Теперь «Карапет» напоминал полушубок, сшитый из пестрых овчин, с разной величины рукавами. Но мало ли как создавались выдающиеся произведения? Главное — моя обтерханная папка с рукописью уютненько лежала в издательском шкафу, занумерованная и одобренная рецензентами.
Каждый день, сидя в деревне, я ожидал вызова в Москву готовить «Карапета» для печати. Кого мне дадут редактором? Понравится ли ему повесть? Не потребует ли вдруг какой переделки? Скажет: нет единого сюжета, в то придерется к языку. Илюха Медяков хвастался, будто выпивал с литсотрудниками журналов, издательств, переходил на «ты», — тогда они сговорчивее. Не заливает? Если мне дадут молодого редактора, может, тоже распечатать с ним бутылочку? Да согласится ли? В ресторан бы пригласить, но это надо большую деньгу, а откуда взять? Аванс за «Карапета» я давно истратил. На всякий случай припасу трешник на бутылку; в жизни чего не бывает? Скорей бы только вызов. И вот письмо на столе: издательство «Советская литература» приглашало приступить к работе над рукописью. Ура! Я сразу взял в школе расчет. Зачем мне теперь «педагогика»? Оттарабанил четыре месяца — хватит. Конец мытарствам, впереди признание, слава и... гонорары!
— Вернусь буржуем, —'сказал я, целуя жену в милые, правдивые глаза. — Какой подарок тебе привезти?
— Вилки... и хоть один столовый нож.
У нас с Тасей не было ни вилок, ни ложек. Я как-то никогда не обращал внимания па такие «мелочи». Ели мы из хозяйских глиняных мисок, управлялись их кухонным ножом с деревянной ручкой. После ночлежки, колонии мне всякая посуда казалась превосходной. К тому же я не привык сам заботиться о своем быте: как бы ни скудны были казенные харчи, а государство вплоть до студенческих лет обеспечивало меня и постелью и стипендией. Хорошо, что у Таен г» «приданом» оказались, простыни и наволочки, а то не знаю, па чем бы мы и спали.
— Все купим, дорогушенька, — пообещал я, укладывая чемодан. — Сразу привезу тебе полдюжины столовых приборов.
Основное, что я до этого покупал на последние гроши,— книги любимых писателей. Избранные произведения Чехова я собрал полностью, по томику, — правда, разных изданий.
— Себя береги, — перед рассветом провожая меня на крыльцо избы, заботливо говорила Тася. — Не простудись.
Подхватив ободранный чемодан с парой белья, штопаными носками, я отправился за четыре версты на станцию Уваровку. Чаще я ходил лесом, вдоль железной дороги, по извилистой тропинке с шелестевшими над головой легкими березами, пахнущими воском елями, похожими на черные кипарисы: здесь было очень красиво. Я начинал мечтать о редактировании книги. В чем-то оно будет заключаться? Принесет ли удовлетворение? Научит чему? По молодости я тогда не думал, каково в деревне приходится Тасе. После удобного старо-щербинов-ского дома с отличной мебелью, садом ~ бревенчатая изба, выгоревшие бумажные занавески на оконцах, некрашеные табуретки. Мы любим друг друга: разве не вы-держим? Притом она видит, я стараюсь, делаю что могу.
И два часа спустя, сидя в качающемся вагоне, глядя на огнистое солнце, брызнувшее из-за лесного гребня, я по-прежнему только н думал о рукописях.
Помещалась «Советская литература» на Тверском бульваре, в солидном особняке, стоявшем в глубине
чистенького асфальтированного двора; за чугунной решеткой зеленели клены, липы, подстриженный кустарник. Явился сюда я ровно к одиннадцати часам, как было назначено, по лестнице поднимался, немножко робея. Чего это? Ведь приглашен. Автор. Слишком непривычная обстановка?
В приемной толклись посетители. По лицам мужчин я пытался определить, кто мой редактор. Все пожилые. Зря отложил трешку па бутылку! Я подошел к секретарше издательства — немолодой, с золотым медальоном на гибкой шее, украшенным зелеными камушками, поздоровался.
— Вовремя, вовремя, — приветливо сказала она.— Познакомьтесь: ваш редактор Эмма Ефимовна Болотина.
Вот эта дамочка, что сидит рядом у стола, мой редактор? Свят, свят! Будто кувалдой по голове. Мне вспомнился Харьков, первое посещение журнальчика «Друг детей», где я уборщицу принял за ответственное лицо.
«Значит, все-таки бабы руководят литературой, — в .полной растерянности подытожил я. — С такой, выльешь на «ты»! Будто ведро с водой надели на голову!»
Вероятно, Болотина прочитала в моих глазах все, что я переживал.
