Но денег на этот привычный набор не было ни шиша...
И тогда нам, в наши с Володькой головы, воспаленные предстоящей встречей со «свежачком», почти одновременно пришла одна и та же идея.
– Весна... – глядя в окно, задумчиво сказал ученый Вова. – Утром по радио говорили, что завтра еще теплее будет.
Я надел на свитер старую летную кожаную куртку, которую когда-то умудрился не сдать при увольнении из армии, и молча стал упаковывать бежевое пальто в рюкзак.
– Вперед! – скомандовал я своему ученому другу.
И мы пошли в скупку на Садовую. Второй дом от Невского проспекта после Публичной библиотеки.
Скупочный пункт был оборудован под широким лестничным пролетом, ведущим с первого этажа на второй обычного жилого дома конца девятнадцатого века.
Там работал маленький старый еврей, вечно пугливо огладывающийся по сторонам, словно постоянно ощущал себя на мушке антисемитизма. Это ему я обычно сдавал свои призы, выигранные на разных профсоюзных соревнованиях.
Старик разложил мое роскошное, с потрясающими лацканами бежевое пальто на столе, обтянутом солдатским шинельным сукном, и сверху, почти вплотную к моему замечательному пальто, опустил сильную лампу с фарфоровым противовесом.
Осторожно перекладывая мое бежевое модное чудо на столе, он внимательно вглядывался в некоторые потертости и, когда увидел слегка оторванный накладной карман, скорбно посмотрел на меня.
– Это по шву... – тихо пробормотал я.
Старый еврей молча наклонил голову – то ли согласился со мной, то ли хотел всмотреться еще внимательнее в то, что сейчас лежало перед ним под жестокой, не знающей жалости и пощады лампой.
Потом он мягко и ласково погладил мое пальто и поднял на нас искренне печальные глаза с красными веками.
– Я не могу принять ваше пальто, молодые люди, – негромко произнес он с неистребимым еврейским акцентом. – К сожалению.
И мы с Володькой увидели, что ему нас действительно было очень и очень жаль.
– Почему?! – Растерянный ученый Вова все еще надеялся на какое-нибудь хотя бы маленькое чудо.
– Почему? – задумчиво переспросил маленький старый еврей с больными глазами от вечно слепящего яркого электрического света. – Ну, взгляните сами...
Он разложил мое бежевое пальто перед нами и еще ниже опустил сильную лампу. И сказал фразу, которую я запомнил на всю свою жизнь:
– НУ ЗДЕСЬ ЖЕ ПОЛНОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ТКАНИ!..
... Неожиданно легко мы заняли деньги у дворничихи, закупили необходимый для барышень «боекомплект», а потом на одной, но очень широкой старой тахте всю ночь весело кувыркались с этими девочками из эстрадного училища...
Наверное, благодаря старику из скупки...
Боже мой! Что я говорю?! Какому старику? Ему тогда было лет пятьдесят, пятьдесят пять. Не больше. Тогда он был на двадцать лет моложе меня – сегодняшнего. Но в те наши двадцать пять он казался нам глубоким старцем...
Именно благодаря этому скупщику спустя весну, лето и начало осени я и смог появиться в Невской лавре в моем любимом бежевом, очень шикарном (издали) пальто.
А на голове у меня была зеленая велюровая шляпа – предмет восхищения и зависти всех тогдашних стиляг умеренного толка.
На ногах – чешские полуботинки с кустарно наваренной на подошву платформой из полупрозрачного каучука под диковатым названием – «манная каша».
В деле манипуляций старыми книгами внешний вид «фарцмана» имел решающее значение. Причем существовали два строго разграниченных типа одежды. Когда ты ехал на «адрес», чтобы купить книги по заведомо заниженной бандитской цене, ты должен был быть одет чистенько, но бедно. Ибо обязан был производить впечатление человека крайне небогатого, скорее даже бедного, но интеллигентного. Который вот сейчас отдаст вам свои жалкие последние рублишки за пыльную кучу вашего старья, о котором вы даже не вспоминали уже лет сорок, а потом, бедняжечка, долгими голодными вечерами будет сладострастно вкушать из этих книжечек лишь пищу духовную...
На «адресах» я должен был нравиться своим «клиентам» и внушать сочувственное уважение к естественной бедности культурного человека..
Другое дело – когда я превращался из «покупателя» книг в их «продавца».
Когда я ехал втюхивать свой товар не в магазин «Старой книги», а какому-нибудь богатенькому «цеховику» или «комиссионщику», подбиравшему корешки книг под цвет портьер и обоев, я должен был выглядеть совершенно иначе. И мое чудом сохранившееся бежевое пальто с чудовищными плечами, усиленное зеленой велюровой шляпой, имело решающее значение!
