– Ее мне должны были подарить. Но это неважно, пусть будет тебе.
Она посмотрела на мать, и фру Сейделин, изогнув шею, улыбнулась ей сверху. Рут несла коробку, но, в сущности, это была не ее коробка, а коробка Аннелисе.
– Мама, – спросила Аннелисе, – а можно Рут пойдет к нам и покушает с нами?
– В Сочельник-то! – сказала фру Сейделин. – Я думаю, что ее маме это не понравится.
– А завтра?
– Завтра у нас будет полон дом гостей. Но в какой-нибудь другой день Рут, пожалуй, может прийти. Подумаем, когда вернемся с отдыха…
Рут шла с коробкой и радовалась, что ей не нужно идти к Аннелисе, это было бы ужасно. Наконец они остановились у перекрестка, где им предстояло расстаться.
– До свидания, Рут, передай привет маме. Счастливого Рождества… Пойдем, Аннелисе.
Но Аннелисе не пошла за матерью. Голубая варежка крепко держала Рут за руку.
– Пока, пока, пока! – кричала Аннелисе и прыгала вокруг Рут, глаза ее тоже прыгали и сверкали из белого и голубого. И вдруг Аннелисе очутилась где-то далеко на улице и кричала что-то о том, что Рут должна прийти и они будут играть. Рут не отвечала ей и бежала во всю прыть. В коробке что-то постукивало. Может быть, это всего-навсего пара ботинок. Но, добежав до своего угла, Рут вдруг поняла, что это такое. Девочке показалось, что ее толкнули в грудь, и она остановилась, чтобы отдышаться. «Ой, нет», – выдохнула она, но знала: в коробке кукла.
– Мама! – закричала она, прежде чем открылась дверь. – Мама, посмотри! – И Рут была уже в комнате и рассказывала залпом обо всем – о магазине, об Аннелисе, о фру Сейделин, о том, что она должна прийти к ним в гости, кушать и играть. – Ты разрешишь, мама?
– Конечно, – согласилась мать. Она все еще сидела за машиной, блестящее колесо вертелось.
– Мама, я знаю, что это кукла, я знаю. Потому что Аннелисе хотелось куклу, но куклу подарили не ей, а мне. Я знаю.
– Вот как, – сказала мать, следя глазами за узким швом, бежавшим из-под иголки.
– Мама, да ты не слушаешь?
– Нет, я слушаю, Рут, я только немного устала.
– Мама, ты не должна уставать, не должна!
– Не должна? Нет, конечно, это я только так говорю, я совсем не устала. – Глаза матери не отрываясь следили за швом.
Рут прокралась в спальню и закрыла за собой дверь, ей хотелось остаться наедине с коробкой. Если взять острые ножницы и проделать маленькую дырочку? Нет, коробку нельзя портить, ее надо хранить вечно, и бумагу, и бечевку тоже.
Но узел не такой тугой, нельзя ли… Да. Нет… Но узел развязался сам собой, бумага соскользнула в сторону. А крышка приоткрылась как раз настолько, что туда можно было просунуть палец. Сверху лежала мягкая вата. Рут подсунула палец под нее и нащупала куклу, ее волосы. Это были настоящие волосы, а не нарисованные на фарфоре, как у Ингеборг. Теперь коробка совсем открылась и можно было видеть всю куклу. Рут стояла почти не дыша. Она не могла дышать. Она стояла тихо-тихо, не решаясь пошевельнуться. Кукла лежала с закрытыми глазами, но, когда Рут очень осторожно поставила коробку стоймя, кукла открыла глаза, медленно открыла свои голубые-голубые глаза… Нет, это было уж слишком. Рут не отважилась еще раз взглянуть на куклу и положила коробку – пусть кукла спит. На ней было голубое платье, голубые чулки и башмаки, у нее были светлые настоящие волосы, как у человека. Ее звали Аннелисе. Аннелисе Сейделин – вот как ее звали. Ей не нужно было придумывать имя. Оно у нее уже было. Рут боялась закричать и поэтому не смотрела на куклу. Она быстро положила розовую вату сверху, закрыла коробку крышкой, обернула бумагой, стараясь складывать ее так, как она была сложена раньше. И таким же узлом завязала бечевку. Теперь никто не заметит, что она открывала коробку.
