— А потом она вернулась — так же неожиданно, как исчезла, а голос за тот год, что она не пела, стал сильнее, сделался тем мощным, чистым сопрано, которое мы слышим теперь. Зато муж совершенно исчез из поля зрения, потом они потихоньку расстались, потом такой же тихий развод, который она получила тут, а позже, когда это стало возможно— и в Испании.
— А какая причина развода? — встрепенулся Брунетти.
Падовани предостерегающе поднял руку.
— Всему свое время. Я хочу, чтобы мое повествование развивалось неторопливо, как в романах девятнадцатого века. Так вот, она снова начинает петь, наша Флавия, и, как я уже сказал, становится еще великолепнее. Но— она нигде не появляется. Ни на обедах, ни на званых вечерах, ни на выступлениях других певцов. Живет тихой жизнью затворницы со своими детьми в Милане, где регулярно выступает. — Он подался вперед: — Ну как, я тебя заинтриговал?
— Еще бы, — ответил Брунетти и снова принялся за рыбу. — Так что там насчет развода?
Падовани рассмеялся:
— Паола меня предупреждала, говорит, хватка у тебя мертвая. Ладно, ладно, ты узнаешь всю правду. Но правда, к несчастью, как это с ней довольно часто бывает, весьма прозаична. Оказывается, муженек бил нашу Флавию, причем часто и сильно. Полагаю, в его представлении настоящий мужчина должен обращаться с женой именно так. — Он пожал плечами. — Откуда мне знать?
— Но это она его бросила?
— Только после того, как угодила в больницу. Даже в Испании нашлись люди, которые хотели бы замять эту историю. Флавия отправилась в итальянское посольство с двумя детьми. Без денег и паспорта. Наш тамошний посол в то время, как и все они, оказался трусом и лизоблюдом и решил отправить ее обратно к мужу. Но жена посла, сицилийка, — да никто ее за это не осудит— бурей влетела в консульский отдел и метала громы и молнии, пока там не оформили все три паспорта, а потом лично отвезла Флавию в аэропорт, купила три билета первым классом за счет посольства и не поленилась дождаться, пока самолет взлетит. Оказывается, она слышала Петрелли в роли Одабеллы три года назад и с тех пор считала себя в долгу у певицы.
Брунетти с трудом представлял себе, какое все это имеет отношение к смерти Веллауэра и чему из этих побасенок Падовани можно верить.
Словно прочитав его мысли, Падовани наклонился к нему и заверил:
— Все чистая правда. Поверь мне.
— Откуда ты все это узнал?
— Гвидо, ты достаточно прослужил в полиции, чтобы усвоить — когда у человека уже есть дурная слава, то для него больше нет никаких секретов.
Брунетти улыбнулся, соглашаясь, и Падовани продолжил:
— Тут начинается самое интересное— наша героиня возвращается к жизни. А причиной этого возвращения, как положено в романах, становится любовь. Ну, по крайней мере, — добавил он после задумчивой паузы, — секс.
Видя, как критик упивается своим повествованием, Брунетти почувствовал мстительное искушение наябедничать Антонии, что Падовани не съел свою рыбу, а спрятал остатки под салфеткой.
— Ее добровольное затворничество продлилось почти три года. За чем последовал ряд, скажем так, ряд увлечений. Первый был тенор, с которым она оказалась занята в одном спектакле. Скверный тенор, но, на ее счастье, славный человек. Однако, уже на ее несчастье, жена у него оказалась тоже славная, и вскоре он к ней вернулся. Затем последовали, сменяя друг друга, — он принялся загибать пальцы, — баритон, другой тенор, какой-то танцор, а может, режиссер, потом врач, который ухитрился остаться почти никем не замеченным, и наконец, о, чудо— фальцет! А потом все закончилось так же быстро, как началось, — закончил и сам Падовани, пока Антония ставила перед ним тарелку с салатными листьями. Он полил их уксусом— на вкус Брунетти, чересчур обильно, — Ее так с годик ни с кем не видели. И вдруг появляется l ’americana и завоевывает сердце нашей дивной Флавии. — Заметив интерес Брунетти, он спросил: — Ты с ней знаком?
— Да.
— И что скажешь?
— Мне она понравилась.
— Мне тоже, — согласился Падовани. — И в этих ее отношениях с Флавией лично я смысла не вижу.
Брунетти, стесняясь своего интереса к данной теме, не стал уточнять, что конкретно Падовани имеет в виду. Но этого и не понадобилось.
— Они встретились года три назад, на той китайской выставке. Потом их видели несколько раз — они вместе обедали, бывали в театре, а потом l>’americana вернулась в свой Китай. — Вся напускная игривость вмиг испарилась. — Я читал ее книги по китайскому искусству, две в итальянском переводе и одну, маленькую, по-английски. Если на сегодня она не крупнейший археолог, работающий в этой области, то наверняка будет им завтра. Не понимаю, что она нашла во Флавии, потому что Флавия, при всей своей гениальности, все-таки обычная самка.
— Ну а что же любовь? — спросил Брунетти и поправился, в тон собеседнику: — Или по крайней мере секс.
— С самой Флавией все ясно — это не мешает ей работать. Но у той-то в руках — величайшее археологическое открытие нашего времени, и думаю, ей хватит рассудительности и таланта, чтобы…— Падовани вдруг осекся, поднял бокал и осушил его. — Прошу прощения. Меня редко так развозит. Наверное, это не без влияния нашей роскошной Антонии.
При том что к расследованию это не имело ровным счетом никакого отношения, Брунетти не утерпел и полюбопытствовал:
— А что, она у Петрелли первая подобная — хм— подруга?
— Не думаю, но с другими у нее было так, по мелочи.
— Ас ней — иначе?
— Иначе для кого?
— Для них обеих.
— Ну, раз уж это три года тянется, то, пожалуй, да, это серьезно. Для обеих. — Падовани выудил последний листик из своей салатницы. — Пожалуй, я несправедлив к Флавии. Этот роман ей дорого обходится.
— В каком смысле?
— Среди певиц полно лесбиянок, — объяснил он. — Причем, как ни странно, большинство— меццо-сопрано. Но положение у них не из легких. Беда в том, что к ним относятся куда менее терпимо, чем к певцам-геям. И поэтому ни одна из них не осмеливается открыто говорить о своей жизни, большинство очень скрытны и предпочитают выдавать свою подругу за секретаря или агента. Но Бретт не замаскируешь. Ну и— сплетни, конечно, и, надо думать, шепоты за спиной и косые взгляды, стоит им появиться вместе.
Едва вспомнив тон, каким говорил о подругах portiere, Брунетти понял, что собеседник прав.
— Ты был у них — на квартире?
— Окошки в потолке! — отозвался Падовани, и оба рассмеялись.
— Как ей это удалось? — спросил Брунетти, которому не разрешили вставить даже стеклопа-кеты.
— Она из старинной американской семьи, которая наворовала денег более столетия назад и поэтому теперь считается респектабельной. Квартирка досталась ей от какого-то дядюшки, который, видимо, выиграл ее в картишки лет пятьдесят назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66