— Вы чем-то расстроены? Я вконец смутился:
— Почему? Просто поезд... боялся, опоздаю.
«Понимает ли эта баба что в искусстве? «Карапет» — про бывших беспризорников, девчонок-проституток. Они в разговоре такие аховые словечки отпускают!»
Болотина была в изящном голубом костюме, модельных туфлях и выглядела лишь немногим старше меня. Черные локоны обрамляли ее очень смуглое продолговатое лицо с черными, пристальными, как у многих евреек, глазами, полные, искусно подкрашенные губы блестели помадой, от нее сильно пахло духами. Рядом с ней я выглядел настоящим вахлаком, не знал, как повернуться, что сказать.
«Нельзя ли ее заменить на мужика? — внутренне вздыхал я. — Вот как Яков Черняк. С тем тоже здорово на «ты» не выпьешь, а все же!»
— Оригинальная у вас тема повести, — сказала Болотина..— И... форма. Как бы звенья . одной цепи. Я прочитала с.интересом.
Оценку Болотиной я принял как заслуженную похвалу. То, что ей понравился «Карапет», все же немного примирило меня с ней. Значит, есть вкус. Вот только слишком хорошо одета и наманикюрена. Как с ней держаться? Гляди, какой-нибудь иностранный язык знает? Может, загнуть ей пару слов по-немецки, чтобы не подумала, будто я неуч?
— Конечно, Виктор Федорович, нам еще придется поработать, над языком... и над сюжетом. Я уже делаю пометки в первой части. Когда кончу всю рукопись, выскажу свои замечания.
«Поработать? Замечания? — подумал я. — Начались дамские штучки».
В душе я считал, что «Карапет» (несмотря на странную композицию) написан талантливо, самобытно и не требует никакой правки. Тем более что большая часть его печаталась в альманахе «Вчера и сегодня» и редактировалась. Зачем же второй раз? Я с болезненной ревнивостью относился к каждой фразе повести, к каждому слову. Мне казалось, что лучше выразиться невозможно. «Выше пуна не прыгнешь».
Чтобы не молчать, я вежливо пробормотал: — Что ж... можно. Поработаем. Сидели мы в тесной приемной на деревянном диванчике. Рядом на столе то и дело взрывался телефон, за стеной дробно, в несколько рук стрекотали машинистки. Скоро им придется перепечатывать и моего отредактированного «Карапета», п п душе я гордился, что тоже вошел в деловую жизнь издательства.
Мимо нас с Болотиной в кабинет к директору уверенно, без доклада проходили какие-то люди. Писатели? Или свои, редакторы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Каждый день, сидя в деревне, я ожидал вызова в Москву готовить «Карапета» для печати. Кого мне дадут редактором? Понравится ли ему повесть? Не потребует ли вдруг какой переделки? Скажет: нет единого сюжета, в то придерется к языку. Илюха Медяков хвастался, будто выпивал с литсотрудниками журналов, издательств, переходил на «ты», — тогда они сговорчивее. Не заливает? Если мне дадут молодого редактора, может, тоже распечатать с ним бутылочку? Да согласится ли? В ресторан бы пригласить, но это надо большую деньгу, а откуда взять? Аванс за «Карапета» я давно истратил. На всякий случай припасу трешник на бутылку; в жизни чего не бывает? Скорей бы только вызов. И вот письмо на столе: издательство «Советская литература» приглашало приступить к работе над рукописью. Ура! Я сразу взял в школе расчет. Зачем мне теперь «педагогика»? Оттарабанил четыре месяца — хватит. Конец мытарствам, впереди признание, слава и... гонорары!
— Вернусь буржуем, —'сказал я, целуя жену в милые, правдивые глаза. — Какой подарок тебе привезти?
— Вилки... и хоть один столовый нож.
У нас с Тасей не было ни вилок, ни ложек. Я как-то никогда не обращал внимания па такие «мелочи». Ели мы из хозяйских глиняных мисок, управлялись их кухонным ножом с деревянной ручкой. После ночлежки, колонии мне всякая посуда казалась превосходной. К тому же я не привык сам заботиться о своем быте: как бы ни скудны были казенные харчи, а государство вплоть до студенческих лет обеспечивало меня и постелью и стипендией. Хорошо, что у Таен г» «приданом» оказались, простыни и наволочки, а то не знаю, па чем бы мы и спали.
— Все купим, дорогушенька, — пообещал я, укладывая чемодан. — Сразу привезу тебе полдюжины столовых приборов.
Основное, что я до этого покупал на последние гроши,— книги любимых писателей. Избранные произведения Чехова я собрал полностью, по томику, — правда, разных изданий.
— Себя береги, — перед рассветом провожая меня на крыльцо избы, заботливо говорила Тася. — Не простудись.