За обедом Рут чуть не рассказала маме об Аннелисе, Аннелисе Сейделин, ее имя так и вертелось у нее на языке; Рут ерзала на стуле и смеялась про себя: вот мама сидит, как всегда, и ничего не знает.
Посуда была убрана, и Рут, видя, что мать надевает шляпу, спросила:
– Мама, а теперь мы пойдем смотреть большую елку?
– Сначала мне нужно отнести платье, а когда я вернусь, мы пойдем.
– А мне можно сейчас пойти с тобой, мама?
– Нет, я поеду на трамвае, мне надо торопиться. Ты пока побудь одна…
Мать уже спускалась с лестницы; в парадном хлопнула дверь.
Немного погодя Рут вошла в маленькую комнату, там под елкой лежала теперь коробка… Пожалуй, не следовало бы заходить туда, ведь, если она сейчас все увидит, никакого праздника не будет. Как жаль, что мама не взяла ее с собой, тогда она не смогла бы этого сделать. А теперь сделала. Рут расстроилась, на душе у нее стало тяжело. Да и елка-то не такая уж высокая и на ней совсем не так много украшений. Здесь самая замечательная вещь – коробка. Только она совсем не на месте возле этой елки и других вещей, она напоминает о большом магазине, об Аннелисе и фру Сейделин. «Ее хотели подарить мне…» Да, конечно, ей положено быть у Аннелисе. У Аннелисе Сейделин. Рут не хотелось снова открывать коробку, и она пошла к Ингеборг.
– Ингеборг! – позвала она и прижала голову куклы к щеке.
И вдруг Рут поняла: ей жалко Ингеборг. Она больше не будет спать на своей кроватке, теперь это кровать Аннелисе, Аннелисе Сейделин. А Ингеборг можно будет укладывать в коробку с розовой ватой. Да, но раньше-то у Ингеборг была своя кровать, а теперь Ингеборг будет сидеть и смотреть, как Рут играет с Аннелисе, раздевает и одевает ее, укладывает в постель. И она будет видеть это всегда, она ведь не спит, потому что не может закрывать глаза. Ингеборг будет всегда сидеть с открытыми глазами и видеть все.
Это ужасно, но Рут ничего не может сделать. Девочка раскачивалась взад и вперед, прижимаясь щекой к Ингеборг, к ее твердым фарфоровым кудрям. Ведь у нее не было настоящих волос, как у людей, как у Аннелисе. Аннелисе была Аннелисе Сейделин. А Ингеборг уже не была больше Ингеборг…
И вдруг Рут поняла, что надо сделать. И сразу повеселела. Она встала на колени перед кухонным шкафом, нашла пустую коробку из-под ботинок, бечевку, большой кусок розовой папиросной бумаги. Рут не смотрела на Ингеборг, даже как будто не замечала ее, так она торопилась. Бумаги было слишком много, она мялась, и Рут запихивала ее под бечевку. Потом взяла карандаш и написала… Да, но как писать «Аннелисе» – в одно или в два слова? Рут также не знала, как пишется фамилия «Сейделин». Она написала: «Счастливого Рождества! Рут».
Девочка надела пальто, спустилась по лестнице и выбежала на улицу. Ей казалось, что это не она бежит, а кто-то другой. Рут было страшно и весело, грустно и весело. Рут бежала и чувствовала, как мечется в коробке Ингеборг. Тогда она пошла медленно, осторожно держа коробку.
– У тебя будет коляска, – сказала она, – настоящая коляска с одеялом из белого меха, и будет настоящий дом с настоящим столом и стульями, с настоящей кроватью, с картинами на стенах.