Мой потенциальный покупатель должен был видеть, что имеет дело не с нищим студентом, а с человеком вполне обеспеченным, не очень-то заинтересованным в его паршивых деньгах.
Понимать должен был, сукин кот, что если я ему, по строго секретной рекомендации, и привез тринадцать томов худлитовского Мопассана, издававшегося с тридцать девятого года по пятидесятый, или изъятую из советской продажи «42-ю параллель» Джона Дос Пассоса, выпущенную аж в тридцать первом году в переводе впоследствии расстрелянного Валентина Стенича, то это я ему – хрену моржовому, заработавшему свои бабки на левых делах, оказываю грандиозную любезность, назвав втрое большую сумму за книги, которых он вообще никогда и нигде не достанет!
Хотя при подобных «спектакликах» я всегда должен был помнить, что для меня его деньги гораздо важнее, чем для него – мои книги. Он их все равно читать не будет, а мне жить надо... И я ни в коем случае не должен был заигрываться, тупо изображая из себя горделивого голубя-дутыша.
* * *
Сейчас я уже не очень хорошо помню все названия тех «святых» учреждений, куда я направлялся со своей бесценной Библией. И уж тем более чины тех служителей культа, с кем мне пришлось столкнуться в тот день и наблюдать их в естественной для них среде. То ли это было какое-то Управление епархией, то ли я попал в канцелярию Духовной академии – не помню.
Осталось в памяти только одно – когда я с Библией, тщательно завернутой в старую гобеленовую скатерку, оставшуюся еще от мамы (тоже штришок на показуху!), пересекал круглую площадь в конце Старо-Невского проспекта перед входом в Лавру, то почему-то очень и очень разнервничался.
Чего со мной, когда я «шел на дело», практически никогда не случалось. Обычно (тут уже срабатывал опыт многочисленных спортивных соревнований и показательных выступлений) я перед выходом «на ковер» покупки или продажи книг почти всегда испытывал некоторый нервный подъем. Но это было состояние полной мобилизации сил, проигрыш нескольких наработанных актерских приемов, полет фантазии плюс небольшое количество моих книжнотехнических знаний, вполне достаточных для проведения несложных и не бог весть каких праведных книжных операций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
И тогда нам, в наши с Володькой головы, воспаленные предстоящей встречей со «свежачком», почти одновременно пришла одна и та же идея.
– Весна... – глядя в окно, задумчиво сказал ученый Вова. – Утром по радио говорили, что завтра еще теплее будет.
Я надел на свитер старую летную кожаную куртку, которую когда-то умудрился не сдать при увольнении из армии, и молча стал упаковывать бежевое пальто в рюкзак.
– Вперед! – скомандовал я своему ученому другу.
И мы пошли в скупку на Садовую. Второй дом от Невского проспекта после Публичной библиотеки.
Скупочный пункт был оборудован под широким лестничным пролетом, ведущим с первого этажа на второй обычного жилого дома конца девятнадцатого века.
Там работал маленький старый еврей, вечно пугливо огладывающийся по сторонам, словно постоянно ощущал себя на мушке антисемитизма. Это ему я обычно сдавал свои призы, выигранные на разных профсоюзных соревнованиях.
Старик разложил мое роскошное, с потрясающими лацканами бежевое пальто на столе, обтянутом солдатским шинельным сукном, и сверху, почти вплотную к моему замечательному пальто, опустил сильную лампу с фарфоровым противовесом.
Осторожно перекладывая мое бежевое модное чудо на столе, он внимательно вглядывался в некоторые потертости и, когда увидел слегка оторванный накладной карман, скорбно посмотрел на меня.
– Это по шву... – тихо пробормотал я.
Старый еврей молча наклонил голову – то ли согласился со мной, то ли хотел всмотреться еще внимательнее в то, что сейчас лежало перед ним под жестокой, не знающей жалости и пощады лампой.
Потом он мягко и ласково погладил мое пальто и поднял на нас искренне печальные глаза с красными веками.
– Я не могу принять ваше пальто, молодые люди, – негромко произнес он с неистребимым еврейским акцентом. – К сожалению.
И мы с Володькой увидели, что ему нас действительно было очень и очень жаль.
– Почему?! – Растерянный ученый Вова все еще надеялся на какое-нибудь хотя бы маленькое чудо.
– Почему? – задумчиво переспросил маленький старый еврей с больными глазами от вечно слепящего яркого электрического света. – Ну, взгляните сами...
