— Э, так дальше не пойдет, — решительно заявила Ксения, увидев, что учебник истории раскрыт на той же странице. — Я-то, дура, стояла в очереди за бананами, думала: «Премирую бедных студентиков!» А у вас целый день на языке литературные сплетни, и ведете вы себя, как два лентяя. Ведь надо же дорожить каждым часом... каждой минуткой. Все ясно, все ясно: вместе вам готовиться нельзя.
Я вынужден был забрать свои тетрадки, учебники и уйти в читальный зал Ленинской библиотеки.
«Сереге хорошо, ему Ксенька поможет. А каково мне?»
Вместо того чтобы проштудировать конспекты или хотя бы бегло ознакомиться с учебниками, сделать кое-какие выписки, я сидел, охал, ахал, хватался за голову и прочил себе позорнейший провал.
«Может, заболеть? — приема мне трусливая мысль.— А что? Прийти в канцелярию института и сказать: «У меня нервное психическое расстройство, на второй курс я держать не могу, примите меня... без экзамена на первый». Ведь писал же я что-то подобное Максиму Горькому, когда стрелял деньги? Эх, надо было идти в деревенские учителя. Зря хвастанул Леньке Разживину, что поступаю в литературный «лицей».
Обидно, конечно, будет, если Сережка выдержит, а я окажусь за бортом. Я то снова хватался за голову, то лихорадочно начинал зубрить учебники, то, спотыкаясь карандашом, делал какие-то выписки, вскакивал и выбегал в курилку. Спал я часа по четыре в сутки.
Восемь дней растаяли, как восемь завитков дыма: наступил судный день.
Я поплелся в Литературный институт на Тверской бульвар, 25. Бывают же такие совпадения! Сюда пять лет назад я принес Свирскому рукопись «Карапета», и в зеленом скверике под липой он познакомил меня с альманаховцами. В двухэтажном особняке в глубине асфальтированного двора раньше помещалось издательство «Советская литература», где я до умопомрачения отстаивал перед редакторшей Болотиной каждое свое «самобытное» слово. Теперь здесь был «храм науки». Никогда я еще не чувствовал себя в этом доме так скверно, как сейчас. Я ходил по знакомым коридорам, украдкой вынимал из карманов захватанные листочки конспектов, но буквы прыгали перед моими глазами, и записи оставались загадочными, будто это были папирусы с древними иероглифами.
Первым предметом, по которому мне предстояло держать экзамен, был фольклор. Я с замиранием сердца вошел в пустую аудиторию, перед дверью которой толпилось несколько студентов, заглядывающих в замочную скважину. У окна за небольшим черным полированным столиком сидел профессор Юрий Матвеевич Соколов. Глаза у него были голубые, щеки румяные, кожа свежая, гладкая, густые седые волосы и бородка красиво подстрижены. Молодил профессора и светло-серый костюм, свободно и элегантно облегавший его высокую прямую фигуру. Я опустился на предложенный стул, называемый
у студентов «лобным местом». Ни в фольклор, ни в теорию литературы я почти не успел заглянуть: не хватило времени. Притом я действительно надеялся, что мне, как писателю, автору книги, эти предметы родственны и должны быть известны подсознательно.
— Ну-с, давайте побеседуем, — сказал профессор Соколов, глядя на меня открытым, доброжелательным взглядом, словно приглашая разделить с ним радость от того, что сейчас займемся таким интересным .предметом. — Вам, конечно, известно, что означает само понятие «фольклор»?
— Безусловно.
И тут опять по моему затылку пробежали мурашки: я с ужасом почувствовал, что, оказывается, не знаю самых азбучных истин. Действительно, что такое «фольклор»? Слово-то не русское! (Как оно не попалось мне в Харькове, когда я изучал энциклопедические словари?) Кажется, Ксения что-то объясняла нам, ко за эти восем-ь злосчастных дней я столько просмотрел разных учебников, что в голове у меня образовалась настоящая окрошка. Насколько же я нелюбознателен, если не знаю основ литературоведения! А еще суюсь книжки сочинять.
— В таком случае, — продолжал экзаменатор, — скажите, из каких жанров состоит фольклор?
— Да... из разных.
«Фольклор» да еще и жанры?! Я зашевелил губами и стал упорно разглядывать потолок, будто надеялся, что оттуда слетит святой дух «в виде голубине» и со шпаргалкой в клюве. Дернуло ж все-таки меня, остолопа, поступать сразу на второй курс. Ведь предчувствовал, что провалюсь. Все проклятое самомнение.
— Вы... какие-нибудь пословицы, поговорки знаете?— переждав некоторое время, деликатно спросил профессор.
При чем тут старые калоши? До пословиц ли мне? Может, ему еще рассказать сказку про белого бычка или спеть песню? Я представил себя со стороны: взрослый, женатый недоросль «пи-са-тель», весь красный, сидит перед солидным ученым и... играет в молчанку. Уж не лучше ли честно встать и уйти? Ведь за дверью, в коридоре, подслушивают экзаменующиеся, заглядывают в замочную скважину.
— Или, может, припомните какие-нибудь частушки, страдания?
Я посмотрел на преподавателя дикими глазами. Не издевается ли он надо мной, в самом деле? Но лицо профессора Соколова оставалось серьезным, красивые глаза смотрели сострадательно, поощряюще: видно, ему было неловко за мое невежество. Мне впору было под стол залезть. Я разинул рот и... несмело затянул песню, хорошо известную еще с ночлежки:
Гоп со смыком это буду я. Послушайте, товарищи, меня. Ремесло я выбрал — кражу, Из кичмана не вылажу, И кичман скучает без меня.
По выходе с кичи дурницы удишь. Что сидел — все тут же позабудешь. Быстро схватишь стирки в руки, Полчаса не носишь брюки, Коли не везет, что делать будешь?
«Сейчас стукнет вот этим карандашом по лбу, — тревожно следил я за рукой профессора, ежесекундно готовый вскочить со стула. — Гаркнет: «Вон отсюда, фармазон!» Убегу сразу на вокзал и — домой в деревню».
Профессор не оборвал меня, удобнее облокотился о стол. Я осмелел, залился кукушкой:
...А так как я играю и пою, То жить, наверно, буду я в раю, Там, где все живут святые, Пьют бокалы налитые. Я ж такой, что выпить не люблю.
Кодексов там совсем не существует, Кто захочет, тот идет ворует. Магазины, лавки, банки Стоят точно для приманки. О ворах там вовсе не толкуют.
Ночью на гастроли там я выйду,
Возьму с собою шпалер, фомку, выдру
И до бога на тихую,
Окалечу на слепую,
Я на много бога не обижу.
Дай бог нам то иметь, что бог имеет. Смертный так поджиться не сумеет. Слитки золота — Карпаты, Где ни глянь — висят караты, Если я кольну — не обеднеет.
Па землю я потом вернусь обратно,
Тут уж заживу я аккуратно,
В деньги превращу караты,
Человек буду богатый,
На игру смотреть буду халатно.
Куплетов «Гоп со смыком» я знал бесконечное множество и пел, пока не охрип. Соколов слушал с неосла-беваемым интересом, часто улыбался. Когда я кончил, он с живостью спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58