Подхватив ободранный чемодан с парой белья, штопаными носками, я отправился за четыре версты на станцию Уваровку. Чаще я ходил лесом, вдоль железной дороги, по извилистой тропинке с шелестевшими над головой легкими березами, пахнущими воском елями, похожими на черные кипарисы: здесь было очень красиво. Я начинал мечтать о редактировании книги. В чем-то оно будет заключаться? Принесет ли удовлетворение? Научит чему? По молодости я тогда не думал, каково в деревне приходится Тасе. После удобного старо-щербинов-ского дома с отличной мебелью, садом ~ бревенчатая изба, выгоревшие бумажные занавески на оконцах, некрашеные табуретки. Мы любим друг друга: разве не вы-держим? Притом она видит, я стараюсь, делаю что могу.
И два часа спустя, сидя в качающемся вагоне, глядя на огнистое солнце, брызнувшее из-за лесного гребня, я по-прежнему только н думал о рукописях.
Помещалась «Советская литература» на Тверском бульваре, в солидном особняке, стоявшем в глубине
чистенького асфальтированного двора; за чугунной решеткой зеленели клены, липы, подстриженный кустарник. Явился сюда я ровно к одиннадцати часам, как было назначено, по лестнице поднимался, немножко робея. Чего это? Ведь приглашен. Автор. Слишком непривычная обстановка?
В приемной толклись посетители. По лицам мужчин я пытался определить, кто мой редактор. Все пожилые. Зря отложил трешку па бутылку! Я подошел к секретарше издательства — немолодой, с золотым медальоном на гибкой шее, украшенным зелеными камушками, поздоровался.
— Вовремя, вовремя, — приветливо сказала она.— Познакомьтесь: ваш редактор Эмма Ефимовна Болотина.
Вот эта дамочка, что сидит рядом у стола, мой редактор? Свят, свят! Будто кувалдой по голове. Мне вспомнился Харьков, первое посещение журнальчика «Друг детей», где я уборщицу принял за ответственное лицо.
«Значит, все-таки бабы руководят литературой, — в .полной растерянности подытожил я. — С такой, выльешь на «ты»! Будто ведро с водой надели на голову!»
Вероятно, Болотина прочитала в моих глазах все, что я переживал.
— Вы чем-то расстроены? Я вконец смутился:
— Почему? Просто поезд... боялся, опоздаю.
«Понимает ли эта баба что в искусстве? «Карапет» — про бывших беспризорников, девчонок-проституток. Они в разговоре такие аховые словечки отпускают!»
Болотина была в изящном голубом костюме, модельных туфлях и выглядела лишь немногим старше меня. Черные локоны обрамляли ее очень смуглое продолговатое лицо с черными, пристальными, как у многих евреек, глазами, полные, искусно подкрашенные губы блестели помадой, от нее сильно пахло духами. Рядом с ней я выглядел настоящим вахлаком, не знал, как повернуться, что сказать.
«Нельзя ли ее заменить на мужика? — внутренне вздыхал я. — Вот как Яков Черняк. С тем тоже здорово на «ты» не выпьешь, а все же!»
— Оригинальная у вас тема повести, — сказала Болотина..— И... форма. Как бы звенья . одной цепи. Я прочитала с.интересом.
Оценку Болотиной я принял как заслуженную похвалу. То, что ей понравился «Карапет», все же немного примирило меня с ней. Значит, есть вкус. Вот только слишком хорошо одета и наманикюрена. Как с ней держаться? Гляди, какой-нибудь иностранный язык знает? Может, загнуть ей пару слов по-немецки, чтобы не подумала, будто я неуч?
— Конечно, Виктор Федорович, нам еще придется поработать, над языком... и над сюжетом. Я уже делаю пометки в первой части. Когда кончу всю рукопись, выскажу свои замечания.
«Поработать? Замечания? — подумал я. — Начались дамские штучки».
В душе я считал, что «Карапет» (несмотря на странную композицию) написан талантливо, самобытно и не требует никакой правки. Тем более что большая часть его печаталась в альманахе «Вчера и сегодня» и редактировалась. Зачем же второй раз? Я с болезненной ревнивостью относился к каждой фразе повести, к каждому слову. Мне казалось, что лучше выразиться невозможно. «Выше пуна не прыгнешь».
Чтобы не молчать, я вежливо пробормотал: — Что ж... можно. Поработаем. Сидели мы в тесной приемной на деревянном диванчике. Рядом на столе то и дело взрывался телефон, за стеной дробно, в несколько рук стрекотали машинистки. Скоро им придется перепечатывать и моего отредактированного «Карапета», п п душе я гордился, что тоже вошел в деловую жизнь издательства.
Мимо нас с Болотиной в кабинет к директору уверенно, без доклада проходили какие-то люди. Писатели? Или свои, редакторы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58