Наши надежды поехать в
скетинг рассеялись совершенно, когда мы заметили на столе три
больших граненых флакона.
- Здравствуйте, господа, - сказала Инна, не протягивая нам
руки, - светлый бог чудесных путешествий ждет нас давно. Берите
флаконы, занимайте места и начнем.
Мезенцов криво усмехнулся, но смолчал, я поднял глаза к
потолку.
- Что же, господа? - повторила так же серьезно Инна и первая
с флаконом легла на оттоманке.
- Как же его надо вдыхать? -спросил Мезенцов, неохотно
усаживаясь в кресло.
Но тут я, видя, что вдыхание неизбежно, и не желая терять
даром времени, вспомнил наставления одного знакомого эфиромана.
- Приложите одну ноздрю к горлышку и вдыхайте ею, а другую
зажмите. Кроме того, не дышите ртом, надо, чтобы в легкие
попадал один эфир, - сказал я и подал пример, откупорив свой
флакон.
Инна поглядела на меня долгим признательным взглядом, и мы
замолчали.
Через несколько минут странного томления я услышал
металлический голос Мезенцова:
- Я чувствую, что поднимаюсь.
Ему никто не ответил.
III
Закрыв глаза, испытывая невыразимое томленье, я пролетел уже
миллионы миль, но странно пролетел их внутрь себя. Та
бесконечность, которая прежде окружала меня, отошла, потемнела,
а взамен ее открылась другая, сияющая во мне. Нарушено постылое
равновесие центробежной и центростремительной силы духа, и как
жаворонок, сложив крылья, падает на землю, так золотая точка
сознания падает вглубь и вглубь, и нет падению конца, и конец
невозможен. Открываются неведомые страны. Словно китайские
тени, проплывают силуэты, на земле их назвали бы единорогами,
храмами и травами. Порою, когда от сладкого удушья спирается
дух, мягкий толчок опрокидывает меня на спину, и я мерно
качаюсь на зеленых и красных, волокнистых облаках. Дивные такие
облака! Надо мной они, подо мной, и густые, и пространства
видишь сквозь них, белые, белые пространства. Снова нарастает
удушье, снова толчок, но теперь уже паришь безмерно ниже, ближе
к сияющему центру. Облака меняют очертания, взвиваются, как
одежда танцующих, это безумие красных и зеленых облаков.
Море вокруг, рыжее, плещущее яро. На гребнях волн синяя
пена; не в ней ли доктор запачкал свои руки и пиджак?
Я поплыл на запад. Кругом плескались дельфины, чайки резали
крыльями волну, а меня захлестывала горькая вода, и я был готов
потерять сознание. Наконец, захлебнувшись, я почувствовал, что
у меня идет носом кровь, и это меня освежило. Но кровь была
синяя, как пена в этом море, и я опять вспомнил доктора.
Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я
догадался, что это острова Совершенного Счастья. Их было пять.
Как отдыхающие верблюды, лежали они посреди моря, и я угадывал
длинные шеи, маленькие головки и характерный изгиб задних ног.
Я пробегал под пышновеерными пальмами, подбрасывал раковины,
смеялся. Казалось, что так было всегда и всегда будет. Но я
понял, что будет совсем другое, миновал один поворот.
Нагая Инна стояла предо мной на широком белом камне. Руки,
ноги, плечи и волосы ее были покрыты тяжелыми драгоценностями,
расположенными с такой строгой симметрией, что чудилось, они
держатся только связанные дикой и страшной Инниной красотой. Ее
щеки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего
дыханье, расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.
- Подойдите ко мне, Грант, - прозвучал ее прозрачный и
желтый, как мед, голос. - Разве вы не видите, что я живая?
Я приблизился и, протянув руку, коснулся ее маленькой, креп
кой, удлиненной груди.
- Я живая, я живая, - повторяла она, и от этих слов веяло
страшным и приятным запахом канувших в бездонность земных трав.
Вдруг ее руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал легкий
жар ее груди и шумную прелесть близко склонившегося горячего
лица.
- Унеси меня, - говорила она, - ведь ты тоже живой
Я схватил ее и побежал. Она прижалась ко мне, торопя
- Скорей! Скорей!
Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною
вставала хвоя. Я поцеловал Инну в губы. Она молчала, только
глаза ее смеялись. Тогда я поцеловал ее опять...
Сколько времени мы пробыли на этой поляне - я не знаю. Знаю
только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных
домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк.
Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда
похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о
своем последнем блаженстве и жаждал разделения, как женщина
жаждет печали. И тотчас же вновь начиналось сладкое любопытство
друг к другу.
Какая-то большая планета заглянула на нашу поляну и прошла
мимо. Мы приняли это за знак и, обнявшись, помчались ввысь.
Снова красные и зеленые облака катали нас на своих дугообразных
хребтах, снова звучали резкие, гнусные голоса всемирных гуляк.
Бледный, с закрытыми глазами, в стороне поднимался Мезенцов, и
его пергаментный лоб оплетали карминно-красные розы. Я знал,
что он бормочет заклинанья и творит волшебство, хотя он не
поднимал рук и не разжимал губ. Но что это? Красные и зеленые
облака кончились, и мы среди белого света, среди фигур
бесформенных и туманных, которых не было раньше. Значит, мы
потеряли направление, и вместо того, чтобы лететь вверх, к
внешнему миру, опустились вниз, в неизвестность. Я посмотрел на
Инну, она была бледна, но молчала. Она еще ничего не заметила.
IV
Место это напоминало античный театр или большую аудиторию
Сорбонны. В обширном амфитеатре, расположенном полукругом,
толпились закутанные в белое безмолвные фигуры. Мы очутились
среди них, и из всеобщей белизны ярко выделялись розы Мезенцова
и драгоценности Инны.
Перед нами, там, где должны были бы находиться актеры или
кафедры, я увидел старого доктора. В черном изящном сюртуке он
походил на лектора и двигался как человек, вполне владеющий
своей аудиторией. Очевидно было, что он сейчас начнет говорить.
Как перед большой опасностью, у меня сжалось сердце, захотелось
крикнуть, но было поздно. Я услышал ровный, твердый голос,
сразу наполнивший все пространство.
"Господа! Лучшее средство понять друг друга - это полная
искренность. Я бы с удовольствием обманул вас, если бы мне было
это нужно. Но это мне не нужно. Чем отчетливее вы будете
сознавать свое положение, тем выгоднее для меня. Я даже буду
пугать вас, искушать. Моя правдивость сделает то, что вы
сумеете противостоять всякому искушению. Вы находитесь сейчас в
моей стране, я предлагаю вам остаться в ней навсегда.
1 2 3
скетинг рассеялись совершенно, когда мы заметили на столе три
больших граненых флакона.
- Здравствуйте, господа, - сказала Инна, не протягивая нам
руки, - светлый бог чудесных путешествий ждет нас давно. Берите
флаконы, занимайте места и начнем.
Мезенцов криво усмехнулся, но смолчал, я поднял глаза к
потолку.
- Что же, господа? - повторила так же серьезно Инна и первая
с флаконом легла на оттоманке.
- Как же его надо вдыхать? -спросил Мезенцов, неохотно
усаживаясь в кресло.
Но тут я, видя, что вдыхание неизбежно, и не желая терять
даром времени, вспомнил наставления одного знакомого эфиромана.
- Приложите одну ноздрю к горлышку и вдыхайте ею, а другую
зажмите. Кроме того, не дышите ртом, надо, чтобы в легкие
попадал один эфир, - сказал я и подал пример, откупорив свой
флакон.
Инна поглядела на меня долгим признательным взглядом, и мы
замолчали.
Через несколько минут странного томления я услышал
металлический голос Мезенцова:
- Я чувствую, что поднимаюсь.
Ему никто не ответил.
III
Закрыв глаза, испытывая невыразимое томленье, я пролетел уже
миллионы миль, но странно пролетел их внутрь себя. Та
бесконечность, которая прежде окружала меня, отошла, потемнела,
а взамен ее открылась другая, сияющая во мне. Нарушено постылое
равновесие центробежной и центростремительной силы духа, и как
жаворонок, сложив крылья, падает на землю, так золотая точка
сознания падает вглубь и вглубь, и нет падению конца, и конец
невозможен. Открываются неведомые страны. Словно китайские
тени, проплывают силуэты, на земле их назвали бы единорогами,
храмами и травами. Порою, когда от сладкого удушья спирается
дух, мягкий толчок опрокидывает меня на спину, и я мерно
качаюсь на зеленых и красных, волокнистых облаках. Дивные такие
облака! Надо мной они, подо мной, и густые, и пространства
видишь сквозь них, белые, белые пространства. Снова нарастает
удушье, снова толчок, но теперь уже паришь безмерно ниже, ближе
к сияющему центру. Облака меняют очертания, взвиваются, как
одежда танцующих, это безумие красных и зеленых облаков.
