«Это небезопасно для старых людей». Только поэтому он и не стал настаивать.
Не означает ли это «небезопасно» смерть во время сна? Эгути всего– Навсего обыкновенный старик, порой он испытывает пустоту одиночества, впадает в пессимизм. Этот дом мог бы стать для него на редкость подходящим местом смерти. Возбудить у людей любопытство, заслужить пренебрежение толпы – разве это не достойная смерть? Знакомые были бы поражены. Безусловно, он принес бы неизмеримое горе своим родным, но, если он умрет сегодня ночью, лежа между двумя молодыми женщинами, разве тем самым не будет удовлетворено последнее заветное желание старого человека? Нет, ничего не получится. Тело, наверное, перевезут из дома в захудалую гостиницу, как это было со старым Фукура, и сообщат, что он покончил жизнь самоубийством, приняв снотворное. Записки не останется, причины самоубийства никому не известны, поэтому придут к заключению, что он просто не вынес разочарований старости. Он видит, как губы женщины трогает ее обычная, едва заметная усмешка.
– Ну что за глупые фантазии. Не накликать бы беды,– старый Эгути засмеялся, но смех был невеселым. Уже начинало действовать снотворное.
– Ладно, сейчас разбужу женщину и попрошу дать мне такое же лекарство, как девушкам,– пробормотал Эгути. Но вряд ли женщина уступит его просьбе. К тому же ему очень не хотелось вставать, это было так утомительно. Эгути лег на спину и обнял обеих девушек за шеи. У одной шея податливо нежная, душистая, у другой – твердая с лоснящейся кожей. Эгути почувствовал, как что-то переполняет его изнутри. Он посмотрел на алые шторы слева и справа, и из его горла вырвался какой-то сдавленный звук. В ответ «черная» девушка слабо застонала. Ее рука уперлась в грудь Эгути. Может, ей плохо? Эгути освободил руку из-под ее шеи и повернулся к «беленькой», положив руку ей на талию. Закрыл глаза.
– Последняя женщина в жизни? Почему последняя, и вообще, к чему такие мысли, разве можно принимать это всерьез…– думал Эгути.– Так, а кто же был моей первой женщиной? – старик почувствовал не столько тяжесть в голове, сколько дремотную рассеянность.
– Первой женщиной была мама,– мелькнула новая мысль.– А может, все-таки не она, а кто-то другой? – неожиданно возникло продолжение.– Но как же это, моя мать – моя женщина? – Только сейчас, на шестьдесят восьмом году жизни, Эгути понял, что именно так оно и было. Эта истина поднялась из глубины его сознания. Что это, кощунство или тоска? Старый Эгути открыл глаза и поморгал ими, как это делают, чтобы прогнать страшный сон. Однако снотворное уже действовало в полную силу, и ему трудно было окончательно пробудиться, голову сковала тупая боль. Сонный Эгути попытался отогнать воспоминания о матери, потом, вздохнув, положил ладони на груди обеих девушек. Одна гладкая, сухая, другая – влажная; старик закрыл глаза.
Мать умерла в зимнюю ночь, когда Эгути было семнадцать лет. Отец и Эгути, стоя у постели, держали ее руки в своих. Руки матери, долго страдавшей от туберкулеза, почти высохли, но она до боли сильно стискивала их ладони. Холод ее пальцев пронизал руку Эгути до самого плеча. Медсестра, массажировавшая матери ноги, встала и вышла. Видимо, чтобы вызвать по телефону врача.
– Ёсио, Ёсио…– прерывающимся голосом позвала мать. Эгути сразу догадался и легонько погладил мать по задыхающейся груди, и тут у нее изо рта и из носа хлынула кровь. Дыхание остановилось. Лежавшие в изголовье марля и полотенце быстро вымокли от крови.
– Ёсио, вытри рукавом своей рубашки,– сказал отец.– Сестра, сестра, таз с водой… Так, так, чистую подушку, ночную рубашку и еще простыню…
Когда старый Эгути подумал: «Первой женщиной была мама»,– само собой вспомнилось, как она умирала.
– Ах! – Эгути стало казаться, что алые шторы в потайной комнате окрашены кровью. Он плотно сомкнул веки, но в глубине его глаз не исчезали алые блики. Под действием снотворного сознание его затуманилось. Ладони его покоились на девственных грудях девушек. Он почти потерял способность рассуждать и оценивать свои поступки, в уголках глаз выступили слезы.