1 2 3 4
Она посмотрела на мать, и фру Сейделин, изогнув шею, улыбнулась ей сверху. Рут несла коробку, но, в сущности, это была не ее коробка, а коробка Аннелисе.
– Мама, – спросила Аннелисе, – а можно Рут пойдет к нам и покушает с нами?
– В Сочельник-то! – сказала фру Сейделин. – Я думаю, что ее маме это не понравится.
– А завтра?
– Завтра у нас будет полон дом гостей. Но в какой-нибудь другой день Рут, пожалуй, может прийти. Подумаем, когда вернемся с отдыха…
Рут шла с коробкой и радовалась, что ей не нужно идти к Аннелисе, это было бы ужасно. Наконец они остановились у перекрестка, где им предстояло расстаться.
– До свидания, Рут, передай привет маме. Счастливого Рождества… Пойдем, Аннелисе.
Но Аннелисе не пошла за матерью. Голубая варежка крепко держала Рут за руку.
– Пока, пока, пока! – кричала Аннелисе и прыгала вокруг Рут, глаза ее тоже прыгали и сверкали из белого и голубого. И вдруг Аннелисе очутилась где-то далеко на улице и кричала что-то о том, что Рут должна прийти и они будут играть. Рут не отвечала ей и бежала во всю прыть. В коробке что-то постукивало. Может быть, это всего-навсего пара ботинок. Но, добежав до своего угла, Рут вдруг поняла, что это такое. Девочке показалось, что ее толкнули в грудь, и она остановилась, чтобы отдышаться. «Ой, нет», – выдохнула она, но знала: в коробке кукла.
– Мама! – закричала она, прежде чем открылась дверь. – Мама, посмотри! – И Рут была уже в комнате и рассказывала залпом обо всем – о магазине, об Аннелисе, о фру Сейделин, о том, что она должна прийти к ним в гости, кушать и играть. – Ты разрешишь, мама?
– Конечно, – согласилась мать. Она все еще сидела за машиной, блестящее колесо вертелось.
– Мама, я знаю, что это кукла, я знаю. Потому что Аннелисе хотелось куклу, но куклу подарили не ей, а мне. Я знаю.
– Вот как, – сказала мать, следя глазами за узким швом, бежавшим из-под иголки.
– Мама, да ты не слушаешь?
– Нет, я слушаю, Рут, я только немного устала.
– Мама, ты не должна уставать, не должна!
– Не должна? Нет, конечно, это я только так говорю, я совсем не устала. – Глаза матери не отрываясь следили за швом.
Рут прокралась в спальню и закрыла за собой дверь, ей хотелось остаться наедине с коробкой. Если взять острые ножницы и проделать маленькую дырочку? Нет, коробку нельзя портить, ее надо хранить вечно, и бумагу, и бечевку тоже.
Но узел не такой тугой, нельзя ли… Да. Нет… Но узел развязался сам собой, бумага соскользнула в сторону. А крышка приоткрылась как раз настолько, что туда можно было просунуть палец. Сверху лежала мягкая вата. Рут подсунула палец под нее и нащупала куклу, ее волосы. Это были настоящие волосы, а не нарисованные на фарфоре, как у Ингеборг. Теперь коробка совсем открылась и можно было видеть всю куклу. Рут стояла почти не дыша. Она не могла дышать. Она стояла тихо-тихо, не решаясь пошевельнуться. Кукла лежала с закрытыми глазами, но, когда Рут очень осторожно поставила коробку стоймя, кукла открыла глаза, медленно открыла свои голубые-голубые глаза… Нет, это было уж слишком. Рут не отважилась еще раз взглянуть на куклу и положила коробку – пусть кукла спит. На ней было голубое платье, голубые чулки и башмаки, у нее были светлые настоящие волосы, как у человека. Ее звали Аннелисе. Аннелисе Сейделин – вот как ее звали. Ей не нужно было придумывать имя. Оно у нее уже было. Рут боялась закричать и поэтому не смотрела на куклу. Она быстро положила розовую вату сверху, закрыла коробку крышкой, обернула бумагой, стараясь складывать ее так, как она была сложена раньше. И таким же узлом завязала бечевку. Теперь никто не заметит, что она открывала коробку.
