это видно и по его движениям, и по скорости бегущих шаров. Но вот беда, Мэйдзин почти не двигался. Кончик его кия ползал еле-еле, и это только раздражало зрителей. Однако я, наблюдая эту картину, проникся ещё большей симпатией к Мэйдзину.
А когда он играл в мадзян, то всё время делал себе длинные полоски, сгибая вдоль по несколько раз бумажные салфетки. На эти полоски он выставлял костяшки. Я разглядывал эти ровнехонькие полоски и безупречные ряды костяшек, затеи спросил у Мэйдзина, к чему такая аккуратность. Он ответил:
— Знаете ли, когда расставишь их вот так, на белой бумаге, все костяшки хорошо видны. Попробуйте-ка сами.
Казалось, что быстрый темп, с которым обычно играют в мадзян, должен был бы расшевелить Мэйдзина. Однако тот все равно думал невероятно долго и ходил так медленно, что его партнеры скучали и, наконец, теряли всякий интерес к игре. Тем не менеё, Мэйдзин не обращал внимания на всеобщую скуку — он всецело был погружен в свои думы. Не замечал он также и того, что играть-то с ним садились зачастую без особой охоты.
19
Мэйдзин как-то раз отозвался об игре любителей:
— В сёги или, скажем, в Го характер человека по игре не поймешь. А ведь говорят, что игра раскрывает характер партнера… Если разбираешься в Го, то такая чепуха и в голову не придёт.
Мэйдзин не любил всех тех полузнаек, которые брались рассуждать о стилях Го.
— Я, например, никогда не интересуюсь своим партнёром, для меня главное — игра, и я думаю только о ней.
В год смерти Мэйдзина второго января, лишь за полмесяца до своей кончины, он участвовал в открытии турнира в Ассоциации Го, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили домой.
Эта церемония была чем-то вроде оставления визитной карточки. Однако, всё это грозило затянуться надолго, поэтому рядом начали ещё одну такую же партию. На второй доске уже было сделано двадцать ходов, перед доской в ожидании партнёра стоял Сэо Первый дан. И тут к доске подошел Мэйдзин. Каждому из партнеров предстояло сделать по пять ходов — с двадцать пятого по тридцатый. Когда они закончили, продолжать игру было уже некому — она так и была оставлена при ходе Мэйдзина. Достаточно сказать, что последний, тридцатый ход Мэйдзин обдумывал сорок минут. А ведь партия была несерьёзная, затеяли её лишь ради церемонии, от игрока всего-то требовалось — легко, без напряжения отыграть свои ходы.
В середине Прощальной партии Мэйдзина положили в больницу Святого Луки, и я навестил его там. В этой больнице мебель в палатах была больших размеров, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки Мэйдзина, чинно сидящего на огромной кровати, вселял смутную тревогу. Лицо у него было уже не таким отечным, как раньше, щёки чуть порозовели, во всем его облике чувствовалась какая-то легкость, будто он снова обрел душевный покой; и теперь он казался просто добрым старичком, совсем не похожим на того Мэйдзина, каким его знают все.
Тогда же в больницу пришли и другие корреспонденты из газет, также освещавших ход Прощальной партии. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках газеты предлагали читателям угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:
— На этой неделе задача — угадать 91 ход чёрных.
— Девяносто первый? — Мэйдзин внезапно преобразился. Вот досада! Ведь не следовало и заводить разговор о Го, а я не удержался…
— Перед этим белые прыгнули через один пункт, а чёрным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.
— А-а…, там? Да там всего два хода — косуми и ноби. Кто-нибудь обязательно угадает, — как только Мэйдзин заговорил об игре, он как-то вдруг сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Да, это была поза бойца за доской. В ней явно чувствовался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, Мэйдзин надолго забыл обо всем. И сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода или в упоении своим высоким статусом.
Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку — партнёру Мэйдзина хотя бы в шахматы сёги, — он вставал из-за стола вконец обессиленным. Я имел несколько случаев убедиться в этом. Взять хотя бы партию с Отакэ Седьмым даном в Хаконэ — эта партия с форой в ладью тянулась с десяти утра до шести часов вечера.
