шепчет он мне. - Он мог бы стать чем угодно, если бы не его страсти. Прекраснее его стихов ничего быть не может. Он написал продолжение "Дон-Жуана", положив в основу поэмы собственные похождения. Читали ли вы его "Стансы к Мэри"? Это выше Байрона, да, сэр, - выше Байрона!
Я был рад это услышать от такого компетентного критика, как Фант: сказать по правде, я сам сочинил эти стихи для простака Финта, которого застал однажды погруженным в раздумье над довольно-таки засаленным старомодным альбомом, - куда он не вписал еще ни одного слова.
- Не могу, - произнес он, - бывает, что я напишу сразу целую балладу, а сегодня - ни единой строчки. О Сноб, такой счастливый случай! Такое божественное создание! Она просила меня написать стихи ей в альбом, - а я не могу!
- Она богата? - спросил я. - Мне казалось, что вы женитесь разве только на богатой наследнице.
- Ах, Сноб! Она - само совершенство, и с такими связями - а я не могу выжать из себя ни единой строчки.
- А в каком духе вам требуется? - спросил я. - Погорячей и послаще?
- Перестаньте, Сноб, не надо! Вы топчете самые святые чувства. Мне нужно что-нибудь страстное и нежное - в духе Байрона. Я хочу ей сказать, что в пиршественных чертогах... ну и так далее, вы сами понимаете, - я думаю только о ней, что я презираю свет, что я им пресыщен, знаете ли, - ну и еще что-нибудь... какая-нибудь там "газель" или "бульбуль".
- А под конец - ятаган, - заметил автор этих строк, и мы приступили к делу:
К Мэри
Средь светской толпы на бале
Я всех кажусь веселей;
На шумных пирах и собраньях
Мой смех звучит всех звончей.
Все видят, как я улыбаюсь
Насмешливо иль свысока,
Но душа моя горько рыдает:
Ты так от меня далека.
- Ну, Финт, как по вашему мнению, ловко? - спросил я. - Признаться, я и сам чуть не плачу.
- Дальше, пожалуй, - начал Финт, - мы скажем, что весь мир у моих ног чтобы она, понимаете ли, приревновала; ну и так далее, в том же роде, и что я уезжаю путешествовать, понимаете ли. Быть может, это подействует на ее чувства.
И "мы" (как выразился этот несчастный педант) снова взялись за дело:
Я вижу и лесть и дружбу
От старца и юнца;
Красавицы мне предлагают
За злато свои сердца.
Пускай! Я всех презираю,
Они - рабы мои,
И втайне к тебе обращаю
Все помыслы свои.
- А теперь - о путешествии, любезный Финт. Я начал прерывающимся от волнения голосом:
Прости! Это ты научила
Сердце мое любви,
Но тайну мою до могилы
Я буду хранить в груди.
Ни слова, ни вздоха о страсти...
- Послушайте, Сноб! - прервал Финт вдохновенного барда (в ту самую минуту, когда я собирался разразиться настолько трогательным четверостишием, что оно довело бы читателя до истерики). - Послушайте... гм... не могли бы вы сказать, что я... ношу мундир и что жизнь моя в опасности?
- Вы носите мундир? Ваша жизнь в опасности? Каким же это образом?
- Н-ну, - отвечал Финт, густо краснея, - я сказал ей, что уезжаю... в Эквадор... с военной экспедицией.
- Юноша, вы гнусный обманщик! - воскликнул я. - Дописывайте эти стихи сами!
Он их и дописал совершенно вне всякого размера, да еще хвастался потом в клубе, выдавая их за свои собственные.
Бедняга Фант твердо веровал в таланты своего друга до прошлой недели, когда он появился однажды в клубе с странной улыбкой на физиономии.
- О Сноб, я сделал такое открытие! Отправился сегодня на каток - и вдруг кого же я вижу, как не Финта под ручку с этой роскошной женщиной, с этой леди знатного рода и с огромным состоянием, ну, да вы знаете, Мэри, та самая, которой он еще написал такие прелестные стихи. Ей сорок пять лет. Она рыжая. Нос у нее как ручка от насоса. Ее отец нажил состояние на торговле ветчиной и говядиной, и на будущей неделе Финт должен сочетаться с ней браком.
- Тем лучше, мой юный друг! - воскликнул я. - Гораздо лучше будет для женского пола, если этот опасный сердцеед перестанет губить сердца, если эта Синяя Борода уйдет на покой. Да и для него самого это много лучше. Поскольку во всех этих невероятных любовных историях, которым вы так слепо верили, нет ни единого слова правды, Финт никому не повредил, кроме самого себя, и теперь вся его любовь сосредоточится на мясной лавке тестя. Бывают такие люди, любезный мой Фант, которые проделывают все это всерьез и тем не менее достигают высокого положения в обществе. Но эти люди - не предмет для шуток и, будучи, несомненно, снобами, остаются в то же время и негодяями. Их дела подсудны одному только Суду Всевышнего.
Глава XLVIII
Клубные снобы
Бахус - вот то божество, которому Фант поклоняется особенно усердно.
- А по мне, лучше вино, мой милый, - говорит он своему другу Финту, разглагольствующему о какой-нибудь прелестной женщине, - и, поднимая кверху бокал, полный багряной влаги, и значительно подмигнув Финту, отпивает глоток, после чего причмокивает губами, изображая величайшего из знатоков.
Я замечал такое крайнее пристрастие к вину чаще всего у молодежи. Щенки из университета, слетки из армии, птенцы из привилегированных школ, украшающие собой наши клубы, частенько высказываются весьма решительно по данному вопросу.
- Это вино отдает пробкой, - говорит Щенок; хитрец-лакей уносит графин и возвращается с тем же вином в другом графине, а наш юный гурман объявляет его превосходным.
- Долой шампанское! - говорит Слеток. - Оно годится только для женщин и детей. По мне, куда лучше херес за обедом, а после обеда - мой кларет двадцать третьего года.
- Что такое нынешний портвейн? - вопрошает Птенец. - Отвратительно густое сладкое пойло - где же то старое сухое вино, которое мы прежде пивали?
До прошлого года Слеток пил только слабое пиво за столом доктора Порки; а Птенец пивал сухой старый портвейн в одном трактире близ Вестминстерской школы, - до тех пор пока в 1844 году не вылетел из этого гнезда.
Всякий, кому приходилось разглядывать карикатуры тридцатилетней давности, должен помнить, как часто художники изображали красные носы, угреватые лица и прочие черты отпетых пьяниц. Теперь они встречаются гораздо реже (в натуре, а следовательно, и на картинках), чем в то доброе старое время; но все же еще можно найти среди нашей клубной молодежи юнцов, которые чванятся попойками и чьи лица, желтого и весьма нездорового цвета, по большей части украшены этими знаками, от которых, говорят, можно избавиться "Калидором" Payленда.
- Я так нарезался вчера вечером - боже ты мой! - говорит Гопкинс Томкинсу с дружеской откровенностью. - Я тебе расскажу, что мы делали. В полдень мы позавтракали с Джеком Герингом и до четырех пробавлялись коньяком с содовой и сигарами, потом с часок погуляли по Парку, потом пообедали, до вечера пили подогретый портвейн; потом заглянули на часок в Хэймаркет; потом вернулись в клуб, ели отбивные и пили пунш, пока не помутилось в глазах, эй, официант, подайте мне рюмку вишневки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67