За обедом Рут чуть не рассказала маме об Аннелисе, Аннелисе Сейделин, ее имя так и вертелось у нее на языке; Рут ерзала на стуле и смеялась про себя: вот мама сидит, как всегда, и ничего не знает.
Посуда была убрана, и Рут, видя, что мать надевает шляпу, спросила:
– Мама, а теперь мы пойдем смотреть большую елку?
– Сначала мне нужно отнести платье, а когда я вернусь, мы пойдем.
– А мне можно сейчас пойти с тобой, мама?
– Нет, я поеду на трамвае, мне надо торопиться. Ты пока побудь одна…
Мать уже спускалась с лестницы; в парадном хлопнула дверь.
Немного погодя Рут вошла в маленькую комнату, там под елкой лежала теперь коробка… Пожалуй, не следовало бы заходить туда, ведь, если она сейчас все увидит, никакого праздника не будет. Как жаль, что мама не взяла ее с собой, тогда она не смогла бы этого сделать. А теперь сделала. Рут расстроилась, на душе у нее стало тяжело. Да и елка-то не такая уж высокая и на ней совсем не так много украшений. Здесь самая замечательная вещь – коробка. Только она совсем не на месте возле этой елки и других вещей, она напоминает о большом магазине, об Аннелисе и фру Сейделин. «Ее хотели подарить мне…» Да, конечно, ей положено быть у Аннелисе. У Аннелисе Сейделин. Рут не хотелось снова открывать коробку, и она пошла к Ингеборг.
– Ингеборг! – позвала она и прижала голову куклы к щеке.
И вдруг Рут поняла: ей жалко Ингеборг. Она больше не будет спать на своей кроватке, теперь это кровать Аннелисе, Аннелисе Сейделин. А Ингеборг можно будет укладывать в коробку с розовой ватой. Да, но раньше-то у Ингеборг была своя кровать, а теперь Ингеборг будет сидеть и смотреть, как Рут играет с Аннелисе, раздевает и одевает ее, укладывает в постель. И она будет видеть это всегда, она ведь не спит, потому что не может закрывать глаза. Ингеборг будет всегда сидеть с открытыми глазами и видеть все.
Это ужасно, но Рут ничего не может сделать. Девочка раскачивалась взад и вперед, прижимаясь щекой к Ингеборг, к ее твердым фарфоровым кудрям. Ведь у нее не было настоящих волос, как у людей, как у Аннелисе. Аннелисе была Аннелисе Сейделин. А Ингеборг уже не была больше Ингеборг…
И вдруг Рут поняла, что надо сделать. И сразу повеселела. Она встала на колени перед кухонным шкафом, нашла пустую коробку из-под ботинок, бечевку, большой кусок розовой папиросной бумаги. Рут не смотрела на Ингеборг, даже как будто не замечала ее, так она торопилась. Бумаги было слишком много, она мялась, и Рут запихивала ее под бечевку. Потом взяла карандаш и написала… Да, но как писать «Аннелисе» – в одно или в два слова? Рут также не знала, как пишется фамилия «Сейделин». Она написала: «Счастливого Рождества! Рут».
Девочка надела пальто, спустилась по лестнице и выбежала на улицу. Ей казалось, что это не она бежит, а кто-то другой. Рут было страшно и весело, грустно и весело. Рут бежала и чувствовала, как мечется в коробке Ингеборг. Тогда она пошла медленно, осторожно держа коробку.
– У тебя будет коляска, – сказала она, – настоящая коляска с одеялом из белого меха, и будет настоящий дом с настоящим столом и стульями, с настоящей кроватью, с картинами на стенах.
1 2 3 4