Но как нынче отличишь
порядочного человека от прохвоста, особенно в такое серьезное
время, когда вот даже ухлопали Фердинанда? У нас тоже, когда я
был на военной службе в Будейовицах, застрелили раз собаку в
лесу за плацем для упражнений. А собака была капитанова. Когда
капитан об этом узнал, он вызвал нас всех, выстроил и говорит:
"Пусть выйдет вперед каждый десятый". Само собою разумеется, я
оказался десятым. Стали по стойке "смирно" и "не моргни".
Капитан расхаживает перед нами и орет: "Бродяги! Мошенники!
Сволочи! Гиены пятнистые! Всех бы вас за этого пса в карцер
укатать! Лапшу из вас сделать! Перестрелять! Наделать из вас
отбивных котлет! Я вам спуску не дам, всех на две недели без
отпуска!.." Видите, тогда дело шло о собачонке, а теперь о
самом эрцгерцоге. Тут надо нагнать страху, чтобы траур был что
надо.
-- Я не виновен, я не виновен! -- повторял взъерошенный
человек.
-- Иисус Христос был тоже невинен, а его все же распяли.
Нигде никогда никто не интересовался судьбой невинного
человека. "Maul halten und weiter dienen" / ' Держи язык за
зубами и служи (нем.). Читатель должен иметь в виду, что Швейк
и некоторые другие герои в романе по-немецки, польски,
венгерски говорят неправильно./, как говаривали нам на военной
службе. Это самое разлюбезное дело.
Швейк лег на койку и спокойно заснул.
Между тем привели двух новичков. Один из них был босниец.
Он ходил по камере, скрежетал зубами и после каждого слова
матерно ругался. Его мучила мысль, что в полицейском управлении
у него пропадет лоток с товаром. Вторым был трактирщик Паливец,
который, увидав Швейка, разбудил его и трагическим голосом
воскликнул:
-- Я уже здесь!
Швейк сердечно пожал ему руку и сказал:
-- Очень приятно. Я знал, что тот господин сдержит слово,
раз обещал, что за вами придут. Такая точность -- вещь хорошая.
Но Паливец заявил, что такой точности цена -- дерьмо, и
шепотом спросил Швейка, не воры ли остальные арестованные: ему
как трактирщику это может повредить.
Швейк разъяснил, что все, кроме одного, который посажен за
попытку убийства голицкого мельника с целью ограбления,
принадлежат к их компании: сидят из-за эрцгерцога.
Паливец обиделся и заявил, что он здесь не из-за какого-то
болвана эрцгерцога, а из-за самого государя императора. И так
как все остальные заинтересовались этим, он рассказал им о том,
как мухи загадили государя императора.
-- Замарали мне его, бестии,-- закончил он описание своих
злоключений,-- и под конец довели меня до тюрьмы. Я этого мухам
так не спущу! -- добавил он угрожающе.
Швейк опять завалился спать, но спал недолго, так как за
ним пришли, чтобы отвести на допрос.
Итак, поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк
безропотно нес свой крест на Голгофу и не замечал своего
мученичества. Прочитав надпись: "Плевать в коридоре
воспрещается", Швейк попросил у сторожа разрешения плюнуть в
плевательницу и, сияя своей простотой, вступил в канцелярию со
словами:
-- Добрый вечер всей честной компании!
Вместо ответа кто-то дал ему под ребра и подтолкнул к
столу, за которым сидел господин с холодным чиновничьим лицом,
выражающим зверскую свирепость, словно он только что сошел со
страницы книги Ломброзо "Типы преступников".
Он кровожадно посмотрел на Швейка и сказал:
-- Не прикидывайтесь идиотом.
-- Ничего не поделаешь,-- серьезно ответил Швейк.-- Меня
за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я
официально признан идиотом. Я -- официальный идиот.
Господин с лицом преступника заскрежетал зубами.
-- Предъявленные вам обвинения и совершенные вами
преступления свидетельствуют о том, что вы в полном уме и
здравой памяти.
И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных
преступлений, начиная с государственной измены и кончая
оскорблением его величества и членов-царствующего дома. Среди
этой кучи преступлений выделялось одобрение убийства эрцгерцога
Фердинанда; отсюда отходила ветвь к новым преступлениям, между
которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу, поскольку
все это происходило в общественном месте.
-- Что вы на это скажете? -- победоносно спросил господин
со звериными чертами лица.
-- Этого вполне достаточно,-- невинно ответил Швейк.--
Излишество вредит.