Море вокруг, рыжее, плещущее яро. На гребнях волн синяя
пена; не в ней ли доктор запачкал свои руки и пиджак?
Я поплыл на запад. Кругом плескались дельфины, чайки резали
крыльями волну, а меня захлестывала горькая вода, и я был готов
потерять сознание. Наконец, захлебнувшись, я почувствовал, что
у меня идет носом кровь, и это меня освежило. Но кровь была
синяя, как пена в этом море, и я опять вспомнил доктора.
Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я
догадался, что это острова Совершенного Счастья. Их было пять.
Как отдыхающие верблюды, лежали они посреди моря, и я угадывал
длинные шеи, маленькие головки и характерный изгиб задних ног.
Я пробегал под пышновеерными пальмами, подбрасывал раковины,
смеялся. Казалось, что так было всегда и всегда будет. Но я
понял, что будет совсем другое, миновал один поворот.
Нагая Инна стояла предо мной на широком белом камне. Руки,
ноги, плечи и волосы ее были покрыты тяжелыми драгоценностями,
расположенными с такой строгой симметрией, что чудилось, они
держатся только связанные дикой и страшной Инниной красотой. Ее
щеки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего
дыханье, расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.
- Подойдите ко мне, Грант, - прозвучал ее прозрачный и
желтый, как мед, голос. - Разве вы не видите, что я живая?
Я приблизился и, протянув руку, коснулся ее маленькой, креп
кой, удлиненной груди.
- Я живая, я живая, - повторяла она, и от этих слов веяло
страшным и приятным запахом канувших в бездонность земных трав.
Вдруг ее руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал легкий
жар ее груди и шумную прелесть близко склонившегося горячего
лица.
- Унеси меня, - говорила она, - ведь ты тоже живой
Я схватил ее и побежал. Она прижалась ко мне, торопя
- Скорей! Скорей!
Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною
вставала хвоя. Я поцеловал Инну в губы. Она молчала, только
глаза ее смеялись. Тогда я поцеловал ее опять...
Сколько времени мы пробыли на этой поляне - я не знаю. Знаю
только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных
домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк.
Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда
похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о
своем последнем блаженстве и жаждал разделения, как женщина
жаждет печали. И тотчас же вновь начиналось сладкое любопытство
друг к другу.
Какая-то большая планета заглянула на нашу поляну и прошла
мимо. Мы приняли это за знак и, обнявшись, помчались ввысь.
Снова красные и зеленые облака катали нас на своих дугообразных
хребтах, снова звучали резкие, гнусные голоса всемирных гуляк.
Бледный, с закрытыми глазами, в стороне поднимался Мезенцов, и
его пергаментный лоб оплетали карминно-красные розы. Я знал,
что он бормочет заклинанья и творит волшебство, хотя он не
поднимал рук и не разжимал губ. Но что это? Красные и зеленые
облака кончились, и мы среди белого света, среди фигур
бесформенных и туманных, которых не было раньше. Значит, мы
потеряли направление, и вместо того, чтобы лететь вверх, к
внешнему миру, опустились вниз, в неизвестность. Я посмотрел на
Инну, она была бледна, но молчала. Она еще ничего не заметила.
IV
Место это напоминало античный театр или большую аудиторию
Сорбонны. В обширном амфитеатре, расположенном полукругом,
толпились закутанные в белое безмолвные фигуры. Мы очутились
среди них, и из всеобщей белизны ярко выделялись розы Мезенцова
и драгоценности Инны.
Перед нами, там, где должны были бы находиться актеры или
кафедры, я увидел старого доктора. В черном изящном сюртуке он
походил на лектора и двигался как человек, вполне владеющий
своей аудиторией. Очевидно было, что он сейчас начнет говорить.
Как перед большой опасностью, у меня сжалось сердце, захотелось
крикнуть, но было поздно. Я услышал ровный, твердый голос,
сразу наполнивший все пространство.
"Господа! Лучшее средство понять друг друга - это полная
искренность. Я бы с удовольствием обманул вас, если бы мне было
это нужно. Но это мне не нужно. Чем отчетливее вы будете
сознавать свое положение, тем выгоднее для меня. Я даже буду
пугать вас, искушать. Моя правдивость сделает то, что вы
сумеете противостоять всякому искушению. Вы находитесь сейчас в
моей стране, я предлагаю вам остаться в ней навсегда.
1 2 3