– Почему в таком месте мне пришло в голову, что мать была моей первой женщиной,– с удивлением подумал старый Эгути. Однако мысль о матери не вызвала у него воспоминаний о возлюбленных, которых он имел впоследствии. На самом же деле первой его женщиной, пожалуй, была жена. Да, именно так, но его старая жена, уже выдавшая замуж трех дочерей, этой зимней ночью спит одна. Нет, она, должно быть, еще не спит. В их доме не слышно шума прибоя, но зимняя стужа, наверное, чувствуется сильнее, чем здесь. Старик стал размышлять, что представляют собой две груди, лежащие под его ладонями. Они будут продолжать жить, пульсируя теплой кровью, и когда его уже не будет в живых. Но что это значит? Собрав последние силы, старик сжал ладони. Никакой реакции,– груди девушек тоже крепко спали. Когда Эгути гладил тело матери перед смертью, то наверняка коснулся и ее иссохшей груди. Но не осознавал, что это грудь. Сейчас он уже мало что помнит. Помнит только, как в детстве засыпал, обхватив ручками грудь еще молодой в ту пору матери.
Старого Эгути наконец-то, кажется, сморил сон; чтобы лечь поудобней, он отнял руки от девичьих грудей. Повернулся лицом к «черной» девушке. Очевидно, его притянул ее сильный запах. Неровное дыхание девушки коснулось лица Эгути. Рот ее был слегка приоткрыт.
– О, какой симпатичный кривой зубик,– старик тронул его пальцами. Зубы у девушки были крупные, только этот, кривой – маленький. Если бы не дыхание девушки, Эгути, возможно, и поцеловал бы его. Ее тяжелое дыхание не давало старику заснуть, и он повернулся на другой бок. Теперь девушка дышала ему в шею. Она не храпела, но дышала громко, с присвистом. Эгути втянул голову в плечи и придвинул свое лицо к лицу «белой» девушки. Та сделала недовольную гримасу, но казалось, что она улыбается. Эгути было не по себе, оттого, что тело «черненькой» касалось его сзади. Оно было холодное и скользкое. Старый Эгути погрузился в сон.
Старику, зажатому между двумя девушками, было неудобно, и ему приснился дурной сон. Сон бессвязный, полный неприятной эротики. В конце его Эгути будто бы возвратился домой из свадебного путешествия и обнаружил, что дом утопает в распустившихся, колышущихся красных цветах, похожих на далии. Эгути заколебался, его ли это дом.
– А-а, с возвращением. Что это ты там стоишь? – встретила его мать, к тому времени уже умершая.– Жена твоя стесняется, что ли?
– Мама, откуда эти цветы?
– Цветы?..– равнодушно повторила мать.– Входи поскорей.
– Я думал, обознался домом. Хотя, как же я мог обознаться… Но здесь столько цветов…
В гостиной молодых супругов ждало праздничное угощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Не означает ли это «небезопасно» смерть во время сна? Эгути всего– Навсего обыкновенный старик, порой он испытывает пустоту одиночества, впадает в пессимизм. Этот дом мог бы стать для него на редкость подходящим местом смерти. Возбудить у людей любопытство, заслужить пренебрежение толпы – разве это не достойная смерть? Знакомые были бы поражены. Безусловно, он принес бы неизмеримое горе своим родным, но, если он умрет сегодня ночью, лежа между двумя молодыми женщинами, разве тем самым не будет удовлетворено последнее заветное желание старого человека? Нет, ничего не получится. Тело, наверное, перевезут из дома в захудалую гостиницу, как это было со старым Фукура, и сообщат, что он покончил жизнь самоубийством, приняв снотворное. Записки не останется, причины самоубийства никому не известны, поэтому придут к заключению, что он просто не вынес разочарований старости. Он видит, как губы женщины трогает ее обычная, едва заметная усмешка.
– Ну что за глупые фантазии. Не накликать бы беды,– старый Эгути засмеялся, но смех был невеселым. Уже начинало действовать снотворное.
– Ладно, сейчас разбужу женщину и попрошу дать мне такое же лекарство, как девушкам,– пробормотал Эгути. Но вряд ли женщина уступит его просьбе. К тому же ему очень не хотелось вставать, это было так утомительно. Эгути лег на спину и обнял обеих девушек за шеи. У одной шея податливо нежная, душистая, у другой – твердая с лоснящейся кожей. Эгути почувствовал, как что-то переполняет его изнутри. Он посмотрел на алые шторы слева и справа, и из его горла вырвался какой-то сдавленный звук. В ответ «черная» девушка слабо застонала. Ее рука уперлась в грудь Эгути. Может, ей плохо? Эгути освободил руку из-под ее шеи и повернулся к «беленькой», положив руку ей на талию. Закрыл глаза.
– Последняя женщина в жизни? Почему последняя, и вообще, к чему такие мысли, разве можно принимать это всерьез…– думал Эгути.– Так, а кто же был моей первой женщиной? – старик почувствовал не столько тяжесть в голове, сколько дремотную рассеянность.