-- Вот видите, вы же сами признаете...
-- Я все признаю. Строгость должна быть. Без строгости
никто бы ничего не достиг. Это, знаете, когда я служил на
военной службе...
-- Молчать! -- крикнул полицейский комиссар на Швейка.--
Отвечайте только, когда вас спрашивают! Понимаете?
-- Как не понять,-- согласился Швейк.-- Осмелюсь доложить,
понимаю и во всем, что вы изволите сказать, сумею разобраться.
-- С кем состоите в сношениях?
-- Со своей служанкой, ваша милость.
-- А нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних
политических кругах?
-- Как же, ваша милость. Покупаю вечерний выпуск
"Национальной политики", "сучку".
-- Вон! -- заревел господин со зверским выражением лица.
Когда Швейка выводили из канцелярии, он сказал:
-- Спокойной ночи, ваша милость.
Вернувшись в свою камеру, Швейк сообщил арестованным, что
это не допрос, а смех один: немножко на вас покричат, а под
конец выгонят.
-- Раньше,-- заметил Швейк,-- бывало куда хуже. Читал я в
какой-то книге, что обвиняемые, чтобы доказать свою
невиновность, должны были ходить босиком по раскаленному железу
и пить расплавленный свинец. А кто не хотел сознаться, тому на
ноги надевали испанские сапоги и поднимали на дыбу или жгли
пожарным факелом бока, вроде того как это сделали со святым
Яном Непомуцким. Тот, говорят, так орал при этом, словно его
ножом резали, и не перестал реветь до тех пор, пока его в
непромокаемом мешке не сбросили с Элишкина моста. Таких случаев
пропасть. А потом человека четвертовали или же сажали на кол
где-нибудь возле Национального музея. Если же преступника
просто бросали в подземелье, на голодную смерть, то такой
счастливчик чувствовал себя как бы заново родившимся. Теперь
сидеть в тюрьме -- одно удовольствие! -- похваливал Швейк.--
Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол
есть, лавки есть, места много, похлебка нам полагается, хлеб
дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым носом. Во
всем виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос -- по
трем лестницам подниматься на следующий этаж, но зато на
лестницах чисто и оживленно. Одного ведут сюда, другого-- туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
порядочного человека от прохвоста, особенно в такое серьезное
время, когда вот даже ухлопали Фердинанда? У нас тоже, когда я
был на военной службе в Будейовицах, застрелили раз собаку в
лесу за плацем для упражнений. А собака была капитанова. Когда
капитан об этом узнал, он вызвал нас всех, выстроил и говорит:
"Пусть выйдет вперед каждый десятый". Само собою разумеется, я
оказался десятым. Стали по стойке "смирно" и "не моргни".
Капитан расхаживает перед нами и орет: "Бродяги! Мошенники!
Сволочи! Гиены пятнистые! Всех бы вас за этого пса в карцер
укатать! Лапшу из вас сделать! Перестрелять! Наделать из вас
отбивных котлет! Я вам спуску не дам, всех на две недели без
отпуска!.." Видите, тогда дело шло о собачонке, а теперь о
самом эрцгерцоге. Тут надо нагнать страху, чтобы траур был что
надо.
-- Я не виновен, я не виновен! -- повторял взъерошенный
человек.
-- Иисус Христос был тоже невинен, а его все же распяли.
Нигде никогда никто не интересовался судьбой невинного
человека. "Maul halten und weiter dienen" / ' Держи язык за
зубами и служи (нем.). Читатель должен иметь в виду, что Швейк
и некоторые другие герои в романе по-немецки, польски,
венгерски говорят неправильно./, как говаривали нам на военной
службе. Это самое разлюбезное дело.
Швейк лег на койку и спокойно заснул.
Между тем привели двух новичков. Один из них был босниец.
Он ходил по камере, скрежетал зубами и после каждого слова
матерно ругался. Его мучила мысль, что в полицейском управлении
у него пропадет лоток с товаром. Вторым был трактирщик Паливец,
который, увидав Швейка, разбудил его и трагическим голосом
воскликнул:
-- Я уже здесь!
Швейк сердечно пожал ему руку и сказал:
-- Очень приятно. Я знал, что тот господин сдержит слово,
раз обещал, что за вами придут. Такая точность -- вещь хорошая.
Но Паливец заявил, что такой точности цена -- дерьмо, и
шепотом спросил Швейка, не воры ли остальные арестованные: ему
как трактирщику это может повредить.