Второй случай произошел уже после Прощальной партии. Все та же токийская газета “Нити-нити симбун” устроила матч из трех партий между Отакэ Седьмым даном и Ву Циньюанем, мастером пятого дана. Мэйдзин взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ Пятый дан и тут же “попал в плен” к Мэйдзину, который усадил его играть в сёги. Их партия началась утром, протянулась до поздней ночи и закончилась в три часа утра следующего дня. Говорили, что на следующеё утро, увидав Фудзисаву, Мэйдзин тотчас снова извлёк откуда-то доску для шахмат сёги.
Когда Прощальная партия переёхала в Хаконэ, однажды вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель нашей “Нити-нити симбун” по имени Сунада, который опекал Мэйдзина и жил в той же гостинице Нарая, смеясь рассказывал:
— Я до смерти надоел Мэйдзину. Вот уже четыре дня только встану — приходит Мэйдзин и зовёт погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем весь день. Гоняем до поздней ночи. И так каждый день. Вот все говорят, что он гений. Нет, он не гений, он — сверхчеловек.
Как бы ни уставал от игры, как бы ни выматывался Мэйдзин, никто от него не слышал жалоб, даже жена. Она как-то рассказала о том, как Мэйдзин умеёт погружаться в себя. Мне тоже довелось слышать этот рассказ в гостинице Нарая.
— Это было, когда мы ещё жили в квартала Когаи-тё домик был крошечный, поэтому все игры устраивали в комнатушке на десять циновок, а соседняя, поменьше, служила нам гостиной, хотя это было неудобно. Ведь среди гостей попадались и любители громко посмеяться, пошуметь… Но вот однажды мой супруг как раз играл с кем-то турнирную партию, вдруг приходит моя сестра показать своего новорожденного. Известное дело, малыш кричал без конца. Я места себе не находила и уж хотела попросить сестру уйти пораньше, но мы так давно не виделись. Сказать ей сразу “уходи” я никак не могла. Только сестра ушла — я к мужу с извинениями, дескать, мы шумели, мешали вам…, а он, оказывается, ничегошеньки не заметил — ни прихода сестры, ни рева ребенка, ну, совершенно ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
А когда он играл в мадзян, то всё время делал себе длинные полоски, сгибая вдоль по несколько раз бумажные салфетки. На эти полоски он выставлял костяшки. Я разглядывал эти ровнехонькие полоски и безупречные ряды костяшек, затеи спросил у Мэйдзина, к чему такая аккуратность. Он ответил:
— Знаете ли, когда расставишь их вот так, на белой бумаге, все костяшки хорошо видны. Попробуйте-ка сами.
Казалось, что быстрый темп, с которым обычно играют в мадзян, должен был бы расшевелить Мэйдзина. Однако тот все равно думал невероятно долго и ходил так медленно, что его партнеры скучали и, наконец, теряли всякий интерес к игре. Тем не менеё, Мэйдзин не обращал внимания на всеобщую скуку — он всецело был погружен в свои думы. Не замечал он также и того, что играть-то с ним садились зачастую без особой охоты.
19
Мэйдзин как-то раз отозвался об игре любителей:
— В сёги или, скажем, в Го характер человека по игре не поймешь. А ведь говорят, что игра раскрывает характер партнера… Если разбираешься в Го, то такая чепуха и в голову не придёт.
Мэйдзин не любил всех тех полузнаек, которые брались рассуждать о стилях Го.
— Я, например, никогда не интересуюсь своим партнёром, для меня главное — игра, и я думаю только о ней.
В год смерти Мэйдзина второго января, лишь за полмесяца до своей кончины, он участвовал в открытии турнира в Ассоциации Го, где надо было сделать несколько ходов в коллективной партии. Собравшиеся в тот день в Ассоциации профессионалы подходили по очереди к доске, делали по пять ходов и уходили домой.
Эта церемония была чем-то вроде оставления визитной карточки. Однако, всё это грозило затянуться надолго, поэтому рядом начали ещё одну такую же партию. На второй доске уже было сделано двадцать ходов, перед доской в ожидании партнёра стоял Сэо Первый дан. И тут к доске подошел Мэйдзин. Каждому из партнеров предстояло сделать по пять ходов — с двадцать пятого по тридцатый. Когда они закончили, продолжать игру было уже некому — она так и была оставлена при ходе Мэйдзина. Достаточно сказать, что последний, тридцатый ход Мэйдзин обдумывал сорок минут. А ведь партия была несерьёзная, затеяли её лишь ради церемонии, от игрока всего-то требовалось — легко, без напряжения отыграть свои ходы.