Он разложил мое бежевое пальто перед нами и еще ниже опустил сильную лампу. И сказал фразу, которую я запомнил на всю свою жизнь:
– НУ ЗДЕСЬ ЖЕ ПОЛНОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ ТКАНИ!..
... Неожиданно легко мы заняли деньги у дворничихи, закупили необходимый для барышень «боекомплект», а потом на одной, но очень широкой старой тахте всю ночь весело кувыркались с этими девочками из эстрадного училища...
Наверное, благодаря старику из скупки...
Боже мой! Что я говорю?! Какому старику? Ему тогда было лет пятьдесят, пятьдесят пять. Не больше. Тогда он был на двадцать лет моложе меня – сегодняшнего. Но в те наши двадцать пять он казался нам глубоким старцем...
Именно благодаря этому скупщику спустя весну, лето и начало осени я и смог появиться в Невской лавре в моем любимом бежевом, очень шикарном (издали) пальто.
А на голове у меня была зеленая велюровая шляпа – предмет восхищения и зависти всех тогдашних стиляг умеренного толка.
На ногах – чешские полуботинки с кустарно наваренной на подошву платформой из полупрозрачного каучука под диковатым названием – «манная каша».
В деле манипуляций старыми книгами внешний вид «фарцмана» имел решающее значение. Причем существовали два строго разграниченных типа одежды. Когда ты ехал на «адрес», чтобы купить книги по заведомо заниженной бандитской цене, ты должен был быть одет чистенько, но бедно. Ибо обязан был производить впечатление человека крайне небогатого, скорее даже бедного, но интеллигентного. Который вот сейчас отдаст вам свои жалкие последние рублишки за пыльную кучу вашего старья, о котором вы даже не вспоминали уже лет сорок, а потом, бедняжечка, долгими голодными вечерами будет сладострастно вкушать из этих книжечек лишь пищу духовную...
На «адресах» я должен был нравиться своим «клиентам» и внушать сочувственное уважение к естественной бедности культурного человека..
Другое дело – когда я превращался из «покупателя» книг в их «продавца».
Когда я ехал втюхивать свой товар не в магазин «Старой книги», а какому-нибудь богатенькому «цеховику» или «комиссионщику», подбиравшему корешки книг под цвет портьер и обоев, я должен был выглядеть совершенно иначе. И мое чудом сохранившееся бежевое пальто с чудовищными плечами, усиленное зеленой велюровой шляпой, имело решающее значение!
Мой потенциальный покупатель должен был видеть, что имеет дело не с нищим студентом, а с человеком вполне обеспеченным, не очень-то заинтересованным в его паршивых деньгах.
Понимать должен был, сукин кот, что если я ему, по строго секретной рекомендации, и привез тринадцать томов худлитовского Мопассана, издававшегося с тридцать девятого года по пятидесятый, или изъятую из советской продажи «42-ю параллель» Джона Дос Пассоса, выпущенную аж в тридцать первом году в переводе впоследствии расстрелянного Валентина Стенича, то это я ему – хрену моржовому, заработавшему свои бабки на левых делах, оказываю грандиозную любезность, назвав втрое большую сумму за книги, которых он вообще никогда и нигде не достанет!
Хотя при подобных «спектакликах» я всегда должен был помнить, что для меня его деньги гораздо важнее, чем для него – мои книги. Он их все равно читать не будет, а мне жить надо... И я ни в коем случае не должен был заигрываться, тупо изображая из себя горделивого голубя-дутыша.
* * *
Сейчас я уже не очень хорошо помню все названия тех «святых» учреждений, куда я направлялся со своей бесценной Библией. И уж тем более чины тех служителей культа, с кем мне пришлось столкнуться в тот день и наблюдать их в естественной для них среде. То ли это было какое-то Управление епархией, то ли я попал в канцелярию Духовной академии – не помню.
Осталось в памяти только одно – когда я с Библией, тщательно завернутой в старую гобеленовую скатерку, оставшуюся еще от мамы (тоже штришок на показуху!), пересекал круглую площадь в конце Старо-Невского проспекта перед входом в Лавру, то почему-то очень и очень разнервничался.
Чего со мной, когда я «шел на дело», практически никогда не случалось. Обычно (тут уже срабатывал опыт многочисленных спортивных соревнований и показательных выступлений) я перед выходом «на ковер» покупки или продажи книг почти всегда испытывал некоторый нервный подъем. Но это было состояние полной мобилизации сил, проигрыш нескольких наработанных актерских приемов, полет фантазии плюс небольшое количество моих книжнотехнических знаний, вполне достаточных для проведения несложных и не бог весть каких праведных книжных операций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9