– Первой женщиной была мама,– мелькнула новая мысль.– А может, все-таки не она, а кто-то другой? – неожиданно возникло продолжение.– Но как же это, моя мать – моя женщина? – Только сейчас, на шестьдесят восьмом году жизни, Эгути понял, что именно так оно и было. Эта истина поднялась из глубины его сознания. Что это, кощунство или тоска? Старый Эгути открыл глаза и поморгал ими, как это делают, чтобы прогнать страшный сон. Однако снотворное уже действовало в полную силу, и ему трудно было окончательно пробудиться, голову сковала тупая боль. Сонный Эгути попытался отогнать воспоминания о матери, потом, вздохнув, положил ладони на груди обеих девушек. Одна гладкая, сухая, другая – влажная; старик закрыл глаза.
Мать умерла в зимнюю ночь, когда Эгути было семнадцать лет. Отец и Эгути, стоя у постели, держали ее руки в своих. Руки матери, долго страдавшей от туберкулеза, почти высохли, но она до боли сильно стискивала их ладони. Холод ее пальцев пронизал руку Эгути до самого плеча. Медсестра, массажировавшая матери ноги, встала и вышла. Видимо, чтобы вызвать по телефону врача.
– Ёсио, Ёсио…– прерывающимся голосом позвала мать. Эгути сразу догадался и легонько погладил мать по задыхающейся груди, и тут у нее изо рта и из носа хлынула кровь. Дыхание остановилось. Лежавшие в изголовье марля и полотенце быстро вымокли от крови.
– Ёсио, вытри рукавом своей рубашки,– сказал отец.– Сестра, сестра, таз с водой… Так, так, чистую подушку, ночную рубашку и еще простыню…
Когда старый Эгути подумал: «Первой женщиной была мама»,– само собой вспомнилось, как она умирала.
– Ах! – Эгути стало казаться, что алые шторы в потайной комнате окрашены кровью. Он плотно сомкнул веки, но в глубине его глаз не исчезали алые блики. Под действием снотворного сознание его затуманилось. Ладони его покоились на девственных грудях девушек. Он почти потерял способность рассуждать и оценивать свои поступки, в уголках глаз выступили слезы.
– Почему в таком месте мне пришло в голову, что мать была моей первой женщиной,– с удивлением подумал старый Эгути. Однако мысль о матери не вызвала у него воспоминаний о возлюбленных, которых он имел впоследствии. На самом же деле первой его женщиной, пожалуй, была жена. Да, именно так, но его старая жена, уже выдавшая замуж трех дочерей, этой зимней ночью спит одна. Нет, она, должно быть, еще не спит. В их доме не слышно шума прибоя, но зимняя стужа, наверное, чувствуется сильнее, чем здесь. Старик стал размышлять, что представляют собой две груди, лежащие под его ладонями. Они будут продолжать жить, пульсируя теплой кровью, и когда его уже не будет в живых. Но что это значит? Собрав последние силы, старик сжал ладони. Никакой реакции,– груди девушек тоже крепко спали. Когда Эгути гладил тело матери перед смертью, то наверняка коснулся и ее иссохшей груди. Но не осознавал, что это грудь. Сейчас он уже мало что помнит. Помнит только, как в детстве засыпал, обхватив ручками грудь еще молодой в ту пору матери.
Старого Эгути наконец-то, кажется, сморил сон; чтобы лечь поудобней, он отнял руки от девичьих грудей. Повернулся лицом к «черной» девушке. Очевидно, его притянул ее сильный запах. Неровное дыхание девушки коснулось лица Эгути. Рот ее был слегка приоткрыт.
– О, какой симпатичный кривой зубик,– старик тронул его пальцами. Зубы у девушки были крупные, только этот, кривой – маленький. Если бы не дыхание девушки, Эгути, возможно, и поцеловал бы его. Ее тяжелое дыхание не давало старику заснуть, и он повернулся на другой бок. Теперь девушка дышала ему в шею. Она не храпела, но дышала громко, с присвистом. Эгути втянул голову в плечи и придвинул свое лицо к лицу «белой» девушки. Та сделала недовольную гримасу, но казалось, что она улыбается. Эгути было не по себе, оттого, что тело «черненькой» касалось его сзади. Оно было холодное и скользкое. Старый Эгути погрузился в сон.
Старику, зажатому между двумя девушками, было неудобно, и ему приснился дурной сон. Сон бессвязный, полный неприятной эротики. В конце его Эгути будто бы возвратился домой из свадебного путешествия и обнаружил, что дом утопает в распустившихся, колышущихся красных цветах, похожих на далии. Эгути заколебался, его ли это дом.
– А-а, с возвращением. Что это ты там стоишь? – встретила его мать, к тому времени уже умершая.– Жена твоя стесняется, что ли?
– Мама, откуда эти цветы?
– Цветы?..– равнодушно повторила мать.– Входи поскорей.
– Я думал, обознался домом. Хотя, как же я мог обознаться… Но здесь столько цветов…
В гостиной молодых супругов ждало праздничное угощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23