В середине Прощальной партии Мэйдзина положили в больницу Святого Луки, и я навестил его там. В этой больнице мебель в палатах была больших размеров, рассчитанная на рослых американцев. Вид щуплой фигурки Мэйдзина, чинно сидящего на огромной кровати, вселял смутную тревогу. Лицо у него было уже не таким отечным, как раньше, щёки чуть порозовели, во всем его облике чувствовалась какая-то легкость, будто он снова обрел душевный покой; и теперь он казался просто добрым старичком, совсем не похожим на того Мэйдзина, каким его знают все.
Тогда же в больницу пришли и другие корреспонденты из газет, также освещавших ход Прощальной партии. Они рассказали о том, какой огромный интерес вызвал у читателей еженедельный конкурс, победители которого получали премию. В субботних выпусках газеты предлагали читателям угадать следующий ход и просили присылать свои прогнозы. Я тоже вступил в разговор:
— На этой неделе задача — угадать 91 ход чёрных.
— Девяносто первый? — Мэйдзин внезапно преобразился. Вот досада! Ведь не следовало и заводить разговор о Го, а я не удержался…
— Перед этим белые прыгнули через один пункт, а чёрным, говорят, надо делать ход вверх, наискосок.
— А-а…, там? Да там всего два хода — косуми и ноби. Кто-нибудь обязательно угадает, — как только Мэйдзин заговорил об игре, он как-то вдруг сразу выпрямился, поднял голову, подравнял колени. Да, это была поза бойца за доской. В ней явно чувствовался безукоризненный, холодный авторитет. Обратившись в уме к отложенной партии, Мэйдзин надолго забыл обо всем. И сейчас, как и во время январской коллективной партии, в его поведении не было и тени фальши. В этой-то естественности и было все дело, а вовсе не в боязни уронить свой авторитет из-за неудачного хода или в упоении своим высоким статусом.
Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку — партнёру Мэйдзина хотя бы в шахматы сёги, — он вставал из-за стола вконец обессиленным. Я имел несколько случаев убедиться в этом. Взять хотя бы партию с Отакэ Седьмым даном в Хаконэ — эта партия с форой в ладью тянулась с десяти утра до шести часов вечера.
Второй случай произошел уже после Прощальной партии. Все та же токийская газета “Нити-нити симбун” устроила матч из трех партий между Отакэ Седьмым даном и Ву Циньюанем, мастером пятого дана. Мэйдзин взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ Пятый дан и тут же “попал в плен” к Мэйдзину, который усадил его играть в сёги. Их партия началась утром, протянулась до поздней ночи и закончилась в три часа утра следующего дня. Говорили, что на следующеё утро, увидав Фудзисаву, Мэйдзин тотчас снова извлёк откуда-то доску для шахмат сёги.
Когда Прощальная партия переёхала в Хаконэ, однажды вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель нашей “Нити-нити симбун” по имени Сунада, который опекал Мэйдзина и жил в той же гостинице Нарая, смеясь рассказывал:
— Я до смерти надоел Мэйдзину. Вот уже четыре дня только встану — приходит Мэйдзин и зовёт погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем весь день. Гоняем до поздней ночи. И так каждый день. Вот все говорят, что он гений. Нет, он не гений, он — сверхчеловек.
Как бы ни уставал от игры, как бы ни выматывался Мэйдзин, никто от него не слышал жалоб, даже жена. Она как-то рассказала о том, как Мэйдзин умеёт погружаться в себя. Мне тоже довелось слышать этот рассказ в гостинице Нарая.
— Это было, когда мы ещё жили в квартала Когаи-тё домик был крошечный, поэтому все игры устраивали в комнатушке на десять циновок, а соседняя, поменьше, служила нам гостиной, хотя это было неудобно. Ведь среди гостей попадались и любители громко посмеяться, пошуметь… Но вот однажды мой супруг как раз играл с кем-то турнирную партию, вдруг приходит моя сестра показать своего новорожденного. Известное дело, малыш кричал без конца. Я места себе не находила и уж хотела попросить сестру уйти пораньше, но мы так давно не виделись. Сказать ей сразу “уходи” я никак не могла. Только сестра ушла — я к мужу с извинениями, дескать, мы шумели, мешали вам…, а он, оказывается, ничегошеньки не заметил — ни прихода сестры, ни рева ребенка, ну, совершенно ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35