда есть? — засмеялся Демидов. — Наркоман он и есть. Эй, Ворошилов, как тебя там, Сашка, что ли? Сделай доброе дело первый раз в жизни, найди гитару.
Парень изобразил было на лице обиду, но после тихо сказанных Лялей пары фраз кивнул и покинул квартиру.
— Нет, Ляля, я вот при всех вас прошу, если это золото появится, дайте мне знать, хорошо? — перешел к основному делу Колодников.
— Да ну что ты говоришь, Андрей! — всплеснула руками Ляля. — Я же все понимаю! Это же совсем нелюдь какой-то, женщин душить и насиловать! А завтра он на мою Людку нападет, спаси господи? Или на внучку! Зачем нам его укрывать?!
Менты выпили уже по второй, когда появилсяВорошилов с гитарой в руках.
Пашка, брат Люды, тут же взял ее, пробежался пальцами по струнам, недовольно мотнул головой, взял со стола нож, которым Люда резала холодец, и подсунул его под деку. После этого он побренчал, подкручивая колки, а затем запел хрипловатым, вибрирующим, чисто цыганским голосом. Голос его не был силен или красив, но он брал чем-то другим, какой-то затаенной болью души.
Мама, я уехал в край далекий По этапу на край земли.
Ты прости за все своего сына, Замоли ты все его грехи…
Молчанов слушал и удивлялся. Он никогда не думал, что у цыган тоже могут быть такие вот, тюремные песни. Он-то думал, что они поют только про степь да волю. Пашка спел две песни, а затем на кухню просто ворвался еще один Лялин сын. Он был не такой черный, как его брат, высокий, стройный, с роскошными черными усами и открытым, даже красивым лицом.
— О, Лешка пришел! — обрадовался Колодников. — На, Леша, выпей и сыграй нам что-нибудь.
Опрокинув рюмку, Лешка закусывать не стал, а сел на табуретку напротив Молчанова и запел:
Прощай, моя любимая сторонка, Прощай, моя любимая жена!
Меня увозят в край далекий пароходом, Откуда возвращают не всегда…
Голос у Лешки оказался еще лучше, чем у брата. А уж когда после поднесенной рюмки запела Люда, у Молчанова перехватило дыхание. Вырывавшийся из ее худенького тела голос заполнил всю комнату — ему было мало этого помещения.
Она пела тоже что-то о тюремной цыганской доле, о воле, о сердце матери. Когда она закончила, Колодников протянул ей рюмку и умоляющим голосом попросил:
— Люда, спой что-нибудь чисто цыганское! На своем!
— Да вот еще! — отмахнулась та и притянула к себе проникшую на кухню девчонку лет шести. К ее появлению на свет Ворошилов вряд ли имел какое-то отношение. Слишком смуглой, черноглазой и черноволосой была эта дочь степей.
Концерт продолжался. Снова пел Лешка, потом он передал гитару брату. Тут Владимир заметил еще одну, сначала незаметную ему разницу между братьями. Пашка играл лучше Лешки, но при этом он был левша. Беря ту же самую гитару, он переворачивал ее наоборот, так что струны меняли свой порядок, и басы оказывались снизу. Как это у него получалось, участковый понять не мог. В детстве он сам немножко пробовал играть на гитаре, но смог освоить только три аккорда.
— Слушай, как это у тебя получается? — не выдержал и спросил он Пашку. — Ты же наоборот играешь? Вас кто-то этому учил?
— Нет, — засмеялся Лешка, — кто учить будет, просто смотрели, как отец играет, и все.
— Да ты что, знаешь у Пашки какая практика, — хмыкнул Демидов. — Всеми ночами зэкам играл, от отбоя до подъема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Главной в этой цыганской семье была старая, толстая цыганка, в накинутой цветастой шали, без единого седого волоса. Это и была знаменитая Ляля, к которой так стремился Колодников. Сам он в этот момент уединился в одной из комнат с худощавым, смуглым до африканской черноты цыганом в кепке-жириновке.
Одет был парень стильно, под пиджаком черная рубаха с воротником-стоечкой и золотой цепочкой поверх, узкие черные джинсы, остроносые туфли. Увидев на пороге комнаты Молчанова, Андрей нетерпеливо махнул ему, дескать, не мешай, и начал что-то проникновенно втолковывать своему слушателю.
— …это в ваших же интересах… — донеслось до ушей Владимира.
Демидов к этому времени отпустил взопревшего от нежданных процедур соседа-шофера и уже на кухне препирался с Лялей.
— Да знаю, как вы бросили ханкой торговать! Народ так валом и прет! Постой полчаса, и все увидишь. Ты что, думаешь, у меня глаз нет? Ошибаешься!
— Клянусь здоровьем детей, бросила я это дело! Все, старая стала, не до этого уже! — клятвенно прижав к груди руки, твердила Ляля. — Гадаю потихоньку, но народ плохо сейчас идет. Самогонку гоню, это верно. Но не на продажу, для себя! Вон брага стоит, — показала она на большую пластмассовую бочку, абсолютно инородный элемент на уютной кухне.
— Ладно, хватит мне заливать, — отмахнулся Демидов и достал откуда-то из рукава бутылку водки. — Самогонки нам твоей не надо, тащи лучше закуску.