Швейк разъяснил, что все, кроме одного, который посажен за
попытку убийства голицкого мельника с целью ограбления,
принадлежат к их компании: сидят из-за эрцгерцога.
Паливец обиделся и заявил, что он здесь не из-за какого-то
болвана эрцгерцога, а из-за самого государя императора. И так
как все остальные заинтересовались этим, он рассказал им о том,
как мухи загадили государя императора.
-- Замарали мне его, бестии,-- закончил он описание своих
злоключений,-- и под конец довели меня до тюрьмы. Я этого мухам
так не спущу! -- добавил он угрожающе.
Швейк опять завалился спать, но спал недолго, так как за
ним пришли, чтобы отвести на допрос.
Итак, поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк
безропотно нес свой крест на Голгофу и не замечал своего
мученичества. Прочитав надпись: "Плевать в коридоре
воспрещается", Швейк попросил у сторожа разрешения плюнуть в
плевательницу и, сияя своей простотой, вступил в канцелярию со
словами:
-- Добрый вечер всей честной компании!
Вместо ответа кто-то дал ему под ребра и подтолкнул к
столу, за которым сидел господин с холодным чиновничьим лицом,
выражающим зверскую свирепость, словно он только что сошел со
страницы книги Ломброзо "Типы преступников".
Он кровожадно посмотрел на Швейка и сказал:
-- Не прикидывайтесь идиотом.
-- Ничего не поделаешь,-- серьезно ответил Швейк.-- Меня
за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я
официально признан идиотом. Я -- официальный идиот.
Господин с лицом преступника заскрежетал зубами.
-- Предъявленные вам обвинения и совершенные вами
преступления свидетельствуют о том, что вы в полном уме и
здравой памяти.
И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных
преступлений, начиная с государственной измены и кончая
оскорблением его величества и членов-царствующего дома. Среди
этой кучи преступлений выделялось одобрение убийства эрцгерцога
Фердинанда; отсюда отходила ветвь к новым преступлениям, между
которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу, поскольку
все это происходило в общественном месте.
-- Что вы на это скажете? -- победоносно спросил господин
со звериными чертами лица.
-- Этого вполне достаточно,-- невинно ответил Швейк.--
Излишество вредит.
-- Вот видите, вы же сами признаете...
-- Я все признаю. Строгость должна быть. Без строгости
никто бы ничего не достиг. Это, знаете, когда я служил на
военной службе...
-- Молчать! -- крикнул полицейский комиссар на Швейка.--
Отвечайте только, когда вас спрашивают! Понимаете?
-- Как не понять,-- согласился Швейк.-- Осмелюсь доложить,
понимаю и во всем, что вы изволите сказать, сумею разобраться.
-- С кем состоите в сношениях?
-- Со своей служанкой, ваша милость.
-- А нет ли у вас каких-либо знакомств в здешних
политических кругах?
-- Как же, ваша милость. Покупаю вечерний выпуск
"Национальной политики", "сучку".
-- Вон! -- заревел господин со зверским выражением лица.
Когда Швейка выводили из канцелярии, он сказал:
-- Спокойной ночи, ваша милость.
Вернувшись в свою камеру, Швейк сообщил арестованным, что
это не допрос, а смех один: немножко на вас покричат, а под
конец выгонят.
-- Раньше,-- заметил Швейк,-- бывало куда хуже. Читал я в
какой-то книге, что обвиняемые, чтобы доказать свою
невиновность, должны были ходить босиком по раскаленному железу
и пить расплавленный свинец. А кто не хотел сознаться, тому на
ноги надевали испанские сапоги и поднимали на дыбу или жгли
пожарным факелом бока, вроде того как это сделали со святым
Яном Непомуцким. Тот, говорят, так орал при этом, словно его
ножом резали, и не перестал реветь до тех пор, пока его в
непромокаемом мешке не сбросили с Элишкина моста. Таких случаев
пропасть. А потом человека четвертовали или же сажали на кол
где-нибудь возле Национального музея. Если же преступника
просто бросали в подземелье, на голодную смерть, то такой
счастливчик чувствовал себя как бы заново родившимся. Теперь
сидеть в тюрьме -- одно удовольствие! -- похваливал Швейк.--
Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол
есть, лавки есть, места много, похлебка нам полагается, хлеб
дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым носом. Во
всем виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос -- по
трем лестницам подниматься на следующий этаж, но зато на
лестницах чисто и оживленно. Одного ведут сюда, другого-- туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212