Когда водка была разлита по рюмкам, в кухне появились Колодников и цыган в «жириновке», которого, как оказалось, звали Павлом. Пришла и худощавая женщина, Люда, дочка Ляли. Она достала из холодильника тарелку с холодцом и налила тарелку щей, одну на всех. После этого уселась на табуретку около плиты и закурила. Дымили, впрочем, все, включая Лялю и какую-то женщину с типично русским лицом, торчавшую на пороге. Молчанов понял, что она в этом доме на правах прислуги. Про такое он уже слышал, и не раз. За ширево наркоманки часто просто уходили в рабство.
— А Ляле рюмку? — удивился Колодников. Но его остановила сама хозяйка.
— Не надо мне, Андрей, все, отпила свое, — умирающим голосом начала она. — Вчера в больнице была, мне знаешь какой диагноз поставили? Цирроз печени.
Теперь надо в Железногорск ехать, проверяться в диагностическом центре.
— Это плохо, — посочувствовал Андрей. — Ну, тогда, Ляля, за твое здоровье.
Они выпили. Молчанов с некоторой опаской ковырнул холодец, черт его знает из чего они его делают, но тот оказался очень даже съедобен. Из любопытства отхлебнул он и щей. После такой дегустации он пришел к выводу, что его Нинка готовит ничуть не лучше этих цыган. Тем временем Колодников начал атаковать Люду.
— Люд, спой, а? Так мне нравится, как она поет, — пояснил он Молчанову. — Такой голос! Спой, Люда!
— Что говоришь, а? Гитары нет, как петь?! — возмутилась та.
Тут на пороге кухни появился еще один персонаж. Высокий парень с красивым, тонким лицом. Было в нем что-то даже иконописное, молочной белизны кожа, голубые глаза.
— О, Ворошилов пришел! — оживился Демидов. — Здорово, наркоман!
— Что ты моего мужа позоришь?! — закричала Люда, пытаясь, не вставая с табурета, стукнуть участкового ладонью по спине.
— А кто же он тогда есть? — засмеялся Демидов. — Наркоман он и есть. Эй, Ворошилов, как тебя там, Сашка, что ли? Сделай доброе дело первый раз в жизни, найди гитару.
Парень изобразил было на лице обиду, но после тихо сказанных Лялей пары фраз кивнул и покинул квартиру.
— Нет, Ляля, я вот при всех вас прошу, если это золото появится, дайте мне знать, хорошо? — перешел к основному делу Колодников.
— Да ну что ты говоришь, Андрей! — всплеснула руками Ляля. — Я же все понимаю! Это же совсем нелюдь какой-то, женщин душить и насиловать! А завтра он на мою Людку нападет, спаси господи? Или на внучку! Зачем нам его укрывать?!
Менты выпили уже по второй, когда появилсяВорошилов с гитарой в руках.
Пашка, брат Люды, тут же взял ее, пробежался пальцами по струнам, недовольно мотнул головой, взял со стола нож, которым Люда резала холодец, и подсунул его под деку. После этого он побренчал, подкручивая колки, а затем запел хрипловатым, вибрирующим, чисто цыганским голосом. Голос его не был силен или красив, но он брал чем-то другим, какой-то затаенной болью души.
Мама, я уехал в край далекий По этапу на край земли.
Ты прости за все своего сына, Замоли ты все его грехи…
Молчанов слушал и удивлялся. Он никогда не думал, что у цыган тоже могут быть такие вот, тюремные песни. Он-то думал, что они поют только про степь да волю. Пашка спел две песни, а затем на кухню просто ворвался еще один Лялин сын. Он был не такой черный, как его брат, высокий, стройный, с роскошными черными усами и открытым, даже красивым лицом.
— О, Лешка пришел! — обрадовался Колодников. — На, Леша, выпей и сыграй нам что-нибудь.
Опрокинув рюмку, Лешка закусывать не стал, а сел на табуретку напротив Молчанова и запел:
Прощай, моя любимая сторонка, Прощай, моя любимая жена!
Меня увозят в край далекий пароходом, Откуда возвращают не всегда…
Голос у Лешки оказался еще лучше, чем у брата. А уж когда после поднесенной рюмки запела Люда, у Молчанова перехватило дыхание. Вырывавшийся из ее худенького тела голос заполнил всю комнату — ему было мало этого помещения.
Она пела тоже что-то о тюремной цыганской доле, о воле, о сердце матери. Когда она закончила, Колодников протянул ей рюмку и умоляющим голосом попросил:
— Люда, спой что-нибудь чисто цыганское! На своем!
— Да вот еще! — отмахнулась та и притянула к себе проникшую на кухню девчонку лет шести. К ее появлению на свет Ворошилов вряд ли имел какое-то отношение. Слишком смуглой, черноглазой и черноволосой была эта дочь степей.
Концерт продолжался. Снова пел Лешка, потом он передал гитару брату. Тут Владимир заметил еще одну, сначала незаметную ему разницу между братьями. Пашка играл лучше Лешки, но при этом он был левша. Беря ту же самую гитару, он переворачивал ее наоборот, так что струны меняли свой порядок, и басы оказывались снизу. Как это у него получалось, участковый понять не мог. В детстве он сам немножко пробовал играть на гитаре, но смог освоить только три аккорда.
— Слушай, как это у тебя получается? — не выдержал и спросил он Пашку. — Ты же наоборот играешь? Вас кто-то этому учил?
— Нет, — засмеялся Лешка, — кто учить будет, просто смотрели, как отец играет, и все.
— Да ты что, знаешь у Пашки какая практика, — хмыкнул Демидов. — Всеми ночами зэкам играл, от отбоя до подъема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80